Евгений Сергеевич Кустовский — регент московского храма Трёх Святителей на Кулишках; декан регентского и певческого факультетов Православного гуманитарного института «Со-действие», Основатель и руководитель Московских Православных регентских курсов
— Евгений Сергеевич, расскажите о себе, где Вы учились?
— Я москвич. С детства профессиональный хоровик, пел в хоре мальчиков под управлением Александра Васильевича Свешникова. Свешников сделал почти невозможное: в советское время возродил принципы работы Синодального училища (духовно-музыкальное учебное заведение в Москве под управлением Святейшего Синода). И с тех пор я на себе и на своих коллегах чувствую эту ответственность – тоненькой ниточкой втащить Синодальную школу в нашу современность.
Потом была консерватория, я занимался фольклористикой. Потом – работа в Союзе композиторов, в фольклорной комиссии. Затем аспирантура Гнесинская, всё шло хорошо, с возрастанием карьерным. И вдруг – клирос. И слова моего духовника, который сказал: «Брось всё и иди за мной». Я бросил всё, всё, что у меня было, поменял на клирос, но как выяснилось, не проиграл, а наоборот, выиграл! Все мои профессиональные навыки музыканта, дирижёра, хоровика, фольклориста пригодились в этой новой профессии, которой я уже занимаюсь около сорока лет и в общем, не жалею об этом. И главное, что моё служение – это служение на клиросе, служение моим коллегам тем, что я даю им клиросную литературу. Служение православным храмам тем, что поставляю туда по мере своих сил своих учеников, студентов регентско-певческого, и регентского, и певческого отделений нашего института, Православного Гуманитарного института «Со-действие», «Синергия». Вот вкратце.
— Кто были Вашими первыми учителями в училище?
— Моими первыми учителями в училище были как раз те самые могикане, которых сейчас принято называть «из бывших». Это люди, которые знали Пигрова, Данилина. Для них это были не просто исторические имена, это были живые их учителя. Вообще, наша наука, наша работа – это преемственность. Есть вещи, которым нельзя научиться дистанционно. Они передаются от педагога ученику не только на уровне каких-то специфических профессиональных знаний, но педагог даёт своему ученику часть своей души, своего сердца, своей энергетики, своей любви. Вот это самое. И уже всё вместе ученик получает, и потом делает то же самое. Я помню просто и любовь, причём такую иногда любовь очень строгую, своих педагогов и отдаю долги, вот так.
— Вы, когда обучались в училище, в храмах не пели в то время?
— Нет. Ни в коем случае. Это было советское время, когда вообще мы все были примерными пионерами и комсомольцами. Единственное, что мы пели не на русском языке, а на латыни, это были молитвы. Сами мы, конечно, ничего не понимали, но тем не менее, сами не зная того, мы молились: Laudate Dominum… Так что только потом уже, когда я был на клиросе, во время перестройки все побежали в храм стоять навытяжку со свечками. Мне мои педагоги прошлые по другим предметам стали шёпотом спрашивать: «А что такое Трисвятое, а как это поётся, а что в это время надо делать?» Но это уже потом. Так что детство у нас было – у меня, во всяком случае – пионерское и комсомольское.
— А Вы целенаправленно шли на обучение музыке, или у Вас это династия, может быть?
— Династии никакой не было. Единственно, что у моих родителей – как у отца, так и у мамы — были замечательные данные, слух хороший, хорошая музыкальная память, хорошие голоса и очень большая любовь к классике. Они, люди, прошедшие войну, с такой жадностью набрасывались на послевоенную культурную жизнь, не пропускали ни одного абонемента в консерватории! И был у них друг, студент консерватории, который по своей студенческой контрамарке их проводил – Серёжа Дижур, в будущем знаменитый органист, педагог консерватории. Они знали классику лучше, чем иные профессионалы, и у них хорошая память была. Мне досталась от них, я бы сказал, эта генетика, потому что я уже с детства подпевал операм, которые слышал на пластинках, – у нас дома музыка шла постоянно.
Меня отдали с детства в хоровое училище. Первые два часа каждый день – это хор, хор, хор. Я учился у Бориса Ивановича Куликова, будущего ректора Московской консерватории, он с 1968 года был ректором. Так что в меня с детства заложили и любовь к музыке, и профессиональные навыки. Преподавателями были Вячеслав Германович Агафонников, Гладков, в общем, это была действительно плеяда.
