(57 голосов: 3.4 из 5)

Оглавление

Часть вторая

Глава первая. Возвращение на «Дункан»

В первые минуты все отдались радостям встречи. Лорд Гленарван не хотел, чтобы неудачный исход поисков омрачил радость друзей, и поэтому первые слова его были:

— Будем верить в успех, друзья мои, будем верить! Капитан Грант еще не с нами, но мы твердо уверены, что найдем его!

И достаточно было этих слов, чтобы вернуть надежду пассажирам «Дункана».

Ведь за то время, пока шлюпка шла к яхте, Элен и Мери Грант успели пережить все муки сомнения. Стоя на юте, они пытались сосчитать возвращающихся на борт. Молодая девушка то теряла надежду, то вновь обретала ее: ей чудилось, что она видит отца. Ее сердце тревожно билось, она не в силах была говорить, она едва стояла на ногах. Леди Элен держала ее в своих объятиях. Джон Манглс находился рядом с Мери, молчал и пристально вглядывался вдаль. Его глаза моряка, привыкшие видеть на далеком расстоянии, не видели капитана Гранта.

— Он там! Вон он! Мой отец! — шептала молодая девушка.

Но шлюпка все приближалась, иллюзия рассеялась сама собой. Шлюпка не подошла еще на сто саженей, а уже не только Элен и Джон Манглс, но и Мери, глаза которой были полны слез, потеряла всякую надежду. Ободряющие слова Гленарвана прозвучали вовремя.

После первых объятий Гленарван рассказал Элен, Мери Грант и Джону Манглсу о всех мытарствах экспедиции и затем ознакомил их с новым толкованием документа, которое предложил мудрый Жак Паганель. Гленарван с большой похвалой отозвался о Роберте и заверил Мери Грант, что она по праву может гордиться братом. Его мужество, его самоотверженность, опасности, которых он избежал, — все было так красочно рассказано Гленарваном, что мальчик не знал, куда деваться, от смущения, и нашел приют в объятиях сестры.

— Не красней, Роберт, — сказал Джон Манглс, — ты достойный сын капитана Гранта.

Он притянул к себе брата Мери и расцеловал его в щеки, еще влажные от слез молодой девушки.

Излишне говорить о том, как сердечно были встречены майор и географ, о том, с какой благодарностью вспоминали великодушного Талькава. Элен очень сожалела, что не может пожать руку честному индейцу. Мак-Наббс после первых же излияний спустился к себе в каюту, чтобы прежде всего тщательно побриться. Что касается Паганеля, то тот порхал от одного к другому, как пчела, собирая мед похвал и улыбки. Он хотел обнять весь экипаж «Дункана» и, утверждая, что Элен и Мери Грант являются частью этого экипажа, начал с них и кончил мистером Олбинетом.

Стюард нашел, что единственный способ отблагодарить ученого за любезность — это провозгласить, что завтрак подан.

— Завтрак? — воскликнул географ.

— Да, господин Паганель, — ответил Олбинет.

— Настоящий завтрак, за настоящим столом, с приборами и салфетками?

— Конечно, господин Паганель!

— И нам не подадут ни сушеного мяса, ни крутых яиц, ни филе страуса?

— О, сударь, — укоризненно промолвил уязвленный стюард.

— Я не хотел вас обидеть, друг мой, — сказал, улыбаясь, ученый, — но в течение месяца мы ели, лежа на земле, в лучшем случае, сидя верхом на ветвях. Поэтому тот завтрак, который вы нам обещаете, кажется мне мечтой, вымыслом, химерой.

— Пойдемте же, господин Паганель, и удостоверимся, что это реальность, — сказала Элен, едва удерживаясь от смеха.

— Позвольте предложить вам руку, — сказал галантный географ.

— Не будет ли каких-либо распоряжений относительно «Дункана», сэр? — спросил Джон Манглс.

— После завтрака, дорогой Джон, — ответил Гленарван, — мы обсудим сообща план нашей новой экспедиции.

Пассажиры яхты и молодой капитан спустились в кают-компанию. Механику дан был приказ держать яхту под парами, чтобы отплыть по первому сигналу. Свежевыбритый майор и другие путешественники, быстро переодевшись, уселись за стол.

Завтраку мистера Олбинета была оказана заслуженная честь. Его признали великолепным и даже превосходящим изумительные пиршества в пампе. Паганель брал по две порции каждого блюда, уверяя, что делает это «по рассеянности».

Это злополучное слово побудило Элен Гленарван спросить, часто ли милый француз впадал в свой обычный грех. Майор и лорд Гленарван, улыбаясь, переглянулись. Паганель громко расхохотался и поклялся честью — в продолжение всего путешествия воздерживаться от присущего ему греха. Потом он очень забавно рассказал о своем разочаровании и о своем вдумчивом изучении поэмы Камоэнса.

— В заключение скажу: «не было бы счастья, да несчастье помогло», и я не сожалею о своей ошибке.

— А почему, мой достойный друг? — спросил майор.

— Потому что теперь я изучил не только испанский, но и португальский язык. Я говорю теперь на двух новых языках вместо одного.

— Право, я об этом не подумал, — ответил Мак-Наббс. — Поздравляю вас, Паганель, от всего сердца поздравляю!

Все зааплодировали ученому, который ни на секунду не переставал жевать. Паганель умудрялся одновременно и есть и вести разговор. Но он не заметил кое-чего, что не ускользнуло от Гленарвана: внимания Джона Манглса к Мери Грант. Легкий кивок Элен убедил Гленарвана, что это «именно так». Гленарван с сердечной симпатией посмотрел на молодых людей, а затем обратился к Джону Манглсу, но совсем по иному поводу.

— Как прошло ваше путешествие, Джон? — спросил он.

— При самых благоприятных условиях, — ответил капитан. — Только я должен довести до вашего сведения, сэр, что мы миновали Магелланов пролив.

— Вот как! — воскликнул Паганель. — Вы обогнули мыс Горн, а меня не было с вами!

— Ну так повесьтесь! — посоветовал майор.

— Эгоист! — отозвался географ. — Вы даете мне этот совет, чтобы забрать себе, как говорят, на счастье мою веревку.

— Полноте, дорогой Паганель! — вмешался в разговор Гленарван. — Ведь вы не вездесущи, нельзя же одновременно присутствовать в нескольких местах. Так как вы странствовали по пампе, то не могли в это же время огибать мыс Горн.

— Конечно, но это не мешает мне сожалеть о том, что меня там не было, — ответил ученый.

После этого Паганеля оставили в покое, а Джон Манглс начал рассказывать историю своего плавания. По его словам, огибая американский берег, он обследовал все острова западного архипелага, но не обнаружил там следов «Британии». У мыса Пилар, при входе в Магелланов пролив, яхту встретил противный ветер, пришлось повернуть на юг. «Дункан» проплыл мимо островов Отчаяния, поднялся до шестьдесят седьмой параллели, обогнул мыс Горн и, пройдя через пролив Лемера, оставил позади Огненную Землю и взял курс вдоль берегов Патагонии. Там, на высоте мыса Корриентес, он испытал сильнейшую бурю, ту самую, которая с такой яростью обрушилась во время грозы на наших путешественников. Но яхта устояла против этого шторма и в течение трех дней крейсировала вдоль берегов, пока выстрелы из карабина не дали знать о прибытии с таким нетерпением ожидаемых путешественников. Что касается леди Гленарван и мисс Грант, то капитан «Дункана» был бы несправедлив, если бы забыл упомянуть о их редкой отваге. Буря не испугала их, и если они и беспокоились, то лишь за своих друзей, странствовавших, по равнинам Аргентины.

Джон Манглс закончил свой рассказ. Лорд Гленарван поблагодарил его и обратился к Мери Грант.

— Дорогая мисс, — сказал он, — я вижу, что капитан Джон воздает должное вашим достоинствам. Я очень рад, что вы хорошо чувствовали себя на борту его судна.

— Могло ли быть иначе? — ответила Мери, взглянув на Элен Гленарван и едва заметно на молодого капитана.

— О, моя сестра вас очень любит, мистер Джон, — воскликнул Роберт. — И я также!

— А я плачу тебе тем же, дорогой мальчик, — ответил Джон Манглс, несколько смущенный словами Роберта. А Мери Грант слегка покраснела.

Джон Манглс поспешил переменить тему разговора:

— Я окончил рассказ о плавании «Дункана». Может быть, вы, сэр, ознакомите нас с подробностями вашего путешествия по Америке и расскажете также о подвигах нашего юного героя?

Ни одно повествование не могло доставить большего удовольствия Элен и мисс Грант. Гленарван не замедлил удовлетворить их любопытство. Он описал, не пропустив ни одного эпизода, все путешествие от одного океана к другому: о переходе через Кордильеры, о землетрясении, исчезновении Роберта, похищении его кондором, выстреле Талькава, нападении красных волков, самопожертвовании мальчика, знакомстве с сержантом Мануэлем, наводнении, убежище на омбу, молнии, пожаре, кайманах, смерче, о ночи на берегу Атлантического океана. Все эти эпизоды, то страшные, то веселые, попеременно вызывали ужас или смех у слушателей. Не раз, когда речь шла о Роберте, его сестра и Элен Гленарван, восхищаясь, осыпали мальчика горячими поцелуями.

Свое повествование Эдуард Гленарван закончил словами:

— Теперь, друзья мои, подумаем о дальнейшем. Что было, то прошло, но будущее в наших руках. Поговорим о капитане Гарри Гранте.

Завтрак был окончен. Все перешли в салон Элен Гленарван и разместились вокруг стола, заваленного картами и планами, и разговор тотчас же возобновился.

— Дорогая Элен, — сказал Гленарван, — едва взойдя на борт «Дункана», я сказал, что хотя моряки, потерпевшие крушение на «Британии», не вернулись с нами, но у нас есть твердая надежда найти их. После перехода через Америку у нас создалось убеждение, больше того — уверенность в том, что катастрофа не произошла ни у берегов Тихого океана, ни у берегов Атлантического. Из этого вытекает, что мы ошибочно толковали документ во всем, что касается Патагонии. К счастью, наш друг Паганель, осененный внезапным вдохновением, понял ошибку. Он доказал, что мы идем по ложному пути, и так истолковал документ, что теперь содержание его не вызывает ни малейших сомнений. Я говорю о документе, написанном по-французски, и я прошу Паганеля разъяснить его вам, чтобы ни у кого из присутствующих не осталось ни тени недоверия к моим словам.

Ученый не замедлил исполнить просьбу Гленарвана. Он убедительно и пространно рассуждал о словах gonie и инди; он ясно вывел из слова аустрал слово Австралия. Он доказывал, что судно капитана Гранта, отплыв от берегов Перу в направлении к Европе, потерпев аварию, могло оказаться в полосе южных течений Тихого океана, которые и увлекли его к берегам Австралии. В конце концов остроумные догадки ученого, его выводы были столь убедительны, что заслужили полное одобрение даже Джона Манглса, очень осторожного судьи в таких важных вопросах и человека, не склонного увлекаться игрой воображения. Как только Паганель окончил, Гленарван объявил, что «Дункан» тотчас же берет курс на Австралию.

Однако майор, прежде чем будет дан приказ взять курс на восток, попросил разрешения сделать одно замечание.

— Говорите, Мак-Наббс, — сказал Гленарван.

— Моя цель, — начал майор, — заключается не в том, чтобы ослабить впечатление от доказательств моего друга Паганеля; еще менее собираюсь я опровергать их, так как нахожу их серьезными, мудрыми, вполне достойными нашего внимания, и, несомненно, они должны лечь в основу наших будущих поисков. Но я хотел подвергнуть их последней проверке, чтобы их смысл стал бесспорным и неопровержимым.

Никто не понимал, куда клонит осторожный Мак-Наббс, все слушали его с некоторым беспокойством.

— Продолжайте, майор, — сказал Паганель, — я готов отвечать на все ваши вопросы.

— Вам будет это очень легко сделать, — промолвил майор. — Когда пять месяцев тому назад, в заливе Клайд, мы все изучали толкование этих трех документов, то нам казалось неоспоримым, что крушение «Британии» не могло произойти нигде, кроме как у берегов Патагонии. У нас не было и тени сомнения на этот счет.

— Совершенно верно, — подтвердил Гленарван.

— Позже, — продолжал майор, — когда Паганель благодаря своей благословенной рассеянности оказался на борту нашей яхты, документы были показаны ему, и он, не колеблясь, одобрил наше решение производить поиски у берегов Америки.

— Правильно, — подтвердил географ.

— И все же мы ошиблись, — закончил майор.

— Мы ошиблись, — повторил Паганель. — Человеку свойственно ошибаться, но лишь безрассудный человек упорствует в своей ошибке.

— Не горячитесь, Паганель! — промолвил майор. — Я вовсе не хочу сказать, что мы должны продолжать наши поиски в Америке.

— Тогда чего же вы хотите? — спросил Гленарван.

— Я хочу признания того, что Австралия кажется нам теперь единственно возможным местом крушения «Британии» совершенно так же, как некогда этим местом казалась нам Америка.

— Охотно признаем это, — ответил Паганель.

— Принимаю к сведению, — продолжал майор, — и пользуюсь случаем предостеречь вас от увлечения этой якобы «очевидностью». Как знать! А вдруг после Австралии какая-нибудь другая страна внушит нам такую же уверенность и новые поиски окажутся также неудачны, и тогда не станет ли в третий раз «очевидным», что их следует возобновить еще в какой-то другой стране?

Гленарван и Паганель переглянулись — соображения майора поразили их.

— Итак, — продолжал Мак-Наббс, — прежде чем мы отплывем в Австралию, я желал бы, чтобы произведена была последняя проверка. Вот документы, вот карты. Проследим последовательно все места, через которые проходит тридцать седьмая параллель, и посмотрим, не встретится ли нам другая страна, к которой можно отнести указания документа.

— Это очень легко сделать, — заявил Паганель, — так как, на наше счастье, под этой широтой расположено сравнительно мало земель.

— Посмотрим, — сказал майор, разворачивая английскую карту, вычерченную в проекции Меркатора[51] и представлявшую изображение всего земного шара на плоскости.

Карту разложили перед Элен, и все разместились так, чтобы следить за пояснениями Паганеля.

— Как я вам уже говорил, — начал географ, — тридцать седьмая параллель, пройдя через Южную Америку, пересекает острова Тристан-да-Кунья. Я утверждаю, что в документе нет ни одного слова об этих островах.

Все еще раз тщательно рассмотрели документы и признали, что Паганель прав. Предположение об островах Тристан-да-Кунья было единогласно отвергнуто.

— Будем продолжать, — снова заговорил географ. — Выйдя из Атлантического океана, мы пройдем двумя градусами ниже мыса Доброй Надежды и попадем в Индийский океан. Только одна группа островов встречается нам по пути — группа островов Амстердамских. Обсудим вопрос и о них, как сделали мы это в связи с островами Тристан-да-Кунья.