— Вы помните свою первую службу в храме как регента?
— Да, помню. Это была литургия престольная, в храме икона была. В общем, я должен был со своими певчими – тремя мальчиками-студентами, коим я и сам являлся – спеть утром литургию раннюю, семичасовую. Поздняя обычно в 9-10, такая пышная, а тут нужно было спеть довольно живо. Я так переволновался, что не мог заснуть ночью, где-то часов до пяти наверное. И вот, в результате совершенно проспал и опоздал на эту литургию где-то минут на пятнадцать-двадцать. Был жуткий нервный шок: как так, свою первую литургию проспать? Но хорошо, что доехал на такси, ребятки без меня начали и даже не особенно заметили, что опоздал, но я запомнил это на всю жизнь.
— А Вас назначили туда на должность регента или пригласили? Я где-то прочитал, что Вы были регентом в Брюсовом переулке.
— Да, это как раз тот самый храм. Мне друг, певчий, предложил: «Слушай, мне тут предложили регентовать, а я ничего не знаю», — я тоже, кстати, ничего не знал в то время ещё, — «Меня владыка благословил, чтобы я сделал небольшой хор, чтобы обслуживать ранние службы, а я боюсь». А я настолько тогда ничего ещё не знал, что ничего не боялся. Надеюсь, Вы меня понимаете, мне было всё, так сказать, по колено, любое море.
И первое, что я сделал для того, чтобы туда войти, – начал со своими ребятками учить гласы, потому что ноты мы знаем, а вот без нот петь нас ни в каких консерваториях не учили. Единственное, где этому можно было научиться – кстати, я научился, – это фольклористика. Там были напевы. Конечно, эти напевы мы сами дружно переводили в ноты, расшифровывая магнитофонные записи. Собственно, я этим и занимался, обучал этому даже в аспирантуре. Но гласы выучили потихонечку, с Божьей помощью, и с этого началось.
Потом — регентование. Причём первые десять лет это было совершенно безудержное «прыгание» по храмам. Наверное, многие с этого начинают. Одновременно работал в двух или даже трёх храмах, здесь по праздникам, здесь по будням. И как неизбежность, конечно, рано или поздно мне это надоело. Мало того, я как-то потихонечку научился ценить стабильность. Во-первых, стабильность одного и того же места, и во-вторых, стабильность отношений между людьми, между певчими и регентом, регентом и певчими. А как регенту мне уже очень важно было уметь держать нужный контакт со священником, с настоятелем и со своими певчими, а иногда балансировать, как между молотом и наковальней, между тем и другим. Это тоже наука непростая.
Где-то через десять лет я опять бросил всё и от всех этих зарплат профессионального регента (тогда это было прилично), ушёл в общину к своему духовнику. Он получил приход в Подмосковье и позвал меня регентовать. А это приход такой, храм в руинах, его надо восстанавливать. Десять певчих из общины приезжают в этот храм вместе с ним. Отец Владислав Свешников, с которым я уже был знаком хорошо, и ездил к нему в другую область. И тут, наконец, стабильное совместное сослужение.
Оказалось, что в этой общине, в которой практически люди даже почти ничего не зарабатывают, я получаю гораздо больше, чем если бы куда-то приезжал просто для зарабатывания денег. Даже сейчас вижу, как многие профессионалы этого не понимают, что отношение к тебе как к своему другу, брату, помощнику – это гораздо ценнее, и это больше даёт, чем просто выручка. А это как раз совпало с такими временами, когда Церковь перестала платить деньги и с клиросов просто вымело всех, кто сидел там фактически ради заработка.
Как бывало у меня: регулярно хожу мимо каких-то храмов, иногда заходил, и вот — храм большой, раньше пел мощный хор в этом храме. И вдруг я вижу, что певчих – всего двое, и они пытаются петь «Всенощную» Архангельского; один поёт басовую партию, другая – альтовую, там даже и мелодии нет. Ну, что умеют, то поют. И я тогда, конечно, оценил, насколько важно уметь работать с любым диапазоном сложности и простоты. То есть, чтобы можно было прийти на службу и спокойно спеть всё одноголосно, двухголосно, трёхголосно, если у тебя пятнадцать-двадцать человек, чтобы любая ситуация по количеству людей не смутила и не сбила. Мне, кстати, очень помог период «шатания» по разным храмам, когда приходилось петь с двумя бабушками или с пятнадцатью профессионалами.