После внимательной проверки Амстердамские острова были также отклонены: ни одного слова, полностью или в обрывке, не было сказано ни во французском, ни в немецком, ни в английском документах об этой группе островов Индийского океана.

— Теперь мы достигли Австралии, — продолжал Паганель. — Тридцать седьмая параллель вступает на материк у мыса Бернуилли и покидает его в заливе Туфолда. Вы согласитесь со мной, даже не проверяя текста документа, что английское слово stra и французское austral могут обозначать «Австралию»? Это настолько очевидно, что тут не о чем спорить.

Все согласились с заключением Паганеля. Его предположение казалось всесторонне обоснованным.

— Продолжайте, — сказал майор.

— Охотно, — откликнулся географ, — ведь такое путешествие нетрудно. Покинув залив Туфолда, мы пересекаем пролив, омывающий восточные берега Австралии, и встречаем на пути Новую Зеландию. Тут я напомню вам, что обрывок слова contin во французском документе неопровержимо обозначает continent — «континент». Стало быть, капитан Грант не мог найти убежища в Новой Зеландии, которая, как известно, не что иное, как остров. А поскольку это так, то изучайте, сравнивайте, переставляйте слова на все лады, и вы убедитесь, что они не имеют ни малейшего отношения к этой стране.

— Ни в коем случае, — согласился Джон Манглс после тщательного сличения документов и карты.

— Нет, — подтвердили остальные слушатели Паганеля и даже майор. — О Новой Зеландии не может быть и речи.

— Видите, — продолжал географ, — что на всем огромном пространстве, отделяющем этот большой остров от берегов Америки, тридцать седьмая параллель пересекает лишь один бесплодный и пустынный остров.

— Как он называется? — спросил майор.

— Взгляните на карту. Это остров Мария-Тереза, но нет никаких следов этого названия ни в одном из трех документов.

— Никаких, — подтвердил Гленарван.

— Итак, предоставляю вам, друзья мои, — закончил географ, — решить, справедливо ли предположение, что в документе речь идет об Австралии?

— Несомненно, — единодушно ответили пассажиры и капитан «Дункана».

— Джон, — сказал тогда Гленарван, — достаточно ли у нас съестных запасов и топлива?

— Да, сэр, я сделал обильные запасы в Талькауано. Впрочем, если понадобится, мы легко сможем их пополнить в Капштадте.

— В таком случае дайте приказ отплыть.

— Еще одно замечание… — перебил своего Друга майор.

— Говорите, Мак-Наббс!

— Как бы мы ни были уверены, что успех ждет нас именно в Австралии, не следует ли все же, осторожности ради, на день-два сделать остановку на островах Тристан-да-Кунья и Амстердам. Они расположены на нашем пути и нисколько не удлинят его. Мы узнаем, не осталось ли там следов крушения «Британии».

— Как вы недоверчивы, майор! — воскликнул Паганель.

— Я забочусь, главным образом, о том, чтобы нам не пришлось возвращаться вторично по нашим собственным следам, если Австралия не оправдает наших надежд.

— Эта предосторожность не кажется мне излишней, — заметил Гленарван.

— И менее всего я склонен уговаривать вас отказаться от нее, — добавил Паганель, — напротив.

— Итак, Джон, отдайте приказ плыть к островам Тристан-да-Кунья, — распорядился Гленарван.

— Слушаюсь, сэр, — ответил капитан и поднялся на свой мостик. Роберт и Мери Грант горячо поблагодарили Гленарвана.

Вскоре «Дункан» удалился от американского берега, держа курс на восток, разрезая своим форштевнем волны Атлантического океана.

Глава вторая. Острова Тристан-да-Кунья

Если бы яхта шла по экватору, то сто девяносто шесть градусов, отделяющих Австралию от Америки (или, точнее, мыс Бернуилли от мыса Корриентес), составили бы переход протяжением в одиннадцать тысяч семьсот шестьдесят географических миль. Но при следовании вдоль тридцать седьмой параллели эти сто девяносто шесть градусов составляли всего лишь девять тысяч четыреста восемьдесят миль пути. От американского берега до Тристан-да-Кунья две тысячи сто миль — расстояние, которое Джон Манглс рассчитывал пройти в десять дней, если восточные ветры не замедлят хода яхты. Молодому капитану посчастливилось: к вечеру бриз заметно спал, потом вообще изменил направление. Море успокоилось, и «Дункан» снова смог показать свои высокие мореходные качества.

Пассажиры в тот же день вернулись к своему обычному времяпрепровождению. Казалось, что они и не покидали судна на целый месяц. Вместо волн Тихого океана перед их глазами плескались теперь волны Атлантического океана, а за исключением некоторой разницы в оттенках все волны похожи друг на друга. Стихии, подвергшие наших путешественников стольким грозным испытаниям, казалось, соединили теперь свои усилия, чтобы им благоприятствовать.

Океан был спокоен. Дул попутный ветер, и паруса «Дункана», вздувшись под западным бризом, помогали неутомимому пару, заключенному в котлах.

Таким образом, этот переход закончился быстро, без злоключений и приключений. Все с доверием ждали австралийского берега. Надежду сменила уверенность. О капитане Гранте говорили так, будто яхта шла за ним в точно указанный порт. Уже были приготовлены каюта для него и койки для его двух товарищей. Мери Грант доставляло большую отраду самой устраивать отцовскую каюту, украшать ее. Мистер Олбинет уступил свою каюту, а сам перебрался к миссис Олбинет. Каюта, предназначенная для капитана Гранта, находилась рядом с знаменитой каютой номер шесть, заказанной Жаком Паганелем на пароходе «Шотландия». Ученый-географ сидел, почти все время запершись в ней. Он работал с утра до вечера над научным трудом, озаглавленным «Необычайные впечатления географа в аргентинских пампах». Часто можно было слышать, как он взволнованно декламировал свои изящные периоды, прежде чем перенести их на бумагу. И не раз восторженный ученый изменял музе истории Клио, обращаясь к божественной Каллиопе, музе аттических поэм. Паганель не скрывал того, что целомудренные дочери Аполлона охотно покидают ради него вершины Парнаса или Геликона. Леди Элен высказала ему свое восхищение, а майор поздравил его с этими мифологическими посетительницами.

— Главное, берегитесь, дорогой Паганель, — говорил майор, — вашей рассеянности; если случайно вам придет фантазия овладеть австралийским языком, то не пытайтесь изучать его по китайской грамматике.

Итак, на яхте все шло прекрасно. Лорд и леди Гленарван с интересом наблюдали за Джоном Манглсом и Мери Грант. Но так как порицать молодых людей было не за что, а Джон Манглс молчал, то они делали вид, что ничего не замечают.

— Что сказал бы капитан Грант по этому поводу? — спросил однажды жену Гленарван.

— Он решил бы, что Джон вполне достоин Мери, дорогой Эдуард, и не ошибся бы, — ответила Элен.

Тем временем яхта быстро приближалась к цели. Спустя пять дней после того, как скрылся из виду мыс Корриентес, а именно 16 ноября, подули сильные западные ветры, те самые, которые чрезвычайно благоприятствуют судам, огибающим южную оконечность Африки, где обычно дуют ветры юго-восточные. «Дункан» распустил паруса и под фоком, контр-бизанью, марселем, брамселем, лиселями, верхними парусами и стакселями полетел вперед, держась левым галсом, так быстро, что винт еле успевал касаться бегущих волн, рассекаемых форштевнем. Можно было подумать, что «Дункан» мчится за призом на гонках Темзинского Королевского яхт-клуба.

На следующий день увидели, что океан покрыт громадными водорослями и похож на огромный, заросший травами пруд. Казалось, то было Саргассово море, покрытое обломками деревьев и растений, унесенных волнами океана с соседних материков. Впервые обратил на них внимание мореплавателей ученый Мори. «Дункан» как бы скользил по громадной равнине, которую Паганель сравнил с пампой, и движение яхты от этого несколько замедлилось.

Прошли еще сутки, и на рассвете вдруг послышался голос вахтенного матроса.

— Земля! — крикнул он.

— В каком направлении? — спросил Том Остин, стоявший на вахте.

— Под ветром! — ответил матрос.

При этом всегда волнующем известии палуба яхты немедленно наполнилась людьми. Из люка показалась подзорная труба. За ней следовал Жак Паганель. Ученый направил свой инструмент в указанном направлении, но не увидел там ничего похожего на землю.

— Взгляните на облака, — посоветовал ему Джон Манглс.

— Действительно, — сказал Паганель, — там вырисовывается нечто вроде утеса.

— Это Тристан-да-Кунья, — объявил Джон Манглс.

— В таком случае, если память мне не изменяет, — продолжал ученый, — мы находимся в восьмидесяти милях от острова, ибо вершина Тристан, высотой в семь тысяч футов, показывается над горизонтом именно на этом расстоянии.

— Совершенно верно, — подтвердил капитан Джон.

Прошло несколько часов, на горизонте уже вполне отчетливо можно было различить группу высоких скалистых островов. Коническая вершина выделялась темным силуэтом на голубом фоне неба, озаренная лучами восходящего солнца. Вскоре в общем скалистом массиве выступил главный остров, расположенный у вершины направленного на северо-восток треугольника.

Остров Тристан-да-Кунья находится под 37°8′ южной широты и 10°44′ западной долготы от Гринвича. В восемнадцати милях к юго-западу от него находится остров Инаксессибл, а в десяти милях на юго-восток — остров Найтингел, замыкающий этот маленький заброшенный в Атлантическом океане архипелаг. Около полудня яхта миновала две главные местные достопримечательности, которые служат морякам опознавательными пунктами, а именно: скалу на острове Инаксессибл, похожую на судно с распущенным парусом, а к северу от острова Найтингел — два островка, напоминающих развалины небольшой крепости. В три часа «Дункан» вошел в бухту Фалмут острова Тристан-да-Кунья, защищенную от западных ветров горой Гельп. Там дремало на якоре несколько китоловных судов, занимающихся ловлей тюленей и других морских животных, которыми изобилуют эти берега.

Джон Манглс занялся поисками надежного места для стоянки «Дункана», так как эти открытые гавани представляют большую опасность для судов при северном и северо-западном ветрах. Именно в этой бухте затонул в 1829 году английский бриг «Джулия» с командой и грузом. «Дункан» бросил якорь в полумиле от берега, на каменистое дно глубиной в двадцать саженей. Пассажиры и пассажирки тотчас сели в спущенную для них большую шлюпку и вскоре высадились на берег, покрытый мелким черным песком — мельчайшими остатками пережженных, выветрившихся известковых скал.

Столицей архипелага Тристан-да-Кунья является небольшой поселок, расположенный в глубине бухты близ широкого шумного ручья. Поселок насчитывает полусотню очень опрятных домиков, расположенных с той геометрической точностью, которая является последним словом английского градостроительства. За этим миниатюрным городком расстилается равнина величиною в полторы тысячи гектаров, окаймленная высокой насыпью из остывшей лавы. А над этой плоской возвышенностью подымается на семь тысяч футов вверх коническая вершина горы.

Гленарван был принят губернатором английской колонии и тотчас же осведомился у него относительно Гарри Гранта и «Британии». Но эти имена оказались совершенно неизвестными здесь. Острова Тристан-да-Кунья находятся вдалеке от обычного пути судов и редко посещаются ими. Со времени известного кораблекрушения английского судна «Блендон-Голл», разбившегося в 1821 году у скал острова Инаксессибл, только два судна потерпели кораблекрушение вблизи острова: в 1845 году «Примоге» и в 1857 году трехмачтовый американский корабль «Филадельфия». Этими тремя катастрофами ограничивалась местная статистика кораблекрушений.

Гленарван и не надеялся получить здесь более точные сведения, а расспрашивал губернатора только для очистки совести. Из тех же соображений он послал шлюпки объехать вокруг острова, окружность которого не превышает семнадцати миль. Ни Лондон, ни Париж не поместились бы на нем, будь он даже втрое больше.

Пока производились разведки, пассажиры «Дункана» прогуливались по поселку и окрестностям. Население Тристан-да-Кунья состоит из ста пятидесяти человек. Это англичане и американцы, женатые на негритянках и капских готтентотках, славящихся своим исключительным безобразием. Дети от этих смешанных браков являют собой какую-то непривлекательную смесь саксонской сухости и африканской черноты.

Наши туристы были так рады, что у них под ногами твердая почва, что продолжали прогулки до той части берега, к которому прилегает долина, единственное обработанное место на этом острове. Все остальное пространство покрыто застывшей лавой. Остров пустынен и бесплоден. Там живет множество огромных альбатросов и сотни тысяч глупых пингвинов.

Путешественники, осмотрев эти вулканического происхождения скалы, снова спустились в долину. Там журчали многочисленные быстрые ручьи, питаемые вечными снегами горных вершин. Пейзаж оживляли зеленые кусты, на которых порхало множество птичек. Казалось, что их столько же, сколько цветов. Среди зеленеющих пастбищ возвышалось единственное дерево из семейства рожковых, футов в двадцать вышиной, и гигантское туссе, растение с древовидным стеблем, ацена с колючими семенами, могучие ломарии с переплетающимися волокнистыми стеблями, многолетние кустарниковые растения, ануэрии, распространяющие одуряющий аромат, бальзамический мох, дикий сельдерей, папоротники — все это составляло, правда, немногочисленную, но роскошную флору острова. Чувствовалось, что на этом благодатном острове царит вечная весна. Паганель с жаром утверждал, что это и есть знаменитый остров Огигия, воспетый Фенелоном, и предложил леди Гленарван отыскать грот и последовать за пленительной нимфой Калипсо, а для себя мечтал лишь о роли нимфы-прислужницы!

Так, беседуя и любуясь окружающим, путешественники вернулись обратно на яхту лишь с наступлением ночи.

В окрестностях поселка паслись стада быков и баранов; ржаные, маисовые поля, огородные растения, вывезенные сюда лет сорок тому назад, составляли главное богатство населения; ими засеяно было все вокруг, чуть ли не самые улицы столицы.

Как раз в тот момент, когда Гленарван возвращался на яхту, к ней подплыли и шлюпки, которые успели в несколько часов объехать кругом весь остров, но ни малейших следов «Британии» не обнаружили. Это «кругосветное путешествие» имело единственный результат: острова Тристан-да-Кунья были окончательно исключены из программных поисков.

«Дункан» мог тотчас же покинуть эту группу африканских островов и продолжать свой путь на восток. Если он не снялся с якоря в тот же вечер, то только потому, что Гленарван разрешил своей команде заняться охотой на тюленей, несметные полчища которых под названием морских коров, львов, медведей и морских слонов наводняли бухту Фалмут. Когда-то здесь водились киты, но их истребляли в таком количестве, что они почти совсем исчезли. Тюлени, те встречались целыми стадами. Экипаж яхты решил охотиться всю ночь и весь следующий день, чтобы пополнить запас жиров. Таким образом, отплытие «Дункана» было назначено на послезавтра, то есть на 20 ноября. За ужином Паганель сообщил своим спутникам несколько интересных сведений об островах Тристан-да-Кунья. Они узнали, что архипелаг был открыт в 1506 году португальцем Тристаном да Кунья, одним из спутников д’Альбукерка, и в течение более ста лет оставался неисследованным. Эти острова, не без основания, считались «приютом бурь» и пользовались не лучшей репутацией, чем Бермудские острова. Поэтому к ним избегали приближаться, и ни одно судно добровольно не бросало возле него якоря, если его не принуждали к этому бури Атлантического океана.

В 1697 году три голландских судна Ост-Индской компании пристали к островам Тристан-да-Кунья, они определили координаты этих островов, а в 1700 году астроном Галлей внес в эти вычисления свои поправки. В период от 1712 до 1767 года с архипелагом Тристан-да-Кунья ознакомились несколько французских мореплавателей. Особенно много внимания уделил ему Лаперуз, побывавший тут, согласно полученным инструкциям, во время своего знаменитого путешествия 1785 года. Эти острова, столь редко посещаемые, были необитаемы вплоть до 1811 года, когда американец Джонатан Ламберт колонизировал их. В январе 1811 года он высадился здесь с двумя товарищами, и они мужественно принялись за работу. Английский губернатор мыса Доброй Надежды, узнав, что остров колонизирован, предложил им протекторат Англии. Джонатан согласился и поднял над своей хижиной британский флаг. Казалось, Джонатан должен был бы мирно и безмятежно царствовать над своими «народами» — стариком итальянцем и португальским мулатом, но однажды, исследуя берега своей «империи», он утонул или был утоплен, что доподлинно неизвестно. Настал 1816 год. Наполеон был заключен на острове св. Елены, и Англия, дабы бдительнее охранять его, поставила гарнизон — один на Тристан-да-Кунья, другой на острове Асенсьон. Гарнизон Тристана состоял из роты артиллеристов с мыса Доброй Надежды и отряда готтентотов. Он оставался здесь до самой смерти Наполеона, до 1821 года, а затем был переведен обратно на мыс Доброй Надежды.

— Здесь остался тогда один только европеец, — добавил Паганель, — капрал, шотландец…

— А! Шотландец! — повторил майор, которого всегда особенно интересовали его соотечественники.

— Звали его Вильям Гласе, — продолжал географ, — он поселился на острове со своей женой и двумя готтентотами. Вскоре к шотландцу присоединились два англичанина: один матрос и один рыбак с Темзы, экс-драгун аргентинской армии. Наконец, в тысяча восемьсот двадцать первом году один из потерпевших крушение на «Блендон-Голле» вместе со своей молодой женой нашел пристанище на острове. Итак, население острова в тысяча восемьсот двадцать первом году состояло уже из шести мужчин и двух женщин. В тысяча восемьсот двадцать девятом году там было уже семь мужчин, шесть женщин и четырнадцать детей. В тысяча восемьсот тридцать пятом году цифра эта поднялась до сорока, а теперь она утроилась.

— Так зарождаются нации, — сказал Гленарван.

— Скажу еще, чтобы дополнить историю Тристан-да-Кунья, — продолжал Паганель, — что этот остров кажется мне вполне достойным, подобно острову Хуан-Фернандес, называться островом Робинзонов. И действительно, если на Хуан-Фернандес забросило одного за другим на произвол судьбы двух моряков, то такая же участь едва не постигла на Тристан-да-Кунья двух ученых. В тысяча семьсот девяносто третьем году один из моих соотечественников, естествоиспытатель Обер Дю-Пти-Туар, увлеченный собиранием гербария, заблудился и смог добраться до своего судна лишь в тот момент, когда капитан уже давал приказ сняться с якоря. В тысяча восемьсот двадцать четвертом году один из ваших соотечественников, дорогой Гленарван, искусный рисовальщик Огюст Эрл, был покинут там на целых восемь месяцев. Капитан судна, забыв о том, что Эрл остался на берегу, отплыл без него к мысу Доброй Надежды.

— Вот это уж действительно рассеянный капитан, — отозвался майор. — Без сомнения, это был один из ваших родичей, Паганель?

— Нет, майор, но во всяком случае он вполне достоин этой чести, — ответил географ и этим положил конец разговору.

Ночная охота команды «Дункана» оказалась удачной: убито было пятьдесят крупных тюленей. Разрешив охоту, Гленарван не мог запретить матросам извлечь из нее пользу. Поэтому следующий день был посвящен вытапливанию тюленьего жира и обработке шкур этих ценных животных. Само собой разумеется, что пассажиры и второй день использовали для экскурсии в глубь острова. Гленарван и майор захватили с собой ружья, чтобы поохотиться за местной дичью.

Гуляя, туристы спустились до самой подошвы горы, где вся земля усеяна бесформенными обломками скал, шлаком, кусками черной пористой лавы и прочими вулканическими извержениями. Подножие горы представляло хаос шатких камней. Трудно было ошибиться в происхождении этого огромного конуса, и английский капитан Кармайкел имел полное основание утверждать, что это потухший вулкан.

Охотники набрели на несколько кабанов. Пуля майора уложила на месте одного из них. Гленарван подстрелил несколько черных куропаток, из которых судовой повар приготовил превосходное рагу. На высоких горных площадках резвилось множество коз. Было на острове множество одичавших кошек — гордых, отважных и сильных животных, страшных даже для собак, они размножались и в будущем обещали развиться в великолепных хищных животных.

В восемь часов вечера все возвратились на яхту, а ночью «Дункан» навсегда покинул остров Тристан-да-Кунья.

Глава третья. Остров Амстердам

Джон Манглс намеревался запастись углем на мысе Доброй Надежды. Поэтому ему пришлось немного уклониться от тридцать седьмой параллели и подняться на два градуса к северу. «Дункан» находился ниже зоны пассатов и попал в полосу попутных западных ветров.

Меньше чем в шесть дней он покрыл тысячу триста миль, отделяющих Тристан-да-Кунья от южной оконечности Африки. 24 ноября в три часа дня уже показалась гора Столовая, а немного позже яхта поравнялась с горой Сигналов, указывающей вход в бухту. «Дункан» вошел туда к восьми часам вечера и бросил якорь в Кейптаунском порту.

Паганель, будучи членом Географического общества, не мог не знать, что южную оконечность Африки впервые увидел в 1486 году мельком португальский адмирал Бартоломей Диас, и только в 1497 году знаменитый Васко да Гама обогнул мыс. И как мог Паганель не знать этого, когда Камоэнс воспел великого мореплавателя в своей «Луизиаде». По этому поводу ученый сделал любопытное замечание: ведь если бы Диас в 1486 году, за шесть лет до первого путешествия Христофора Колумба, обогнул мыс Доброй Надежды, то Америка еще долго не была бы открыта. И в самом деле, путь мимо мыса был наиболее коротким и прямым путем в восточную Индию. А великий генуэзский моряк, углубляясь все дальше и дальше на запад, ведь искал кратчайшего пути в «страну пряностей». Итак, если бы мыс обогнули раньше, то экспедиция Колумба была бы излишней и он, вероятно, не предпринял бы ее.

Город Кейптаун, основанный в 1652 году голландцем Ван-Рибеком, расположен в глубине Кейптаунской бухты. Это была столица очень значительной колонии, окончательно перешедшей к англичанам по договору 1815 года.

Пассажиры «Дункана» воспользовались стоянкой, чтобы посетить город. В их распоряжении было всего лишь двенадцать часов, так как капитану Джону нужен был только день, чтобы возобновить запасы угля, и он собирался сняться с якоря 26-го утром.

Впрочем, им и не понадобилось больше времени, чтобы обойти правильные квадраты шахматной доски, называемой Кейптауном, на которой тридцать тысяч белых и чернокожих жителей играли роль королей, королев, слонов, коней, быть может, пешек. По крайней мере таково было мнение Паганеля, и когда вы осмотрите замок, возвышающийся в юго-восточной части города, дворец и сад губернатора, биржу, музей, каменный крест, сооруженный Бартоломеем Диасом в честь своего открытия, и выпьете стакан понтейского вина, лучшего из местных вин, то вам не останется ничего больше делать, как отправляться в дальнейший путь.

Так и сделали наши путешественники на рассвете следующего дня. «Дункан», поставив кливер, фок и марсель, снялся с якоря и несколько часов спустя огибал знаменитый мыс Бурь, который португальский король-оптимист Жуан II так неудачно назвал мысом Доброй Надежды. Две тысячи девятьсот миль, отделяющие мыс Доброй Надежды от Амстердамского острова, при спокойном море и попутном ветре можно пройти в десять дней. Мореплавателям больше повезло, чем путешественникам по пампе; им не пришлось жаловаться на неблагосклонность стихий.

— О море, море! — повторял Паганель. — Что было бы с человечеством, если бы не существовало морей. Корабль — это настоящая колесница цивилизации! Подумайте, друзья мои, если бы земной шар был огромным континентом, то мы даже в девятнадцатом веке не знали бы и тысячной части его. Взгляните, что происходит в глубине обширных материков. Человек едва осмеливается проникнуть в сибирскую тайгу, в равнины Центральной Азии, в пустыни Африки, в прерии Америки, в обширные степи Австралии, в ледяные пустыни полюсов… Смелый отступает, отважный погибает. Эти пространства непроходимы, средства сообщения недостаточны. Зной, болезни, дикость туземцев создают непреодолимые препятствия. Двадцать миль пустыни больше отделяют людей друг от друга, чем пятьсот миль океана! Люди, живущие на противоположных побережьях, считают себя соседями, и они чужды друг другу, если их отделяет какой-нибудь лес. Англия граничит с Австралией, тогда как Египет словно отдален на миллионы лье от Сенегала, а Пекин является антиподом Петербурга! В наше время пересечь море легче, чем любую Сахару, и только благодаря морю, как правильно сказал один американский ученый[52], между пятью частями света установились родственные узы.

Паганель говорил с таким жаром, что даже майор ничего не возразил против этого гимна океану. Если бы для поисков Гарри Гранта нужно было следовать вдоль всей тридцать седьмой параллели по суше, то это путешествие оказалось бы неосуществимым, но море было к услугам отважных путешественников, оно переносило их из одной страны в другую, и 6 декабря первые лучи солнца осветили гору, как бы выходящую из недр морских. Это был остров Амстердам, лежащий под 37°47′ южной широты и 77°24′ восточной долготы, конусообразная вершина его в ясную погоду виднеется на расстоянии пятидесяти миль. В восемь часов утра неопределенные очертания острова стали напоминать общий облик Тенерифе.

— Он очень похож и на Тристан-да-Кунья, — заметил Гленарван.

— Основательный вывод, — отозвался Паганель. — Он вытекает из геометрографической аксиомы: два острова, подобные третьему, подобны и между собой. Добавлю, что остров Амстердам так же, как и Тристан-да-Кунья, был богат тюленями и Робинзонами.

— Значит, Робинзоны имеются повсюду? — спросила Элен.

— Честное слово, сударыня, я очень мало знаю островов, где не бывало бы подобных приключений, — отозвался ученый, — сама жизнь уже ранее вашего знаменитого соотечественника Даниеля Дефо создала его роман.

— Господин Паганель, — обратилась к нему Мери Грант, — разрешите задать вам один вопрос.

— Хоть два, дорогая мисс. Я всегда готов на них ответить.

— Скажите, вы бы очень испугались, если вдруг оказались бы на необитаемом острове?

— Я? — воскликнул Паганель.

— Не вздумайте, друг мой, уверять нас, что это ваша заветная мечта, — сказал майор.

— Я не собираюсь уверять вас в этом, — ответил географ, — но подобное приключение не пугает меня: я начал бы новую жизнь — я стал бы охотиться, ловить рыбу, жил бы зимой в пещере, летом — на дереве, устроил бы склады для запасов. Словом, колонизировал бы весь остров.

— В полном одиночестве?

— Да, если б так сложились обстоятельства. Впрочем, разве на земле бывает полное одиночество? Разве нельзя найти себе друга среди животных, приручить молодого козленка, красноречивого попугая, милую обезьянку? А если случай пошлет вам товарища вроде верного Пятницы, то чего вам еще нужно? Два друга на одиноком утесе — вот вам и счастье. Вообразите себе: я и майор…

— Благодарю вас, — сказал Мак-Наббс, — у меня нет ни малейшего желания разыгрывать роль Робинзона, я слишком плохо сыграл бы ее.

— Дорогой Паганель, — вмешалась леди Элен, — снова ваше пылкое воображение уносит вас в мир фантазий. Но мне кажется, что действительность очень отличается от мечтаний. Вы воображаете себе каких-то вымышленных Робинзонов, которых судьба предусмотрительно забрасывает на превосходно выбранные острова, где природа лелеет их, словно избалованных детей. Вы видите только лицевую сторону медали.

— Как! Вы не верите, что можно быть счастливым на необитаемом острове?

— Нет, не верю. Человек создан для общества, а не для уединения. Одиночество породит в нем лишь отчаяние. Это только вопрос времени. Пусть вначале он поглощен повседневными нуждами и заботами, отвлекающими все мысли несчастного, едва спасшегося от морских волн, пусть мысль о настоящем удаляет от него угрозу будущего. Но впоследствии, когда он осознает свое одиночество, вдали от себе подобных, без всякой надежды увидеть родину, увидеть тех, кого любит, что должен он переживать, какие страдания? Его островок — это для него весь мир. Все человечество — это он сам, и когда настанет смерть, страшная одинокая смерть, то он почувствует себя как последний человек в последний день существования мира. Поверьте мне, господин Паганель, лучше не быть этим человеком.

Паганель, не без сожаления, согласился с доводами Элен, и разговор о положительных и отрицательных сторонах одиночества продолжался до тех пор, пока «Дункан» не бросил якорь в миле расстояния от острова Амстердам.

Этот уединенный в Индийском океане архипелаг состоит из двух островов, находящихся приблизительно в тридцати трех милях расстояния друг от друга, как раз на меридиане Индийского полуострова. На севере расположен остров Амстердам, или Сен-Пьер, на юге — остров Сен-Поль. Но следует отметить, что географы и мореплаватели часто путают их названия. Эти острова были открыты в декабре 1796 года голландцем Фламингом, затем их посетил д’Антркасто — командир кораблей «Эсперанс» и «Решерш», направленных на поиски без вести пропавшего Лаперуза. С этого времени начинается путаница в обозначении островов. Мореплаватель Берроу, Боуте-Бопре в атласе д’Антркасто, затем Горсбург, Пинкертон и другие географы, описывая остров Сен-Пьер, называют его островом Сен-Поль, и наоборот.