— Наверное, в связи с этим у Вас возникла идея создания регентско-певческих курсов?
—Это не я к этой идее пришёл, это идея пришла ко мне. Потому что всё, что происходило, делалось каким-то особым образом, просто ситуация складывалась так, что иначе жить нельзя. Началось вообще с того, что у меня были мальчики с таким же образованием и почти с таким же опытом как у меня. Говорили мне: «Слушай, ты регент, а мы нет. Почему? То есть ведь что-то есть, что ты знаешь, а мы не знаем, научи!»
Это ещё не было школой, но это стало стартом к школе, потому что ребятки дослушали несколько месяцев до конца, а потом каждый из них стал регентом, благодаря их образованию. А они ко мне прислали своих друзей, а те своих, и потом уже стали приезжать совершенно незнакомые люди домой, и так вот у меня эти общие собрания получили некую стабильность. А поскольку, кроме моей школы, собственно, больше ничего и не было, куда идти — ни таких семинарий, ни таких академий, — то народ стал как-то подбираться ко мне.
Но потом появилась дифференциация предметов. Я понял, что в одно время я буду говорить про устав, в другое – про дирижирование, а в третье – про обиход, и так уже появились особые предметы, например читка Часов. Потом наконец наступил год, когда отец Владислав, тот самый духовник, получил приход в Москве, храм Трёх святителей. И первое, что он сделал, — перетащил мои домашние собрания к себе в храм и отдал мне одно из помещений своего храма. И тут у меня появилось уже своё место. А через несколько лет появилась икона наша, которая написана специально для наших курсов, икона Божией Матери «Клиросная», которую, кстати, написал иконописец, очень неплохой, Саша. Он пел у меня в детском хоре. Как-то, когда я его попросил, он посчитал для себя честью написать икону клироса, и эта икона даже бытует в интернете в хорошем качестве, и у многих на клиросах тоже, наша как бы цеховая.
— В каком году Вы уже официально организовали свою школу?
— Смотря, что считать официальным. У меня даже была в связи с этим одна история. Я как-то напросился на приём к одному священнику, который руководил такой же специальностью в официальном учебном заведении, в котором тоже обучали регентов и певчих. Я к нему пришёл: «Так и так, вот если у Вас будет желание, у меня школа, может даже про неё Вы и слышали, мы в интернете на такой-то страничке, если хотите, давайте как-то скоординируем нашу работу, мы к вам будем приезжать, вы к нам». Он слушал, слушал меня, а потом говорит: «А вы кто? Вы знаете, что вас не существует, у вас нет юридического статуса никакого». Я говорю: «Ну, спасибо, до свидания».
Проходит пять лет. Учебное заведение, которым руководил этот священник, прикрылось за профнепригодность, а у меня за это время появилось юридическое прикрепление. Пётр Олегович Кондратьев, мой старый коллега ещё по православной гимназии, стал ректором института. И он говорит: «Слушай, давай ко мне». Я говорю: «А как ты себе это представляешь?» – «Ну, вот ты у меня будешь факультетом». Я говорю: «Хорошо, попробую, только одно условие. То, что у меня есть, не трогай, не ломай, не меняй – всё как есть». Он говорит: «Конечно». И вот, я стал деканом регентского и певческого отделений института «Со-действие».
С тех пор прошло почти двадцать лет. Ничего, всё нормально, всё работает. Единственное, что печально, Петра уже не стало – отпевал я его на Пресне, это был Великий Пяток. Дочка его у меня училась, ректорство унаследовала его супруга, замечательный администратор, Татьяна Валерьевна. И владыка Дмитрий, который сейчас окормляет ректорат института, регулярно приглашает меня со студентами спеть в его храме и очень нас любит, а мы его ни разу не подводили, естественно, это уже честь мундира.
— Вы в начале сказали, что дистанционно нельзя научить. Как Вы относитесь к этим онлайн-курсам, которые могут тебя научить за один-два дня регентовать? Просто сейчас зайдёшь в интернет – там куча предложений. Как с этим бороться?
– А зачем с этим бороться? Предположим, есть какой-то дядя Вася, который говорит: вот я за неделю вас всему научу, вы там, я тут, я вам всё расскажу. Ну, ради Бога, иди, заплати деньги. Отрицательный опыт – это такая штука, за которую надо хорошо заплатить, чтобы понять потом на всю жизнь.