В 1859 году офицеры австрийского фрегата «Наварра» во время своего кругосветного плавания избежали этой ошибки, которую Паганель непременно хотел исправить.

Остров Сен-Поль, расположенный к югу от острова Амстердам, — необитаемый клочок земли, образованный высокой горой конической формы, видимо бывшим вулканом. Остров Амстердам, к которому шлюпка подвезла пассажиров «Дункана», имеет миль двенадцать в окружности. Его население состоит из нескольких добровольных изгнанников, привыкших к своей печальной жизни. Это сторожа рыболовных промыслов, принадлежавших, так же как и самый остров, некоему Отовану, коммерсанту с острова Реюньон. Этот не признанный великими европейскими державами властелин получает со своего владения до восьмидесяти тысяч франков в год от ловли, засолки и вывоза рыбы «чейлодактилис», в просторечии именуемой треской.

Этому острову Амстердам суждено было принадлежать к французским владениям. Сначала он принадлежал Камини — судовладельцу из Сен-Дени, который поселился на нем первым. Впоследствии по какому-то международному соглашению остров переуступили поляку, который стал возделывать его при помощи рабов-мадагаскарцев. Что француз, что поляк — разницы никакой, поэтому остров снова попал в руки Отована и сделался французским.

Когда 6 декабря 1864 года «Дункан» бросил якорь у острова, его население составляли три человека: один француз и два мулата; все трое были служащими коммерсанта-собственника Отована. Паганель, таким образом, мог пожать руку соотечественнику, почтенному господину Вио, человеку весьма преклонных лет. Этот «мудрый старец» чрезвычайно радушно принял путешественников. Тот день, когда ему довелось оказать гостеприимство любезным и к тому же культурным европейцам, был для него счастливым днем. Остров Сен-Пьер обычно посещают лишь охотники за тюленями и реже китобои — люди грубые и неотесанные.

Вио представил гостям своих подчиненных — обоих мулатов. Трое этих людей, несколько диких кабанов и множество водящихся в глубине острова простодушных пингвинов составляли все население острова. Домик, в котором жили трое островитян, был расположен в юго-западной части острова, в глубине естественной бухты, образовавшейся вследствие обвала горы. Еще задолго до «царствования» Отована I остров Сен-Пьер служил убежищем для потерпевших кораблекрушение. Паганель очень увлекательно рассказал об этом своим слушателям, озаглавив свой первый рассказ: «История двух шотландцев, покинутых на острове Амстердам».

— Дело было в тысяча восемьсот двадцать седьмом году. Английский корабль «Пальмира», проходя мимо острова, заметил поднимавшийся к небу дымок. Капитан приблизился к берегу и вскоре увидел двух человек, подававших сигналы бедствия. Он отправил за ними шлюпку, которая доставила на корабль Жака Пэна, двадцатидвухлетнего юношу, и Роберта Прудфута, мужчину сорока восьми лет. Эти двое несчастных почти потеряли человеческий облик. Они прожили на острове восемнадцать месяцев, страшно бедствуя, почти лишенные пресной воды, питаясь ракушками, вылавливая изредка на крючок из согнутого гвоздя рыбу или питаясь мясом убитого кабаненка, порой голодая по трое суток. Охраняя, подобно весталкам, костер, разожженный при помощи последнего куска трута, они не давали ему ни на мгновение угаснуть, а уходя, брали с собой горящий уголек, словно какую-нибудь драгоценность. Так жили они, страдая, лишенные всего. Пэн и Прудфут были высажены на остров шхуной, охотившейся за тюленями. Согласно обычаю рыбаков, оставленные на острове должны были прожить на нем месяц, и, ожидая возвращения шхуны, топить жир тюленей и запасать шкуры.

Но шхуна за ними не вернулась. Пять месяцев спустя к острову пристало английское судно «Гойе», направлявшееся в Ван-Димен. Капитан судна по какому-то необъяснимому жестокому капризу отказался принять шотландцев на свое судно. Он отплыл, не оставив им ни одного сухаря, ни огнива; и, несомненно, двое страдальцев вскоре погибли бы, если бы проходившая мимо «Пальмира» не подобрала их.

Второе приключение, записанное в истории острова Амстердам, — если только подобный утес может иметь историю, — это приключение капитана Перона, на этот раз француза. Началась эта история так же, как и предшествующая история двух шотландцев, и закончилась так же добровольное пребывание на острове, затем свое судно, которое не возвращается, а через сорок месяцев к берегам острова случайно, по воле ветров, заносится чужое судно. Но пребывание капитана Перона на острове ознаменовалось еще кровавой драмой, странно похожей на те события, которые пережил герой романа Даниеля Дефо.

Капитан Перон приказал ссадить себя на остров с четырьмя матросами — двумя англичанами и двумя французами. Он намеревался охотиться в течение целых пятнадцати месяцев на морских львов. Охота была исключительно удачной, но когда истекли пятнадцать месяцев, то судно не возвратилось, а запасы провизии мало-помалу подошли к концу и между островитянами резко обострилась национальная рознь. Двое англичан взбунтовались против капитана Перона, и он неминуемо погиб бы, если бы матросы-соотечественники не пришли к нему на помощь. С той поры обе враждующие стороны день и ночь следили друг за другого. Не расставаясь с оружием, то побежденные, то победители, они влачили жизнь, полную лишений и тревог. Несомненно, в конце концов одна партия покончила бы с другой, если бы какое-то английское судно не подобрало и не доставило на родину этих несчастных, которых разделила на скале Индийского океана жалкая национальная рознь.

Таковы были эти приключения. Дважды остров Амстердам служил как бы отечеством заброшенным на него морякам, которых провидение дважды спасло от мук, голода и смерти. Но с той поры ни одно судно не потерпело крушения у этих берегов. Волны вынесли бы, конечно, на берег какие-нибудь обломки судна, а люди как-нибудь добрались бы на шлюпках до рыболовных промыслов господина Вио. А между тем старец, много лет пребывавший на острове, ни разу не имел случая оказать гостеприимство потерпевшим крушение. О «Британии» и капитане Гранте он ничего не знал. Очевидно, эта катастрофа не произошла ни у острова Амстердам, ни у острова Сен-Поль, часто посещаемого рыбаками и китоловами.

Гленарвана не удивил и не огорчил этот ответ. Он и его спутники искали не столько те места, где капитан Грант побывал, сколько те, где его не было. Они хотели установить тот факт, что на этих точках тридцать седьмой параллели Гарри Гранта нет, вот и все. Поэтому отплытие «Дункана» было назначено на следующий день.

До вечера путешественники бродили по острову, очень живописному, но настолько бедному флорой и фауной, что перечисление их не заполнило бы и страницы записной книжки самого многословного естествоиспытателя. Четвероногие, пернатые, рыбы и китообразные были представлены только дикими кабанами, белыми как снег буревестниками, альбатросами, окунями и тюленями. Там и сям из-под темной застывшей лавы били горячие ключи и железистые источники, и густые пары их клубились над вулканической почвой. Вода некоторых источников была высокой температуры. Джон Манглс погрузил в один из источников термометр Фаренгейта, и тот показал сто семьдесят шесть градусов[53]. Рыба, пойманная в море почти в нескольких шагах от источника и брошенная в его почти кипящую воду, через пять минут была уже сварена. Это побудило Паганеля отказаться от мысли искупаться в источнике.

После хорошей прогулки, уже в сумерки, путешественники распрощались с почтенным господином Вио. Все горячо пожелали ему всяческого счастья на его пустынном острове, а старик в свою очередь пожелал полного успеха экспедиции. Затем шлюпка с «Дункана» доставила путешественников обратно на корабль.

Глава четвертая. Пари Жака Паганеля и майора Мак-Наббса

7 декабря в три часа утра «Дункан» стоял уже под парами. Заработала лебедка. Якорь вырвали из песчаного дна маленького порта, и он лег обратно в свое гнездо на борту. Лопасти винта стали бурлить воду, и яхта направилась в открытое море. Когда пассажиры в восемь часов утра поднялись на палубу, остров Амстердам уже таял на туманном горизонте. То была последняя стоянка вдоль тридцать седьмой параллели до самых австралийских берегов; теперь предстоял переход в три тысячи миль[54]. При попутном ветре и благоприятной погоде за двенадцать дней «Дункан» достиг бы Австралии.

Мери Грант и Роберт не могли без волнения смотреть на волны, которые, вероятно, за несколько дней до Крушения бороздила «Британия». Быть может, здесь капитан Грант на потерпевшем аварию судне с остатками своей команды боролся со страшными ураганами Индийского океана, сознавая, что его корабль с непреодолимой силой увлекает к берегу. Джон Манглс показал девушке на морской карте течения и объяснил ей их постоянное направление. Одно течение пересекает весь Индийский океан к Австралийскому материку, и оно ощущается не только в Тихом, но и в Атлантическом океане. Если «Британия» во время урагана потеряла мачты и руль и таким образом оказалась безоружной против натиска волн и ветра, то она неминуемо должна была быть выброшена на берег и разбиться. Однако тут возникло сомнение. Последнее известие о капитане Гранте имелось из Кальяо 30 мая 1862 года в газете «Mercantile and Shipping». Каким же образом 7 июня, через восемь дней после отплытия от берега Перу, «Британия» оказалась в Индийском океане? Спрошенный по этому поводу Паганель дал на вопрос настолько ясный ответ, что удовлетворил даже самых придирчивых.

Прошло шесть дней с тех пор, как «Дункан» покинул остров Амстердам. Был вечер 12 декабря. Эдуард, Элен Гленарван, Мери и Роберт Грант, капитан Джон, Мак-Наббс и Паганель беседовали на палубе. По обыкновению, разговор шел о «Британии», ибо все мысли путешественников всегда были сосредоточены на ней. Случайно коснулись вышеупомянутого факта, и он тотчас посеял тревогу во всех умах. Паганель, услыхав это замечание Гленарвана, встрепенулся и, ни слова не говоря, отправился за документом. Вернувшись, он молча пожал плечами, как человек, которому стыдно, что он мог хоть на мгновение взволноваться из-за такого пустяка.

— Хорошо, друг мой, — проговорил Гленарван, — но дайте нам хоть приблизительное объяснение.

— Нет, — ответил Паганель, — я задам только один вопрос и задам его капитану Джону.

— Я вас слушаю, господин Паганель, — ответил Джон Манглс.

— Может ли быстроходное судно за один месяц проплыть расстояние от Америки до Австралии?

— Да, если будет проходить по двести миль в сутки.

— Разве это рекордная скорость?

— Нисколько. Парусные клиперы часто идут значительно быстрее.

— В таком случае допустите, что морская вода смыла одну цифру, и вместо «7 июня» читайте «17 июня» или «27 июня», тогда все станет ясным.

— В самом деле, — сказала Элен, — от тридцать первого мая до двадцать седьмого июня…

— …Капитан Грант легко мог пересечь весь Тихий океан и очутиться в Индийском, — докончил за нее Паганель.

Слова ученого были радостно встречены всеми.

— Итак, еще одно место документа выяснено, — сказал Гленарван, — и снова мы обязаны этим нашему ученому другу. Теперь нам остается достигнуть лишь берегов Австралии и начать поиски следов «Британии» на ее западном побережье.

— Или на ее восточном побережье, — добавил Джон Манглс.

— Да, вы правы, Джон: в документе нет никаких указаний на то, что катастрофа произошла у западных, а не у восточных берегов, — из этого следует, что наши поиски должны быть направлены и на восточный и на западный берег обоих побережий, там, где проходит тридцать седьмая параллель.

— Значит, вам еще не ясно, на каком побережье следует искать? — спросила Мери.

— О нет, мисс! — поспешил прервать девушку Джон Манглс, желая рассеять ее беспокойство. — Мистер Гленарван, конечно, согласится с тем, что если бы капитан Грант высадился на восточном побережье Австралии, то получил бы там всяческую помощь и поддержку. Все это побережье населено англичанами — оно, так сказать, кишит колонистами. Команда «Британии» встретила бы соотечественников, не пройдя и десяти миль.

— Правильно, капитан Джон, — подтвердил Паганель, — я присоединяюсь к вашему мнению. На восточном побережье, в заливе Туфолда или в городе Идеи, Гарри Грант нашел бы не только убежище в какой-нибудь английской колонии, но и корабль, на котором мог бы вернуться в Европу.

— Но, очевидно, в той части Австралии, куда плывет «Дункан», потерпевшие крушение не могли бы найти такую помощь? — спросила Элен.

— Нет, миссис, эти берега пустынны, — ответил Паганель. — Оттуда нет никаких дорог ни в Мельбурн, ни в Аделаиду. Если «Британия» разбилась о тамошние береговые рифы, то ей неоткуда было ждать помощи, точно так же как если бы это случилось у негостеприимных берегов Африки.

— Но тогда какая же судьба постигла моего отца за эти два года? — промолвила девушка.

— Дорогая Мери, — отозвался Паганель, — ведь вы уверены в том, что капитану Гранту после кораблекрушения удалось добраться до австралийского берега? Не так ли?

— Да, господин Паганель, — ответила девушка.

— Давайте же разберемся в том, что могло случиться с капитаном Грантом? Тут могут быть только три предположения: либо Гарри Грант и его спутники добрались до английских колоний, либо они попали в плен к туземцам, либо, наконец, заблудились в необъятных пустынях Австралии.

Паганель умолк, ожидая прочесть в глазах своих слушателей одобрение.

— Продолжайте, Паганель, — сказал Гленарван.

— Продолжаю, — ответил географ, — и прежде всего отвожу первую гипотезу, ибо если бы Гарри Грант добрался до английских колоний, то он давным-давно бы, здоровый и невредимый, вернулся к своим детям, в свой родной город Дунде.

— Бедный отец! — прошептала Мери Грант. — Вот уже два года, как он в разлуке с нами!

— Не перебивай, сестрица, господина Паганеля! — остановил ее Роберт. — Он сейчас скажет нам…

— Увы, нет, мой мальчик! Единственное, что я полагаю, это то, что капитан Грант находится в плену у австралийцев или…

— А эти туземцы, — поспешно перебила его Элен, — опасные люди?

— Успокойтесь, миссис, — ответил ученый, понявший тревогу леди Элен, — эти туземцы, правда, люди дикие и стоят на самой низшей ступени развития, но кроткие и не кровожадные, как их соседи новозеландцы. Поверьте мне: если потерпевшие крушение на «Британии» попали к ним в плен, то их жизни никогда не грозила никакая опасность. Все путешественники единодушно утверждают, что австралийцы не любят кровопролития и часто новозеландцы помогали им отражать нападения действительно жестоких беглых каторжников.

— Вы слышите, что говорит господин Паганель? — обратилась Элен к Мери Грант. — Если ваш отец находится в плену у туземцев, — а в документе есть на это указания, — то мы найдем его.

— А если он заблудился в этой огромной стране? — спросила молодая девушка, вопрошающе глядя на Паганеля.

— Ну и что же! — уверенно воскликнул географ. — Все равно и тогда мы разыщем его! Не правда ли, друзья мои?

— Конечно! — подтвердил Гленарван, желая дать беседе менее грустное направление. — Но я не допускаю, чтобы он заблудился.

— Я также, — заявил Паганель.

— А велика ли Австралия? — спросил Роберт.

— Австралия, мой мальчик, занимает около семисот семидесяти пяти миллионов гектаров, иными словами — это примерно четыре пятых площади Европы.

— Она так велика? — удивленно проговорил майор.

— Да, Мак-Наббс, это совершенно точно. Полагаете ли вы, что подобная страна вправе именоваться континентом, как ее именуют в документе?

— Конечно, Паганель.

— И добавлю еще, — продолжал ученый, — что история почти не знает случаев, когда путешественники совершенно исчезали в этой огромной стране. Кажется, что Лейхардт — единственный, чья судьба неизвестна, да и то незадолго до моего отъезда мне сообщили в Географическом обществе, будто Мак-Интри напал на его следы.

— Разве не все области Австралии исследованы? — спросила Элен Гленарван.

— Нет, — ответил Паганель. — Этот континент исследован не более, чем центральная часть Африки, несмотря на то, что недостатка в предприимчивых путешественниках не было. С тысяча шестьсот шестого по тысяча восемьсот шестьдесят второй год более пятидесяти человек занимались исследованием прибрежных и внутренних областей Австралии.

— Неужели пятьдесят? — недоверчиво переспросил майор.

— Да, Мак-Наббс, именно столько. Я говорю о мореплавателях, пускавшихся в опасные плавания вдоль неведомых австралийских берегов, и о путешественниках, осмелившихся углубляться в эту огромную страну.

— И все же я не верю, что их было пятьдесят, — заявил майор.

— В таком случае я докажу вам! — воскликнул географ, всегда волновавшийся, когда ему противоречили.

— Докажите, Паганель!

— Если вы мне не доверяете, то я сейчас же перечислю вам все эти пятьдесят имен.

— Ох, эти ученые! — спокойно промолвил майор. — Как смело решают они все вопросы!

— Майор, согласны вы держать со мной пари? Ставка — ваш карабин «Пурдей, Моор и Диксон» против моей подзорной трубы фирмы Секретана.

— Отлично, если это доставит вам удовольствие, Паганель! — ответил Мак-Наббс.

— Хорошо, майор, — воскликнул ученый, — вам больше не придется убивать серн или лисиц из этого карабина! Разве только если я одолжу его вам, что, впрочем, я сделаю охотно.

— Паганель, — ответил серьезно майор, — когда вы будете нуждаться в моей подзорной трубе, она всегда будет к вашим услугам.

— Так начнем! — воскликнул Паганель. — Милостивые государи и государыни, будьте нашими судьями, а ты, Роберт, веди счет очкам.

Лорд Эдуард и Элен Гленарван, Мери и Роберт, майор и Джон Манглс, которых этот спор забавлял, приготовились слушать географа. Ведь речь шла об Австралии, куда направлялся «Дункан», и рассказ Паганеля был особенно кстати. Итак, его попросили немедленно начать рассказ.

— Мнемозина! — воскликнул ученый. — Богиня памяти, праматерь целомудренных муз, вдохнови твоего верного и горячего почитателя! Друзья мои, двести пятьдесят восемь лет назад Австралия не была еще открыта. Правда, предполагали наличие какого-то обширного материка. Две карты тысяча пятьсот пятидесятого года, хранящиеся в вашем Британском музее, дорогой Гленарван, указывают, что к югу от Азии есть большая земля под названием «Великая Ява португальцев». Но эти карты не вполне достоверны. Вот почему я перехожу к семнадцатому веку, именно к тысяча шестьсот шестому году, когда испанский мореплаватель Квирос открыл неизвестную землю, которую назвал «Australia de Espiritu Santo», что значит «Южная земля святого духа». Некоторые авторы утверждали, что Квирос открыл не Австралию, а Ново-Гебридские острова. Я не буду обсуждать здесь этот спорный вопрос. Засчитай мне, Роберт, Квироса, и перейдем к следующим.

— Один! — объявил Роберт.

— В том же году Луис Вас-де-Торрес, младший командир эскадры Квироса, продолжил к югу исследование новооткрытых земель. Но честь открытия Австралии принадлежит голландцу Теодориху Гартогу, который высадился на западном берегу Австралии под двадцать пятым градусом широты и дал новой земле имя «Эндрахт» в честь своего корабля. После Гартога идет целый ряд мореплавателей. В тысяча шестьсот восемнадцатом году Цихен открывает на северном побережье земли Арнхемленда и Ван-Димена. В тысяча шестьсот девятнадцатом году Жан Эделье дает свое имя части западного побережья. В тысяча шестьсот двадцать втором году Левэн спускается до мыса, носящего теперь его имя. В тысяча шестьсот двадцать седьмом году де Нуитц и де Витт — первый на западе, второй на юге — дополняют открытия своих предшественников. За ними следует командующий эскадрой Карпентар, который входит со своими судами в огромный залив, и поныне носящий название залива Карпентария. Наконец, в тысяча шестьсот сорок втором году знаменитый мореплаватель Тасман огибает остров Ван-Димен и, принимая за часть материка, называет его именем генерал-губернатора Батавии. Впоследствии история справедливо переименовала остров в Тасманию. Таким образом, австралийский материк мореплаватели обогнули со всех сторон и выяснили, что его омывают воды Тихого и Индийского океанов. В тысяча шестьсот пятьдесят пятом году этот громадный южный остров был назван Новой Голландией. Но названию этому не суждено было сохраниться за ним, ибо как раз в это время роль голландских мореплавателей начала снижаться. Сколько я назвал имен?

— Десять, — отозвался мальчик.

— Хорошо, ставлю крестик и перехожу к англичанам. В тысяча шестьсот восемьдесят шестом году корсар Вильямс Дампьер, один из знаменитых флибустьеров южных морей, член «Берегового братства», после множества приключений, то веселых, то печальных, причалил на своем судне «Лебедь» к северо-западному берегу Новой Голландии, под шестнадцатым градусом пятидесятой минутой широты. Он вступил в сношения с туземцами и весьма подробно описал их нравы, их нищету и жизнь. В тысяча шестьсот девяносто девятом году он вернулся в тот залив, где некогда высадился Гартог, но уже не как пират, а как командир «Ребука», корабля, входящего в состав королевского флота. До сих пор открытие Новой Голландии представляло интерес лишь чисто географический. Никто не намеревался колонизировать страну, и в течение семидесяти одного года, с тысяча шестьсот девяносто девятого по тысяча семьсот семидесятый год, ни один мореплаватель не пристал к ее берегам. Но вот появился самый знаменитый в мире капитан Кук, и новый материк начинает быстро заселяться европейскими колонистами. Во время своих трех путешествий Джеме Кук трижды высаживался в Новой Голландии. В первый раз тридцать первого марта тысяча семьсот семидесятого года. После удачного наблюдения на Таити прохождения Венеры[55] через солнечный диск Кук направил свое небольшое судно «Попытка» в западную часть Тихого океана. Здесь, открыв Новую Зеландию, он поплыл к восточному побережью Австралии и бросил якорь в одном из тамошних заливов, который оказался столь богатым неизвестными растениями, что Кук назвал его Ботанический залив. Он и поныне называется Ботани-бэй. Сношения Кука с местным туземным населением малоинтересны. Из Ботанического залива Кук поднялся к северу и под шестнадцатым градусом широты, против мыса Скорби, его судно «Попытка» наткнулось на коралловый риф в восьми лье от берега. Судну грозила опасность затонуть. Но Кук приказал сбросить в море орудия и съестные припасы; в следующую ночь прилив поднял облегченное судно с рифа, и если корабль не затонул, то только потому, что кусок коралла, застрявший в пробоине, очень уменьшал течь. Куку удалось ввести свое судно в маленькую бухту, в которую впадает река, названная — Попытка. Здесь в течение трех месяцев, на протяжении которых длилась починка судна, англичане пытались завязать сношения с туземцами, но безуспешно. Заделав пробоину, корабль поплыл дальше на север. Кук хотел узнать, существует ли пролив между Новой Гвинеей и Новой Голландией. После ряда опасностей, сотни раз рискуя своим кораблем, мореплаватель увидел на юго-западе широкий простор океана. Итак, пролив существовал! Кук проходит им и высаживается на маленьком острове, вступив от имени Англии во владение открытой им землей. Он дает ей типично британское название: Новый Южный Уэльс.

Три года спустя отважный моряк командовал уже двумя судами: «Открытие» и «Решение». Капитан Фюрно поплыл на корабле «Приключение» обследовать землю Ван-Димена и, вернувшись, высказал предположение, что она является частью Новой Голландии. Лишь в тысяча семьсот семьдесят седьмом году, во время своего третьего путешествия, Кук сам посетил землю Ван-Димена. Его два судна, «Решение» и «Открытие», бросили якорь в бухте Авантюр. Оттуда Кук отплыл на Сандвичевы острова, где был убит дикарями.

— Это был великий человек, — сказал Гленарван.

— Величайший из всех мореплавателей. Бенкс, один из его спутников, подал английскому правительству мысль основать у Ботанического залива колонию. После Кука к новому материку устремились мореплаватели всех стран. В последнем полученном от Лаперуза письме, отправленном из Ботанического залива седьмого февраля тысяча семьсот восемьдесят седьмого года, несчастный мореплаватель извещает о своем намерении посетить залив Карпентария и все побережье Новой Голландии вплоть до земли Ван-Димена. Лаперуз отплыл в море и не вернулся. В тысяча семьсот восемьдесят восьмом году капитан Филипп основал в порту Джексон первую английскую колонию. В тысяча семьсот девяносто первом году Ванкувер объезжает довольно большую часть южного побережья материка. В тысяча семьсот девяносто втором году д’Антркасто, посланный на поиски Лаперуза, объезжает кругом Новую Голландию, плывя с запада на юг, открывая по пути ряд новых островов. В тысяча семьсот девяносто пятом и тысяча семьсот девяносто седьмом годах двое отважных молодых людей, Флиндерс и Басс, плывут в лодке длиною в восемь футов, продолжая обследование южного побережья, а в тысяча семьсот девяносто седьмом году тот же Басс проплывает между землей Ван-Димена и Новой Голландией проливом, носящим теперь его имя. В том же году Фламинг, открывший остров Амстердам, находит на восточном побережье Новой Голландии реку Сван-Ривер, где водились прекраснейшие черные лебеди. Что касается Флиндерса, то в тысяча восемьсот первом году он возобновил свои интересные исследования и под тридцать пятым градусом сороковой минутой широты и сто тридцать восьмым градусом пятьдесят восьмой минутой долготы его судно встречается в бухте Свидание с «Географом» и «Натуралистом» — двумя французскими судами, которыми командовали Боден и Гамелен.

— А, вы назвали капитана Бодена? — переспросил майор.

— Да. Почему это вас заинтересовало? — удивился географ.

— Просто так! Продолжайте, дорогой Паганель.

— Хорошо. К именам упомянутых мною мореплавателей прибавлю имя капитана Кинга, который с тысяча восемьсот семнадцатого по тысяча восемьсот двадцать второй год дополнил исследования субтропических зон Новой Голландии.

— Господин Паганель, я записал уже двадцать четыре имени, — предупредил Роберт.

— Хорошо! — отозвался географ. — Половина карабина майора уже моя. Теперь я покончил с мореплавателями и перехожу к сухопутным исследователям.

— Прекрасно, господин Паганель! — воскликнула Элен. — У вас удивительная память!

— Что очень неожиданно, — добавил Гленарван, — у человека такого…

— Такого рассеянного, хотите вы сказать? — прервал его Паганель. — Но, увы, у меня память лишь на даты и имена.

— Двадцать четыре имени, — повторил Роберт.

— Хорошо. Двадцать пятым был лейтенант Даус. Это происходило в тысяча семьсот восемьдесят девятом году, спустя год после основания колонии в Порт-Джексоне. Уже совершено было плавание вокруг нового материка, но что находится в глубине его, никто не мог сказать. Длинная цепь гор, параллельная восточному побережью, казалось, преграждала доступ внутрь страны. Лейтенант Даус после девятидневного пути вынужден был вернуться в Порт-Джексон. В том же году капитан Тенч столь же безуспешно пытался перевалить через эту высокую горную цепь. Обе эти неудачи отбили на три года у других исследователей охоту браться за это трудное дело. В тысяча семьсот девяносто втором году полковник Патерсон, отважный исследователь Африки, снова попытался проникнуть внутрь материка, но и он потерпел неудачу. Зато в следующем году мужественный Гаукинс, простой боцман английского флота, пробрался на двадцать миль дальше, чем все его предшественники. В течение следующих восемнадцати лет лишь двое — мореплаватель Басс и инженер Барелье — пытались пробраться внутрь материка, но столь же безуспешно, как и их предшественники. Наконец, в тысяча восемьсот тринадцатом году проход в горах был найден к западу от Сиднея. В тысяча восемьсот пятнадцатом году губернатор Макари воспользовался им, чтобы перебраться по ту сторону Голубых гор, и заложил там город Батерст. С той поры ряд путешественников обогащает географическую науку новыми данными и способствует процветанию колоний. Начало кладет в тысяча восемьсот девятнадцатом году Тросби, затем Окслей, проникший на триста миль внутрь страны, за ним Говель и Гун, отправившиеся как раз из залива Туфолда, где проходит тридцать седьмая параллель. В тысяча восемьсот двадцать девятом и тысяча восемьсот тридцатом годах капитан Штурт исследует течения рек Дарлинга и Муррея…

— Тридцать шесть, — сказал Роберт.

— Прекрасно! Я выиграю пари, — ответил Паганель. — Упомяну для полноты Эйре и Лейхрдта, объехавших часть страны в тысяча восемьсот сороковом и тысяча восемьсот сорок первом годах; о Штурте — он путешествовал по Австралии в тысяча восемьсот сорок пятом году; о братьях Грегори и Гельпмане, обследовавших в тысяча восемьсот сорок шестом году западную часть материка; о Кеннеди, исследователе в тысяча восемьсот сорок седьмом году реки Виктория, а в тысяча восемьсот сорок восьмом году — северной части Австралии; о Грегори — в тысяча восемьсот пятьдесят втором; Остине — в тысяча восемьсот пятьдесят четвертом; снова о братьях Грегори — с тысяча восемьсот пятьдесят пятого по тысяча восемьсот пятьдесят восьмой год изучавших на этот раз северо-западную часть материка; о Бебедже, прошедшем от озера Торренс до озера Эйр, и, наконец, о знаменитом в летописях Австралии путешественнике Стюарте, который трижды отважно пересек материк. Первая экспедиция Стюарта в глубь страны относится к тысяча восемьсот шестидесятому году. Позже, если пожелаете, я расскажу вам, каким образом Австралия была четырежды пересечена с юга на север, а сейчас ограничусь тем, что закончу этот длинный перечень именами смелых бойцов за науку от тысяча восемьсот шестидесятого до тысяча восемьсот шестьдесят второго года: братья Демпстер, Кларксон и Харпер, Берк и Уилс, Нейлсон, Уокер, Ленсбор, Мак-Кинлей, Говит…

— Пятьдесят шесть! — крикнул Роберт.