Обучить нашему делу – большая работа. И временной количественный фактор, затрачиваемый на ученика, никто не отменяет. Студент должен с тобой сжиться, должен когда-то тебе уткнуться в жилетку, разрыдаться, когда-то рассердиться, наорать на тебя. Но это люди, учитель и ученик – это одно из самых сильных видов родства. А потом ещё из него надо сделать не просто человека, который грамотно машет руками или грамотно странички перевёртывает. Он или она должны стать лидерами своих коллективов. Я раньше думал когда-то, естественно, что сильный регент – это тот, кто умеет размазать по стенке. А потом я понял, что сильный регент – это тот, кто умеет снисходительно улыбнуться за то, за что слабый регент размазал бы по стенке. Иногда бывает, что снисходительная улыбка учителя запоминается лучше, чем бушующий ураган, громы и молнии.
— То есть, возвращаясь к этим онлайн-курсам, – они Вам никак?
— Никак. Мало того, я вам скажу, что это моё твёрдое «никак», это не теория. Я пробовал. Например, есть такая вещь – дирижирование. Надо, скажем, уметь в каком-то месте руку не просто опустить, а отвести сюда или сюда, или вот так сделать, или показать что-то. Но это не просто акробатическое, не физкультура и не балет. Это движение руки, которое вызывает ответную реакцию – звук. То есть любое движение руки должно быть обязательно адекватным, это сопряжено с тем, что она делает. Как пианист: вот он берёт, так вот играет, а ему пианино отвечает именно так. Он: «Ага, что-то не это взял» – и поправляется. У него также должна быть абсолютно прямая связь из того, что делает рука, с тем, что эта рука вызывает к звучанию. Кстати, даже не во всех училищах это понимают. Поэтому я всегда был противником дирижирования под фортепиано, потому что ученик делает одно, а концертмейстер играет, почти не глядя на ученика. У меня такого не бывает.
Когда я человеку через экран говорю (а у меня были такие опыты): «Вот надо сделать так», он делает, а звук с задержкой. Одна девушка у меня пыталась заниматься дистанционно, но кончилось тем, что ко мне приехала сюда и стала у меня учиться, потому что поняла, что дело не идёт.
— Регент или дирижёр – это одна и та же профессия, или разные?
— Я бы сказал так, что квалификация дирижёра для регента – это одна из суммарных квалификаций. Регент – это нечто большее. Потому что функции дирижёра такие: вышел к хору, поклонился, достал камертон и раздал тон, отслушал аплодисменты, опять достал камертон. Регент – это и дирижёр, конечно. В процессе звучания службы на каждом своём песнопении он дирижёр. Но вот закончилось песнопение, началось следующее. Задача – не просто как можно быстрее передать тон, а подумать, нет ли какой-то логической родственной связи между этими двумя песнопениями. И если она есть, то как её надо реализовать.
Служба в понимании богослужебном – это монолит, это некий симфонизм, где отдельные части могут быть разного темпа, разного настроения, но они всё равно принадлежат единой стилистике. И вот грамотное проведение службы с клироса – это и есть утверждение этого симфонизма в литургии, тогда она воспринимается как одно дыхание. Это не просто концерт из разных произведений: вот вам тут «Битлы», вам тут Бах, вот вам тут Алла Пугачёва. Это некое единство, хотя оно может быть достаточно разным по настроению и темпу, но это стиль единый. Тогда это действительно богослужение в том, что называется нашим общим делом, – а ведь именно так переводится слово «литургия».
— Отсюда у меня вопрос: какими чертами профессиональными характера должен обладать регент, без чего не может он состояться как регент? Помимо музыкального образования.
— Регент играет на уникальном инструменте, его клавиши – это люди. А каждый человек – это свой характер, своя скорость восприятия, своя скорость отдачи, свой музыкальный уровень. И надо знать, с кем ты работаешь, что сделать, чтобы не просто формально, как бы сказать, разрешить петь, а заставить. А заставить – просто показать. Рука дирижёра должна быть не разрешающая, а запрещающая. Я своим студентам это говорю. Дирижёрский жест не разрешает спеть так-то, а он запрещает спеть иначе. Должна быть только одна возможная реакция на то, что дирижёр показывает. Но всё это вторичное.