— Прекрасно! Видите, майор, я щажу вас, — продолжал Паганель. — Ибо еще не упомянул ни Дюпера, ни Бугенвиля, ни Фиц-Роя, ни Штока…

— Довольно! — взмолился Мак-Наббс, подавленный количеством имен.

— …ни Перу, ни Куайе, — продолжал Паганель, не в силах остановиться, как экспресс на полном ходу, — ни Бенне, ни Киннингема, ни Нутчела, ни Тьера…

— Пощадите!

— …ни Диксона, ни Стрелецкого, ни Рейда, ни Вилкса, ни Митчеля…

— Остановитесь, Паганель! — вмешался хохотавший от души Гленарван. — Не добивайте злополучного Мак-Наббса. Будьте великодушны! Он признает себя побежденным.

— А его карабин? — торжествующе спросил географ.

— Он ваш, Паганель, — ответил майор. — И мне очень жаль его, но у вас такая память, с которой можно выиграть целый артиллерийский музей.

— Действительно, невозможно лучше знать Австралию, — заметила Элен. — Не забыть ни одного имени, ни одного самого незначительного факта…

— Ну, положим, относительно незначительных фактов… — сказал майор, сомнительно покачав головой.

— Что такое? Что вы хотите этим сказать, Мак-Наббс? — воскликнул Паганель.

— Я хочу только сказать, что, вероятно, вам неизвестны некоторые подробности открытия Австралии.

— Например? — высокомерно спросил Паганель.

— А если я вам укажу неизвестную вам подробность, вернете ли вы мне мой карабин?

— Немедленно.

— По рукам?

— По рукам!

— Прекрасно! Знаете ли вы, Паганель, почему Австралия не является французским владением?

— Но, мне кажется…

— Или, вернее, известно ли вам, какое объяснение дают этому англичане?

— Нет, майор, — с некоторой досадой ответил Паганель.

— Так вот: Австралия только потому не принадлежит Франции, что капитан Боден, бывший, однако, далеко не робкого десятка, в тысяча восемьсот втором году так испугался кваканья австралийских лягушек, что поспешил поднять якорь и бежал оттуда навсегда.

— Как! — воскликнул ученый. — Но это злая шутка!

— Очень злая, согласен, — ответил майор, — но в Соединенном королевстве ее считают историческим фактом.

— Это недостойно! — воскликнул патриот-географ. — Неужели об этом говорят серьезно?

— К сожалению, вполне серьезно, дорогой Паганель, — ответил среди общего хохота Гленарван. — Неужели вы не знали этой подробности?

— Решительно ничего не знал. Но я протестую! Сами англичане зовут нас «лягушатниками», а разве можно бояться лягушек, которых ешь?

— Тем не менее это так, — ответил, скромно улыбаясь, майор.

Таким образом, знаменитый карабин «Пурдей, Моор и Диксон» остался во владении майора Мак-Наббса.

Глава пятая. Индийский океан бушует

Спустя два дня после этого разговора Джон Манглс, сделав в полдень наблюдения, сообщил, что «Дункан» находится под 133°37′ долготы. Пассажиры, справившись по карте, с радостью убедились, что яхта отстоит лишь в пяти градусах от мыса Бернуилли. Между этим мысом и мысом д’Антркасто австралийский берег описывает дугу, которая стягивается, словно хордой, тридцать седьмой параллелью. Если бы в то время «Дункан» поднялся вдоль экватора, то быстро достиг бы мыса Шатам, оставшегося от него в ста двадцати милях к северу. Яхта в то время плыла по той части Индийского океана, которая омывает Австралийский материк. Итак, можно было надеяться, что дня через четыре на горизонте покажется мыс Бернуилли.

До сих пор ходу яхты благоприятствовал попутный западный ветер, но за последние дни он начал мало-помалу стихать и 13 декабря совсем спал. Паруса бессильно повисли вдоль мачт, и если бы у «Дункана» не было его мощной машины, то он был бы скован океанским штилем.

Такое состояние погоды могло продержаться неопределенно долгое время. Вечером Гленарван заговорил об этом с Джоном Манглсом. Молодой капитан, видя, как быстро опустошаются угольные камеры, казалось, был очень раздосадован этим штилем. Он приказал поднять все паруса на судне, вздернуть вверх лиселя и укрепить штаг, чтобы использовать даже ничтожное дуновение ветра, но, выражаясь по-матросски, «ветра не хватало наполнить даже шляпу».

— Во всяком случае, не следует слишком роптать, лучше штиль, чем встречный ветер, — заметил Гленарван.

— Вы правы, сэр, — ответил Джон Манглс, — но именно подобное затишье обычно предвещает перемену погоды, а мы ведь плывем у границы муссонов[56], которые с октября по апрель дуют в северо-восточном направлении, и если они нас захватят, то сильно задержат в пути.

— Ничего не поделаешь, Джон. Если такое препятствие возникнет, придется покориться. В конце концов ведь это только задержка.

— Конечно, если только не разыграется буря.

— Разве вы опасаетесь бури? — спросил Гленарван, оглядывая совершенно безоблачное небо.

— Да, — ответил капитан, — я говорю это вам, сэр, но не хочу тревожить леди Гленарван и мисс Грант.

— Правильно, Джон, но что вас тревожит?

— Верные признаки надвигающейся бури. Не доверяйте, сэр, безоблачному небу. Оно очень обманчиво. Вот уже два дня, как барометр сильно понижается. В настоящий момент он стоит на двадцати семи дюймах[57]. Это грозное предупреждение, которым я не могу пренебречь; особенно страшны бури южного океана — мне уже приходилось вступать в борьбу с ними. Водяные пары, сгущающиеся в большом количестве над огромными пространствами предполярных льдов, создают здесь сильное движение воздуха. Отсюда борьба экваториальных ветров с полярными, порождающая циклоны, ураганы и бури, с которыми кораблю очень трудно бороться.

— Джон, — ответил Гленарван, — «Дункан» — прочное судно, а его капитан — искусный моряк. Пусть разразится ураган, мы сумеем справиться с ним.

Сначала Джон Манглс строил свои опасения только на инстинкте моряка. Он был, как говорят англичане, искусным знатоком погоды — «weather-wise». Но упорное падение барометра заставило молодого капитана принять все необходимые меры предосторожности. Джон Манглс ждал сильнейшей бури, хотя небо и не предвещало еще этого, но непогрешимый барометр не мог ввести капитана в заблуждение. Воздушные потоки устремляются из мест с высоким атмосферным давлением в места, где атмосферные давления ниже. Чем ближе друг к другу эти места, тем больше скорость ветра.

Джон Манглс провел на капитанском мостике всю ночь. Около одиннадцати часов южная сторона неба начала заволакиваться тучами. Джон Манглс вызвал наверх всю команду и приказал спустить верхние паруса. Он оставил лишь фок, контр-бизань, марсель и кливера. В полночь поднялся свежий ветер и быстро стал крепчать: скорость ветра достигла шести туазов в секунду. Треск мачт, шум, производимый работой команды, сухое щелканье парусов, скрип внутренних переборок яхты — все это дало понять пассажирам, что происходит что-то необычное. Паганель, Гленарван, майор, Роберт появились на палубе: одни из любопытства, другие — готовые принять участие в работе. Небо — ясное и звездное вечером — было затянуто теперь густыми облаками, пересечено пятнистыми полосами, напоминая шкуру леопарда.

— Ураган? — коротко спросил Гленарван Джона Манглса.

— Еще нет, но он близок, — ответил капитан.

Он приказал взять один риф у марселя. Матросы бросились исполнять его приказание. Не без труда, борясь с ветром, они уменьшили площадь паруса, подтянув его рифсезнями к спущенной рее. Джон Манглс хотел сохранить возможно большую парусность, чтобы сделать яхту более устойчивой и уменьшить качку.

Приняв эти предосторожности, капитан отдал приказ Остину и боцману приготовиться к урагану, который вот-вот мог разыграться. Найтовы шлюпок и крепления запасного рангоута были удвоены. Укрепили боковые тали пушки. Туго натянули ванты и бакштаги. Задраили люки. Джон Манглс как офицер, стоящий над пробитой в укреплениях брешью, не покидал наветренной стороны яхты и, находясь на юте, словно пытался вырвать у грозового неба его тайну.

Барометр упал до двадцати шести дюймов: то был редкий случай. Штормгласс[58] показывал бурю.

Был час ночи. Элен и Мери Грант, которых жестоко качало в их каютах, отважились подняться на палубу. Ветер дул со скоростью четырнадцати туазов в секунду. Он бешено свистел в снастях. Металлические тросы звенели, словно струны, по которым ударил чей-то гигантский смычок.

Блоки сталкивались друг с другом. Снасти с режущим свистом двигались по своим шероховатым желобам. Паруса оглушительно хлопали, как пушечные выстрелы. Чудовищные валы уже шли на приступ яхты, которая, как бы издеваясь над ними, словно морская ласточка, взлетела на их пенившиеся гребни.

Завидев пассажирок, Джон быстро подошел к ним и попросил вернуться в кают-компанию. Волны хлестали уже через борт и могли ежеминутно разлиться по палубе. Грохот разбушевавшихся стихий был столь оглушителен, что Элен едва расслышала просьбу молодого капитана.

— Опасности нет? — успела она спросить в минуту относительного затишья.

— Никакой, — ответил Джон Манглс. — Но ни вам, ни мисс Мери нельзя оставаться на палубе.

Элен Гленарван и Мери Грант не стали противиться приказу, скорее походившему на мольбу, и возвратились в кают-компанию как раз в ту самую минуту, когда чудовищная волна с такой яростью обрушилась на корму яхты, что в их каюте задрожали стеклянные иллюминаторы. Ярость ветра удвоилась. Мачты гнулись под тяжестью парусов, и яхта, казалось, взлетала над волнами.

— Фок на гитовы! — скомандовал Джон Манглс. — Спустить марсель и кливера!

Матросы кинулись выполнять приказание. Фалы ослабили, гитовы подтянули, и кливера были спущены с таким грохотом, что заглушили даже рев бури, и «Дункан», изрыгавший клубы черного дыма, судорожно пенил воду винтом, лопасти которого порой вздымались над водой.

Гленарван, майор, Паганель, Роберт с восхищением, смешанным с ужасом, наблюдали эту борьбу «Дункана» с волнами. Крепко уцепившись за планки фальшборта и не будучи в состоянии обменяться ни единым словом, они следили за стаями буревестников, зловещих птиц, носившихся в воздухе, словно тешась неистовством бури.

Вдруг пронзительный свист заглушил рев бури. Это со страшной силой вырвался пар, но не через пароотводную трубу, а из предохранительных клапанов котла. Резко прозвучал тревожный свисток. Яхту сильно накренило, и Вильсон, стоявший у штурвала, был сбит с ног внезапным ударом румпеля. Никем не управляемый «Дункан» пошел поперек волны.

— Что случилось? — крикнул Джон Манглс, бросаясь на мостик.

— Судно ложится на бок, — ответил Том Остин.

— Руль сломался?

— К машине, к машине! — послышался голос механика.

Джон помчался по трапу. Все машинное отделение было заполнено густым паром. Поршни цилиндров бездействовали. Шатуны не вращали гребного вала. Механик, видя полную аварию машины и боясь взрыва котлов, выпустил из них пар через пароотводную трубу.

— В чем дело? — спросил капитан.

— Винт испортился, то ли погнулся, то ли задел за что-то, — ответил механик. — Он перестал вращаться.

— А разве невозможно его очистить?

— Невозможно.

Не время было думать о починке, факт был налицо: винт не работал, и пар поэтому вырывался через предохранительные клапаны. Джону пришлось снова прибегнуть к помощи парусов и превратить ветер, который был его наиболее грозным противником, в союзника.

Он поднялся на палубу, в двух словах изложил лорду Гленарвану положение дел и стал настаивать, чтобы он вместе с остальными пассажирами спустился в кают-компанию. Гленарван хотел остаться на палубе.

— Нет, сэр, — решительным тоном заявил Джон Манглс, — на палубе должен остаться я с моей командой. Уходите. Палубу может залить волна, и вас беспощадно смоет.

— Но мы можем быть полезны…

— Уходите, уходите, сэр, так нужно! Сейчас я хозяин судна. Уходите, я требую этого!

Очевидно, положение было критическим, если Джон Манглс мог так повелительно говорить с Гленарваном. Тот понял, что ему надлежит подать пример послушания. Он покинул палубу, за ним последовали его трое спутников, и все присоединились к пассажиркам, тревожно ожидавшим в кают-компании развязки борьбы со стихиями.

— А мой Джон — человек энергичный, — проговорил, входя в кают-компанию, Гленарван.

— Да, — отозвался Паганель. — Он напоминает мне того боцмана в драме вашего великого Шекспира «Буря», который кричит королю, находящемуся на его корабле: «Вон отсюда! Молчите! Ступайте в каюту! Если вы не в силах усмирить стихии, то замолчите! Прочь с дороги, говорю вам!»

Тем временем Джон Манглс, не теряя ни секунды, пытался вывести судно из того опасного положения, в которое его поставила порча винта. Он решил лечь в дрейф, чтобы как можно меньше уклониться от курса. Следовало сохранить хоть некоторые паруса и повернуть судно в направлении бушевавшего ветра. Поставили марсель, взяв на нем риф, подняли нечто вроде фок-стакселя на грот-мачте, и «Дункан» стал носом к ветру.

Яхта, отличавшаяся блестящими мореходными качествами, описала дугу, как скаковая лошадь, которой всадили шпоры в бока, и повернулась крамболом к ветру. Но выдержат ли паруса? Правда, они были сделаны из лучшей шотландской парусины, но какая ткань сможет сопротивляться такому чудовищному напору!

Избранный капитаном маневр давал яхте то преимущество, что она подставляла теперь волнам свои наиболее прочные части и держалась нужного направления. Однако ей грозила опасность попасть в огромный провал, зиявший между валами, и уже больше не всплыть. Но у капитана не было выбора, и он решил дрейфовать до тех пор, пока будут целы мачты и паруса. Команда находилась у него на глазах, готовая ежеминутно броситься туда, где она была необходима.

Джон Манглс, привязав себя к вантам, наблюдал за разъяренным океаном.

В таком положении прошла ночь. Все надеялись, что буря стихнет к рассвету. Напрасная надежда! Около восьми часов утра ветер еще усилился: теперь скорость его достигла восемнадцати туазов в секунду. Это был ураган.

Джон Манглс молчал, но втайне трепетал за судно и за пассажиров. «Дункан» получил ужасающий крен. Его пиллерсы трещали, и порой оконечность фока-рея касалась гребня волн. Был момент, когда вся команда «Дункана» думала, что яхта не поднимется. Матросы с топорами в руках уже бросились рубить ванты грот-мачты, как вдруг паруса сорвались с мачт и улетели, словно гигантские альбатросы. «Дункан» выпрямился, но, лишенный опоры, плыл вслепую, его стало так сильно качать, что мачты каждую минуту грозили рухнуть. Яхта не в состоянии была долго выдержать подобную качку; мачты расшатывались, борта давали трещины, швы расходились, казалось, сквозь них вот-вот хлынут волны.

Джону Манглсу оставалось одно: установить форстеньги-стаксель и идти по ветру. На это потребовалось несколько часов усилий: двадцать раз приходилось начинать уже почти законченную работу. Лишь к трем часам пополудни удалось закрепить парус на штаге фок-мачты, и он надулся.

«Дункан» сразу помчался, подгоняемый дующим в корму ветром. Буря несла яхту к северо-востоку. Следовало во что бы то ни стало сохранить наибольшую скорость, ибо лишь от этого зависело ее спасение. Порой, опережая волны, катившиеся в том же направлении, «Дункан» разрезал их своим заостренным носом, зарываясь в них, подобно огромному киту, и волны перекатывались через палубу. Порой яхта плыла столь же быстро, как волны, тогда руль переставал действовать и яхта начинала метаться из стороны в сторону, рискуя стать поперек волн. Наконец, было и так, что ураган гнал волны быстрее «Дункана», тогда они перехлестывали через корму, перекатываясь через всю палубу.

В этом жутком положении, то надеясь, то отчаиваясь, провели путешественники весь день 15 декабря и всю ночь на 16-е. Джон Манглс ни на минуту не покидал своего поста и ничего не ел. Хотя его мучила страшная тревога, лицо его сохраняло бесстрастное выражение. Он напряженно вглядывался в глубь туманов, скопившихся на севере горизонта.

И в самом деле, молодой капитан имел основание опасаться худшего. «Дункан», отброшенный ураганом в сторону от своего пути, несся к австралийскому берегу с бешеной скоростью. Джон Манглс инстинктивно чувствовал, что его яхту несет какое-то необыкновенно быстрое течение. Каждую минуту он опасался того, что яхта налетит на подводные скалы и разобьется вдребезги. По расчетам молодого капитана берег должен был находиться в каких-нибудь двенадцати милях под ветром, а суша — это крушение, это — гибель судна. Во сто крат лучше было бы находиться в открытом океане, с яростью которого судно могло бы бороться, хотя бы уступая ей; но когда буря бросает судно на берег, оно гибнет.

Джон Манглс пошел к лорду Гленарвану и поговорил с ним наедине. Он ничего не скрыл от него, хладнокровно, как истый моряк, описал положение и в заключение предупредил Гленарвана, что, возможно, придется выброситься на берег.

— Чтобы попытаться, если это будет возможно, спасти пассажиров, — закончил он.

— Хорошо, Джон, — ответил Гленарван.

— А леди Элен? А мисс Грант?

— Я предупрежу их в самую последнюю минуту, когда уже исчезнет всякая надежда на спасение. Уведомьте меня.

— Я уведомлю вас, сэр.

Гленарван вернулся к пассажиркам. Обе они, хотя и не представляли себе, как велика опасность, все же догадывались о ней. Они проявляли большое мужество, не уступавшее мужеству их спутников. Паганель излагал Роберту теории о направлении воздушных течений, проводя интересные сравнения между бурями, циклонами и ураганами. Майор ждал конца с фатализмом мусульманина.

Около одиннадцати часов ураган как будто начал стихать. Влажный туман немного рассеялся, и Джон смог в просвете разглядеть милях в шести под ветром какой-то низменный берег. «Дункан» полным ходом несся прямо к нему. Чудовищные волны бушевали в море, взлетая до высоты в пятьдесят футов и более. Джон понял, что глубина здесь не велика, иначе волны не достигали бы такой высоты.

— Здесь, очевидно, песчаные отмели, — сказал он Остину.

— Я того же мнения, — ответил его помощник.

— Все в божьей воле, — продолжал Джон Манглс. — Если он не укажет нам пути между этими мелями, то мы погибли.

— Сейчас прилив, капитан. Быть может, нам удастся пройти над отмелями?

— Но взгляните, Остин, на ярость волн. Какое судно в силах противостоять им?

Тем временем «Дункан» под фор-стеньги-стакселем продолжал нестись к берегу со страшной быстротой. Вскоре он приблизился на расстояние двух миль. Туман ежеминутно заволакивал берег, однако Джону удалось разглядеть за пенившейся полосой прибоя более спокойный бассейн. Там «Дункан» был бы в относительной безопасности. Но как добраться туда?

Капитан вызвал пассажиров на палубу. Он не хотел, чтобы в час крушения они оказались запертыми в кают-компании. Гленарван и его спутники окинули взором грозно бушующее море. Мери Грант побледнела.

— Джон, — тихо сказал Гленарван молодому капитану, — я попытаюсь спасти жену или погибнуть вместе с ней. Позаботьтесь о мисс Грант.

— Хорошо, сэр, — ответил Джон Манглс, поднося руку к козырьку фуражки.

«Дункан» находился всего в нескольких кабельтовых от края отмели. Высокая вода прилива дала бы, конечно, возможность яхте пройти через эти опасные мели. Но огромные волны, то поднимавшие, то опускавшие яхту, должны были неминуемо ударить ее килем о дно. О, если бы возможно было ослабить бушующие волны, замедлить бег бесконечно малых водяных частиц — одним словом, успокоить этот разъярившийся океан.

Джона Манглса внезапно осенила мысль о возможности найти выход.

— Жир! — крикнул он матросам. — Жир тащите, ребята, жир!

Команда сразу поняла мысль капитана. Он хотел пустить в ход средство, которое дает иногда прекрасные результаты.

Можно умерить ярость волн, покрыв их слоем жидкого жира. Этот слой всплывает на поверхность воды и умеряет их удары. Средство это оказывает свое действие немедленно, но оно очень кратковременно. Едва успеет судно проскользнуть по такому искусственно спокойному морю, как волны начинают бушевать еще яростней, и горе тому, кто отважился плыть вслед за первым судном[59].

Команда, силы которой удесятерились сознанием опасности, мгновенно поставила на бак бочонки с тюленьим жиром. Из них топорами вышибли днища и подвесили бочонки над перилами правого и левого бортов.

— Готовься! — крикнул Джон Манглс, выжидавший благоприятного момента.

Через двадцать секунд яхта достигла края отмели, где бурлил и ревел прибой. Момент наступил.

— С Богом! — крикнул молодой капитан.

Бочонки были опрокинуты, и из них полились потоки жира. Маслянистый слой мгновенно сковал пенившуюся поверхность моря. «Дункан» понесся по успокоившимся водам и вошел в тихий залив по ту сторону грозных мелей, а за его кормой снова с неописуемой яростью забушевал освободившийся от пут океан.

Глава шестая. Мыс Бернуилли

Первой заботой Джона Манглса было стать на два якоря на глубине пяти саженей. Дно оказалось пригодным — оно состояло из твердого гравия и отлично держало якоря. Таким образом, судну не грозила опасность быть унесенным в открытое море или сесть на мель. После стольких часов борьбы с грозной опасностью «Дункан» оказался наконец в маленькой бухте, защищенной от океанских ветров высокой дугообразной косой.

Лорд Гленарван пожал руку молодому капитану.

— Спасибо, Джон, — сказал он.

И Джон Манглс почувствовал себя щедро вознагражденным этими двумя словами.

Гленарван сохранил в тайне пережитые им душевные муки: ни Элен, ни Мери Грант, ни Роберт не подозревали, какой страшной опасности они только что избежали.

Оставалось выяснить одно существенное обстоятельство: в какое место побережья был заброшен «Дункан» этой страшной бурей? На сколько отклонился он от тридцать седьмой параллели? На каком расстоянии на юго-западе находится мыс Бернуилли?

Вот первые вопросы, которые были обращены к Джону Манглсу. Он тотчас же занялся наблюдениями и вычислениями и результаты их отметил на судовой карте.

Выяснилось, что «Дункан» не слишком уклонился от намеченного пути: всего на два градуса. Он находился под 136°12′ долготы и 35°07′ широты, у мыса Катастроф, на южном побережье Австралии, в трехстах милях от мыса Бернуилли.

Мыс Катастроф, носящий такое зловещее название, расположен против мыса Борда на острове Кенгуру. Между этими двумя мысами проходит пролив Инвестигейтор, ведущий к двум довольно глубоким заливам: на севере — к заливу Спенсера, на юге — к заливу Сент-Винсент. На восточном берегу этого последнего расположен порт Аделаида, столица провинции Южная Австралия. Город основан в 1836 году и имеет сорок тысяч жителей. Это довольно богатый город, но жители его больше заняты обработкой плодородной земли, приносящей им богатые урожаи винограда, апельсинов и других сельскохозяйственных продуктов, нежели промышленностью. Поэтому среди населения инженеров меньше, чем агрономов, а торговля и индустрия там не процветают.

Сможет ли «Дункан» исправить здесь свои повреждения? Вопрос этот надо было выяснить. Джон Манглс, желая знать, в чем именно заключаются повреждения, приказал водолазам спуститься за корму яхты, и те доложили ему, что одна из лопастей винта погнулась и задевала за ахтерштевень[60], вследствие чего винт не мог вращаться, Повреждение признано было серьезным, настолько серьезным, что починка требовала такого оборудования, которого, конечно, в Аделаиде не было.

Гленарван и капитан Джон после зрелых размышлений приняли такое решение: «Дункан» пойдет под парусами вдоль австралийского берега, разыскивая попутно следы крушения «Британии», затем сделает остановку у мыса Бернуилли, наведет там заключительные справки и продолжит плавание до Мельбурна, где повреждения яхты легко могут быть исправлены. Когда винт будет исправлен, то «Дункан» снова будет крейсировать вдоль восточных берегов, где и закончит свои поиски.

План этот был одобрен. Джон Манглс решил сняться с якоря, воспользовавшись первым попутным ветром. Ждать пришлось недолго. К вечеру ураган совершенно стих. Легкий юго-западный бриз сменил его. Стали готовиться к отплытию. Поставлены были новые паруса. В четыре часа утра матросы взялись за шпиль, якорь вырвали из грунта, подняли наверх, и «Дункан» под фоком, марселем, брамселем, кливерами, контр-бизанью и топселем плавно пошел вдоль австралийских берегов.

Через два часа мыс Катастроф скрылся из виду, и яхта плыла мимо пролива Инвестригейтор. Вечером обогнули мыс Борда и прошли вдоль острова Кенгуру. Этот остров, самый большой из австралийских островов, являлся местом, где укрывающиеся преступники пользуются неприкосновенностью. Вид острова очарователен. Бесконечные ковры зеленой растительности спускаются к прибрежным слоистым скалам. По равнинам и в лесах, как в 1802 году, в пору открытия острова, еще резвятся неисчислимые стада кенгуру.

На следующий день, в то время как «Дункан» крейсировал вдоль побережья, на остров были посланы шлюпки с командой для осмотра крутых берегов Кенгуру. Яхта находилась под тридцать шестой параллелью, а Гленарван хотел, чтобы были обследованы все берега вплоть до тридцать восьмой параллели.

Днем 18 декабря яхта, лавировавшая, как настоящий клипер, прошла вблизи берега бухты Энкунте, куда в 1828 году попал путешественник Штурт после открытия Муррея, самой большой реки в Южной Австралии. Но берега этой бухты нисколько не напоминали цветущие берега острова Кенгуру, это были берега мрачные, бесплодные, плоские и изрезанные, подобно берегам полярных земель. Лишь кое-где однообразие нарушалось то серым утесом, то бугристым песчаным мысом.

Команда шлюпок несла во время этого плавания тяжелую работу, но никто не роптал. Почти всегда моряков сопровождали на берег Гленарван, неразлучный с ним Паганель и юный Роберт. Они хотели лично участвовать в поисках «Британии». Но самые тщательные розыски ничего не обнаружили. Австралийские берега были столь же немы, как и прерии Патагонии. Все же не следовало терять надежды до тех пор, пока не будет достигнут тот пункт, который был указан в документе.

Поиски в этих местах производились лишь как добавочная мера предосторожности, чтобы застраховать себя от какой-либо случайности. Ночью «Дункан» дрейфовал, чтобы, по возможности, держаться на том же месте, где его настигли сумерки, а днем на берегу производились самые тщательные поиски.

20 декабря путешественники поравнялись с мысом Бернуилли, не обнаружив на своем пути ни малейших признаков крушения «Британии». Но безуспешность поисков ничего не доказывала. Ведь с момента катастрофы прошло два года, за это время море могло и даже должно было сорвать с подводных камней, разбросать и уничтожить все обломки трехмачтового судна. К тому же туземцы, чувствующие кораблекрушение, как коршун чует падаль, несомненно, подобрали мельчайшие части «Британии». А Гарри Грант и оба его спутника, попав в плен в ту минуту, когда волны выбросили их на берег, были, конечно, уведены в глубь материка.

Однако тогда теряла смысл одна из остроумных гипотез Жака Паганеля. Пока речь шла об Аргентине, ученый вправе был утверждать, что цифры, указанные в документе, относятся не к месту кораблекрушения, а к месту нахождения пленных. Конечно, в пампе большие реки с их многочисленными притоками легко могли вынести в море драгоценный документ. Здесь же, в этой части Австралии, реки, пересекающие тридцать седьмую параллель, немногочисленны. К тому же Рио-Колорадо и Рио-Негро текут к корю по пустынным побережьям, негодным для жилья и незаселенным, тогда как главные австралийские реки Муррей, Ярра, Торренс, Дарлинг — либо впадают одна в другую, либо несут свои воды в океан через устья, которые стали крупными гаванями, оживленными портами. Трудно было предположить, что по этим водам, где непрестанно движутся суда, такая бутылка могла беспрепятственно проникнуть в Индийский океан!