Первичное – это любовь к людям, с которыми работаешь, видение в них их возможных перспектив и поиск. Естественно, если человека не любишь, то лучше не надо с ним работать. Если не любишь никого из хора – уходи, или как-то находи в себе силы полюбить, то есть не быть равнодушным. Людям надо давать полностью себя отдать. Если это есть, то всё остальное приложится.
Дирижёр – это хормейстер. Не только человек, который умеет дирижировать, но умеет и вывести хор определённый уровень звучания не самых простых произведений. Регент – это уставщик, причём, который знает не просто устав как буковки из книжки Типикон, или богослужебные указания, но знает, как эти буквы расшифровать, и не просто расшифровать, а дополнить тем, о чём Типикон умалчивает. Типикон нам говорит: надо прочесть то-то, потом спеть это. А регент, когда всё это прочтёт, должен услышать – а как это звучит, а что у меня есть или нет для того, чтобы это одно в другое перешло, а какой здесь глас. То есть он уже переводит на язык звучания, и в результате дополняет Типикон тем, о чем Типикон не пишет.
Например, сейчас. У нас ровно на той неделе была очень насыщенная неделя, где была такая редкая вещь, как праздничные службы во время Великого Поста. С одной стороны, служба великопостная, а с другой стороны – это двунадесятый Праздник Благовещения, и вот, как петь: по-постовому или по-праздничному? Никакой Типикон об этом не пишет, потому что понятие постового распева появилось сравнительно недавно, ему лет сто пятьдесят, не больше. Каждый регент себе отвечает на этот вопрос по-своему. Мне пишут об этом постоянно: как петь? Пойте, как хотите, как настоятель сказал, но я пою так. Я не Типикон, но у меня есть уже свой опыт на этот счёт, своё видение.
Библиотекарь – человек, у которого есть не просто какие-то особые ноты, например, задостойники Чеснокова, или полное собрание Гречанинова, или Калинникова. А нужно, чтобы задостойники были на каждый праздник, чтобы причастные стихи были, всё было для службы, и причём все возможное к исполнению.
Помню, ещё в восьмидесятые годы, когда нотных редакторов не было, набирать не на чем было, кормились только тем, что издаёт Патриархия. И вот есть в службе Великой Субботы особый аллилуиарий: «Воскресни, Боже, суди земли: яко Ты наследиши во всех языцех». Он поётся раз в году, и все источники нотные, которые к тому времени существовали, все говорили: пойте вот это, и только. Пойте Турчаниновский концерт, который в общем к этому аллилуиарию не имел никакого отношения. И мало того, это была такая крутая итальянщина, которая тогда была в моде, сейчас уже как-то поменьше её крутят, но была совершенно чёткая ориентация: вот пойте эту итальянщину, и неважно, что это концерт, что это не аллилуиарий, важно, чтобы у вас это было, и больше ничего.
Ещё нужно быть дипломатом, потому что какие-то особые клиросные вопросы надо оговорить самостоятельно. Иногда бывает надо подумать, в какой форме задать вопрос, чтобы уловить настроение человека и не обидеть, и уж ни в коем случае не превозношаться, типа, я весь из себя такой умный, а вы – нет. Если даже что-то посоветовать, то в наиболее обтекаемой, щадящей форме. Вот примерно такой списочек квалификаций регента.
Некоторые регенты думают, что устав знать не обязательно, когда за плечами пятнадцать архиерейских. Они думают, что уставщик – это некая бабуля, Божий одуванчик, который стоит рядом, открывает и пальчиком: «Вот это, а теперь вот это, а вот теперь из этой книжечки», а он мэтр. Но уставщик – это человек, который заранее выстраивает стратегию богослужения. Регент сам должен уметь открывать книги и скомбинировать всё.
Я говорю студентам: «Устав – это предмет тактильный, вы должны сами не просто наблюдать, как кто-то это делает, вы сами должны научиться книги перелистывать, ошибаться, возвращаться обратно». Этим мы здесь занимаемся постоянно. И конечно, соединяем с какими-то внеуставными вещами, на которые есть очень устойчивые традиции в нашей Церкви.
Например, есть такая служба — утреня, она заканчивается первым часом, и в конце первого часа мы все поём «Взбранной Воеводе». А если двунадесятый праздник, что петь? «Взбранной Воеводе», или тропарь праздника, или кондак? А где об этом написано? И вдруг мы начинаем узнавать, что оказывается, про «Взбранной Воеводе» устав ничего не знает. Это знаем мы просто как некую традицию, которая бережно передаётся по наследству от старых клирошан к новым, поэтому богослужебное указание: «по обычаю «Взбранной воеводе».
— Что нужно знать новичку, который поёт на клиросе?
— Гласы. Это самое главное. Напевы, а их всего-то ничего: восемь тропарных, восемь стихирных, восемь ирмологических и восемь прокимновых, — вот с этого надо начать. Это даже не то что наш хлеб – это наш воздух. То есть мы находимся в зоне церковных напевов, которые, кстати, подразумевает устав.
— Регент – это мужская или женская профессия?
— Хороший вопрос. Потому что, конечно, очень многие черты характера, лидерские качества, они более естественны для мужчины. А, скажем, социальный состав клироса чаще на 90% это всё-таки женщины. Но тем не менее у некоторых получается неплохо совмещать их обаяние женское с твёрдыми лидерскими качествами, более присущими мужчинам.
— Подскажите, пожалуйста, если курсы длятся год, то за это время возможно выучить с нуля регента? Ведь в музыкальную школу ходят минимум семь лет, а здесь возможно ли это сделать за один год?
— Принимая на регентское отделение, первые наши условия – это необходимое музыкальное образование. Должно быть знание музыкальной грамоты в объёме свободного чтения несложных произведений, определение каких-то гармонических построений. Знание обихода, причём иногда я задаю очень коварные вопросы. Например: «Знаете такое песнопение «Воду прошед яко сушу» – с чего начинается, с тоники или с доминанты?» – «С доминанты». – «А вот теперь скажите, в первой фразе разрешение в тонику есть? Только не мычать». Думает мучительно: «Есть». С помощью такого вопроса я узнаю, способен ли человек к внутреннему беззвучному пропеванию, потому что это регенту приходится делать довольно часто.
— Как Вы пришли к тому, что нужно сборники как-то все укомплектовывать?
— Я уже где-то в конце восьмидесятых годов, когда ещё мы пользовались только тем, что издаёт Московская Патриархия, вдруг увидел, что существует масса того, что люди поют себе на требах, например отпевании, панихиде, потому что так принято петь. В нотах это не издано. И я подумал: вот, например, чин панихиды или отпевания все бабушки одинаково поют: «Благословен еси, Господи». Откуда он? Или стихира пасхи «Пасха священная» – где это? Я стал записывать в нотах. Потом панихидный чин понёс в нотное издательство. Это как раз был конец восьмидесятых, у меня уже появился некий массив. А потом появились компьютеры с компьютерными программами. Я сначала смотрел верстальщику через плечо, говорил, что делать. Потом, наконец, появились нотные редакторы, и я уже сам стал это делать.
— Вы помните свою самую первую учебную книжку?
— Это были тропарионы, самые ранние версии где-то в девяностых годах. Потом эти версии, конечно, улучшались, я видел огрехи прежних лет, морально устарело: раз и поменяли. Научился работать в верстальной программе с хорошим дизайном. Разработал свой шрифт, в котором уже есть символ ударения, слэши и двойные слэши. И уже стали появляться целые серии книг. Я, собственно, хотел учесть то, чего никто не делает, но каждый регент карандашиком что-то в книжке подставляет. Берет Часослов, в нём написано: «Яко не имамы дерзновения за премногия грехи наша» – а то, что сюда вставляется вставка на шестом часе великопостном, Часослов об этом не пишет. И неопытный чтец даже не будет знать об этом. Обязательна вставка, вставляется тропарь пророчества, прокимен, а по обычаю ещё и Евангелия. Вот это всё можно учесть в Часослове. Я взял и издал свой собственный Часослов.
— У Вас редакторская команда работает, или Вы всё один?
— Команда работает. Один из педагогов курсов, Олег Вячеславович, он, во-первых, замечательный компьютерщик, во-вторых, многие нотные сборники выходят в его редакции. Набор у нас – Марина Владимировна, тоже наш педагог. Бывшие ученики — тоже, если человек яркий, очевидный профессионал своего дела, с любовью к нам беру в команду педагогов. Кстати, она у меня не меняется годами. Я очень дорожу своими педагогами, ценю их. Я бы сказал так: сила моих курсов в нашей совокупности.
— Сотрудничаете ли вы с Издательским отделом Патриархии?
— Сотрудничаю. Но сейчас издательству Московской Патриархии издавать ноты невыгодно коммерчески. Потому что сейчас есть много хороших нотных программ; записать, сделать медиа, перевести в pdf – это секунды. Сейчас один человек может сделать всю работу, которую раньше делал целый музыкальный отдел.
Первую группу этого музыкального отдела возглавлял протодиакон, отец Николай Парусников. Но потом музыкальный отдел пошёл по рукам, там был то один, то другой начальник, и каждый не только уходил, но и забирал с собой то, что ему было нужно. В результате последняя сотрудница музыкального отдела лет пятнадцать назад ушла в декретный отпуск и уже не вернулась.
– Можете привести примеры церковных хоровых коллективов, которые, на Ваш взгляд, сейчас заслуживает внимания?
– Меня затруднил этот вопрос, потому что, какие критерии оценки? Мы воспитаны на оценочном комплексе концертного хора, даже когда это касается служебного. И, как правило, в Санкт-Петербурге, или в Екатеринбурге, или ещё где-то проводится фестиваль церковных клиросных хоров. И вот они выходят на сцену и поют в формате концерта. Таким образом, получается, что объектом оценки является уже не служба, а одно самодостаточное произведение. Мне это неинтересно. Я концерты буду слушать на концерте, уже подготовившись к эстетическому восприятию того, что я услышу.
Но на службе есть свои кульминации, есть даже точки золотого сечения. Я слушаю, как люди взаимодействуют, как у них «Преблагословенна еси» переходит в славословие, а из славословия в тропарь по славословию, в ектенью, насколько действительно в этом проявляется симфонизм. Вот мои критерии, когда я на службе. Поэтому мне очень трудно оценить хор конкретный, потому что, как правило, все знаменитые раскрученные хоры мы слышим не на службе.
Я очень уважаю творчество Иулиании (Денисовой), её записи хора со службы, или эпизода со службы. Да, это действительно очень талантливый композитор. У неё есть очень редкое в наше время чувство тонкого музыкального юмора, например, она может «припахать» к службе.
– Часто говорят, что хор поёт молитвенно или не молитвенно, где найти эту молитвенность?
– Я с юмором отношусь к этому определению молитвенного пения. Молитвенно – этот термин трактуй, как хочешь. Один молитвенник всыплет регенту по первое число за то, что он не спел ему «Покаяние» Веделя, другой – за то, что, наоборот, спел. Это всё очень субъективно, и этот термин используют, когда нет критериев других: не молитвенно, всё. Поди поспорь. Если батюшка говорит: «не молитвенно», значит, не молитвенно.
– Должны ли певчие получать зарплату на клиросе?
– Думаю, да. Я сам так делаю, стараюсь сделать всё, чтобы певчие, которые со мной трудятся, получали зарплату. Но у нас произошел однажды кризис, когда храм не просто обеднел, а обнищал. И настоятель пошёл на крайние меры. Он уволил сторожа, шофёра, повара, но оставил двух регентов, которые поют либо вдвоём, либо по очереди: меня и мою помощницу Марину, когда-то бывшую ученицу. Как у меня пело по семь-восемь человек на воскресной литургии, так и поют, просто они бесплатно это делают. Они поют не затем, чтобы заработать, они поют в своей общине. Они пришли к себе, в общину храма, и каждый занимается своим делом.
Сейчас бывший детский хор у меня возрос, и сейчас на клиросе мы с ними раз в неделю как минимум обязательно поем. Это детишки бывшие, сейчас это называем «молодёжка», и разросся коллектив, сейчас человек десять, причём они ничего не получают. Но если мне понадобится человек конкретный, и я знаю, что я его могу оторвать от какого-то другого клироса, я его приглашу. Если он согласится, я ему заплачу как следует, из своих. Это мне будет гораздо дешевле, во всяком случае совесть моя будет чиста, и я знаю, что человек выполнит всё не потому, что много денег дал, а потому что просто он оказывает дружескую услугу.
– Спасибо Вам, что Вы были с нами,что согласились побеседовать.
– Спасибо. В общем, я всегда ценю, уважаю людей, которые со мной общаются, никогда не считаю себя вправе пренебрежительно к этому отнестись. Это к тому, что у меня три вида служения: это мой клирос, мои студенты, мои издания. Именно поэтому на моей странице почти девять тысяч подписчиков, и большинство из них — это регенты и певчие. Значит, я на своём месте, значит, я нужен.
Текст взят с канала «Библиотека церковного хора»: видео с интервью
Комментировать