Это соображение не могло ускользнуть от людей проницательных. Гипотеза Паганеля, оправданная в условиях аргентинских провинций Патагонии, была неприемлема в Австралии. Паганель согласился с этими соображениями, когда их выдвинул майор Мак-Наббс. Стало очевидным, что градусы, о которых упоминалось в документе, относились только к месту крушения «Британии» и что бутылка была брошена в море у западного побережья Австралии.

Тем не менее, как справедливо заметил Гленарван, это толкование документа не исключало гипотезы, что капитан Грант находится в плену. Он сам наводит на эту мысль следующей фразой документа «…где они попадут в плен к жестоким туземцам». Поэтому искать пленных именно на тридцать седьмой, а не на какой-либо другой параллели, не было больше никаких оснований.

Так был разрешен этот долго обсуждавшийся вопрос. Окончательный вывод был таков: если вблизи мыса Бернуилли не удастся найти следов «Британии», то Гленарвану останется только вернуться в Европу. Правда, поиски окажутся бесплодными, но долг свой он добросовестно и мужественно выполнил.

Тем не менее это решение чрезвычайно огорчило пассажиров «Дункана», а Мери и Роберта привело в отчаяние. Съезжая на берег вместе с Эдуардом и Элен Гленарван, Джоном Манглсом, Мак-Наббсом и Паганелем, дети капитана Гранта говорили себе: вопрос о том, спасся их отец или нет, будет теперь решен бесповоротно. Да, бесповоротно! Ибо во время предыдущего обсуждения Паганель совершенно основательно доказал, что на восточном берегу не могло быть крушения, так как если бы судно разбилось там о подводные камни, то капитан Грант давно нашел бы возможность вернуться на родину.

— Надейтесь, надейтесь, не переставайте надеяться, — повторяла Элен сидевшей подле нее Мери, в то время как шлюпка шла к берегу, — Бог нас не покинет!

— Да, мисс Мери, — сказал капитан Джон, — когда люди исчерпают все свои возможности, тогда им на помощь приходит провидение и открывает пути, до сей поры им неведомые.

— Пусть вас услышит Бог! — ответила Мери Грант.

Берег был уже близко — до него оставалось не больше одного кабельтова. Он полого спускался к воде у оконечности мыса, вдававшегося на две мили в море. Шлюпка причалила к берегу в маленькой природной бухте, образованной двумя коралловыми отмелями, — из таких отмелей со временем должен был возникнуть вокруг южного берега Австралии пояс из рифов. Да и теперь уже эти рифы были крайне опасны для кораблей, и, может быть, о них и разбилась «Британия».

Пассажиры яхты беспрепятственно высадились на совершенно пустынный берег. Вдоль него тянулся, ряд слоистых утесов вышиной от шестидесяти до восьмидесяти футов. Трудно было бы одолеть без лестниц и крюков это естественное укрепление, но Джон Манглс обнаружил очень кстати полумилей южнее брешь, образовавшуюся, видимо, вследствие частичного обвала. Несомненно, морские волны, особенно мощные во время равноденствий, разбивались об это рыхлое заграждение из туфа и своими ударами подмывали верхние слои этого массива.

Гленарван и его спутники углубились в пролом и взошли по довольно крутому склону на вершину утеса. Роберт, словно котенок, первый вскарабкался туда к полному отчаянию Паганеля, чувствующего себя униженным тем, что двенадцатилетний мальчуган опередил его, длинноногого сорокалетнего мужчину. Но зато географ оставил далеко позади себя безмятежного майора; тот остался к этому глубоко равнодушен.

Вскоре маленький отряд, собравшийся на вершине утеса, стал рассматривать расстилавшуюся перед ним равнину. Это был обширный невозделанный участок земли, поросший низкими кустами и густым колючим кустарником; бесплодная местность, которая Гленарвану напомнила глены Шотландии, а Паганелю — неплодородные ланды Бретани. Но если местность казалась необитаемой у побережья, то несколько построек, видневшихся вдали, свидетельствовали о присутствии не дикаря, а цивилизованного человека.

— Мельница! — крикнул Роберт.

И действительно, милях в трех крутились крылья ветряной мельницы.

— Да, это мельница, — подтвердил Паганель, посмотрев в свою подзорную трубу. — Вот маленькое сооружение, и скромное и полезное. Вид такой мельницы всегда радует меня.

— Она напоминает мне колокольню, — сказала леди Элен.

— Да, мадам, и если одна перемалывает пищу для тела, то другая перемалывает пищу для души.

— Идем на мельницу, — сказал Гленарван.

Двинулись в путь.

После получасовой ходьбы началась местность, возделанная руками человека. Переход от бесплодной степи к возделанным полям был резкий. Вместо чащобы кустарников вдруг — зеленая живая изгородь, окружавшая, видимо, недавно выкорчеванный участок. Несколько быков и с полдюжины лошадей паслись на лугах, обсаженных раскидистыми акациями — питомцами обширных рассадников острова Кенгуру. Затем показались посевы злаков, местами начинавшие уже золотиться, стога сена, высившиеся, словно громадные ульи, за новыми оградами — фруктовые сады, достойные Горация, в которых прекрасное сочеталось с полезным. Дальше — сараи и другие надворные постройки, разумно расположенные, наконец, простой уютный жилой дом, за которым, лаская его скользящей тенью своих длинных крыльев, возвышалась островерхая мельница.

На лай четырех собак, возвестивших о появлении чужих людей, из дома вышел человек лет пятидесяти, привлекательной наружности. Вслед за ним показались пять красивых рослых юношей, его сыновей, и высокая крепкая женщина, их мать. Ясно было, что этот человек, окруженный мужественной семьей, среди своих еще новых построек, в этой почти девственной местности, был законченный тип колониста-ирландца, который, устав от нищеты на родине, приехал искать удачи и счастья за океаном.

Не успели Гленарван и его спутники представиться, назвать свои имена и звания, как раздались теплые слова приветствия.

— Чужеземцы, добро пожаловать в дом Падди О’Мура!

— Вы ирландец? — спросил Гленарван, пожимая руку, протянутую ему колонистом.

— Я был им, — ответил Падди О’Мур. — Теперь я австралиец. Но кто бы вы ни были, господа, добро пожаловать и будьте как дома.

Оставалось воспользоваться этим радушным приглашением. Миссис О’Мур тотчас повела в дом Элен и Мери Грант, а сыновья колониста любезно помогали пришельцам снять оружие.

В нижнем этаже дома, сложенного из толстых бревен, находилась просторная зала, светлая и прохладная, как видно только что отстроенная. К стенам, выкрашенным яркой краской, было приделано несколько деревянных скамей. Тут же вдоль стен стояли десяток табуреток, два резных дубовых серванта с расставленной на них фаянсовой посудой и кувшинами из блестящего олова и, наконец, широкий длинный стол, за который свободно могли усесться двадцать человек. Вся обстановка залы соответствовала прочно построенному дому и его крепким, рослым обитателям.

В полдень подали обед. Из суповой миски, стоящей между ростбифом и жареной бараниной, валил пар, а вокруг стояли большие тарелки с маслинами, виноградом и апельсинами. Здесь было не только все необходимое, но даже излишек. Хозяин и хозяйка были так радушны, стол был так велик и уставлен такими соблазнительными яствами, что отклонить приглашение было бы неучтиво. Появились работники фермера и заняли, на равных правах с хозяевами, места за столом. Падди О’Мур жестом указал на места, предназначенные для гостей.

— Я ждал вас, — просто сказал он Гленарвану.

— Ждали? — с удивлением переспросил тот.

— Я всегда жду тех, кто приходит, — ответил ирландец.

Затем он торжественно произнес предобеденную молитву, а его семья и слуги почтительно стояли у стола.

Элен была растрогана такой простотой нравов. Взглянув на мужа, она поняла, что и он разделяет ее чувства.

Обеду воздали заслуженную честь. Завязался общий оживленный разговор. Река Твид[61], шириной в несколько туазов, образует между Шотландией и Англией более глубокую пропасть, чем двадцать лье Ирландского пролива, разделяющего Старую Каледонию и зеленый Эрин.

Падди О’Мур рассказал свою историю. Это была история всех эмигрантов, которых нужда заставила покинуть родину. Многие из них в поисках счастья приезжают издалека, но находят лишь нужду и горе. Они ропщут на судьбу, забывая, что виной их неудач является их собственная косность, их лень, их пороки. Но смелые, трудолюбивые и рачительные преуспевают. Таков был и таким остался Падди О’Мур. Он покинул Дундалк, где погибал от голода, и вместе с семьей отправился в Австралию, где высадился в Аделаиде. Там он отказался от высоких заработков углекопа и предпочел заняться землепашеством. Через два месяца он уже возделывал участок, ныне столь процветающий.

Вся территория Южной Австралии разделена на участки площадью по восемь — десять акров. Эти участки правительство бесплатно предоставляет переселенцам, и с каждого такого участка трудолюбивый фермер снимает урожай, который не только кормит его, но и дает ему возможность откладывать сбережения. Падди О’Мур знал это, его опыт в области агрономии очень помог ему. Он жил, трудился и на прибыль с первых участков приобрел новые. Его семья, как и его участки, процветала. Ирландский крестьянин превратился в земельного собственника, и, хотя его владение существовало всего два года, он был уже собственником пятисот акров земли, возделанных его заботами, и полусотни голов скота. Он был сам себе господин, этот недавний раб европейцев, и был свободен, как может быть свободен человек в этой самой свободной стране мире.

Окончив свой рассказ, Падди О’Мур, несомненно, ждал, что на откровенность гости ответят откровенностью, но сам вопросов не задавал. Он принадлежал к тем сдержанным людям, которые говорят: «Я таков; каковы вы — я не спрашиваю». Гленарван сам хотел рассказать ему о «Дункане», о цели приезда к мысу Бернуилли и о розысках, которые он продолжал с такой неутомимой настойчивостью. Но, будучи человеком, прямо идущим к цели, он прежде всего спросил Падди О’Мура, не слыхал ли тот чего-либо относительно крушения «Британии».

Тот ответил отрицательно, он никогда ничего не слышал о таком судне. В течение двух лет не случилось ни одного кораблекрушения ни вблизи мыса, ни в окрестностях. А так как «Британия» потерпела крушение не более двух лет тому назад, то ирландец с полной уверенностью утверждал, что никто из экипажа «Британии» не был выброшен на этой части западного побережья.

— А теперь, сэр, — спросил он, — позвольте узнать, почему вас интересует этот вопрос?

Тогда Гленарван рассказал колонисту историю документа, рассказал о плавании «Дункана» и обо всех попытках отыскать капитана Гранта. Он не скрыл, что его категорическое утверждение окончательно разбило надежду разыскать потерпевших крушение на «Британии».

Эти слова Гленарвана произвели удручающее впечатление на всех его спутников. У Роберта и Мери выступили слезы на глазах. Даже Паганель не находил для них ни единого слова утешения и надежды.

Джон Манглс терзался мучительной скорбью.

Отчаяние уже начинало овладевать этими мужественными, великодушными людьми, которые напрасно приплыли к этим далеким берегам, как вдруг раздался чей-то голос:

— Сэр, не теряйте надежды: если капитан Грант жив, то он находится в Австралии.

Глава седьмая. Айртон

Трудно описать изумление, вызванное этими словами. Гленарван вскочил с табурета и, оттолкнув его, крикнул:

— Кто это сказал?

— Я, — ответил один из работников Падди О’Мура, сидевший за противоположным концом стола.

— Ты, Айртон? — спросил колонист, изумленный не менее, чем Гленарван.

— Я, — отозвался взволнованно, но решительно Айртон, — я такой же шотландец, как и вы, сэр, я — один из потерпевших крушение на «Британии».

Это заявление произвело потрясающее впечатление. Мери Грант, почти лишившаяся чувств от волнения и счастья, склонилась на грудь Элен. Джон Манглс, Роберт, Паганель повскакали с мест и бросились к тому, кого Падди О’Мур назвал Айртоном.

Это был человек лет сорока пяти, суровый на вид, с блестящими глазами, глубоко сидевшими под густыми бровями. Несмотря на худобу, он был, по-видимому, силен. Он словно весь был кости и нервы; он, как говорят шотландцы, «не тратил зря времени на то, чтобы жиреть»; широкоплечий, среднего роста, с решительной осанкой, умным, энергичным лицом, располагавшим в его пользу. Внушаемое им чувство симпатии еще усиливалось при виде запечатлевшихся на его лице следов недавно пережитых тяжелых испытаний. Несомненно, он много выстрадал, но производил впечатление человека, способного переносить страдания, бороться с ними и преодолевать их.

Гленарван и его друзья тотчас же поняли это. Внешность Айртона сразу внушала к себе уважение. Гленарван засыпал его вопросами. Тот охотно отвечал. И Гленарван и Айртон, видимо, оба были взволнованы этой встречей, и поэтому вопросы Гленарвана были довольно сбивчивы.

— Вы один из потерпевших крушение на «Британии»? — спросил Гленарван.

— Да, сэр, я служил боцманом у капитана Гранта, — ответил Айртон.

— Вы спаслись во время кораблекрушения вместе с ним?

— Нет, сэр, нет! В ту страшную минуту волна смыла меня с палубы и выбросила на берег.

— Стало быть, вы не один из тех двух матросов, о которых упоминается в документе?

— Нет. Я не подозревал о существовании этого документа. Капитан бросил его в море, когда меня уже не было на судне.

— Но что же с капитаном… с капитаном?

— Я полагал, что он утонул, исчез, погиб вместе со всей командой «Британии». Мне казалось, что я один спасся.

— Но ведь вы только что сказали, что капитан Грант жив!

— Нет, я сказал: «Если капитан Грант жив…»

— И вы прибавили: «то он в Австралии».

— Да, он не может быть в ином месте.

— Значит, вам неизвестно, где он?

— Неизвестно, сэр. Повторяю: я считал его утонувшим или разбившимся о скалы. Это от вас я узнаю, что, может быть, он еще жив.

— Но тогда что же вы знаете?

— Только одно: если капитан Грант еще жив, то он находится в Австралии.

— Где произошло крушение? — спросил майор Мак-Наббс.

Этот вопрос следовало задать первым, но Гленарван, взволнованный неожиданной встречей, торопясь узнать, где находится капитан Грант, не осведомился о месте гибели «Британии». С этой минуты разговор, бывший до сей поры непоследовательным, нелогичным, лишь слегка задевающим вопросы, не углубляющим их, после слов майора принял более спокойный характер, и вскоре все подробности этой загадочной истории предстали перед слушателями отчетливо и ясно.

На вопрос, заданный Мак-Наббсом, Айртон дал следующий ответ:

— Когда волна смыла меня с бака, где я в это время спускал кливер, «Британия» мчалась прямо к австралийскому берегу — до него оставалось меньше двух кабельтовых. Следовательно, крушение произошло как раз в этом месте.

— Под тридцать седьмым градусом широты? — спросил Джон Манглс.

— Под тридцать седьмым, — подтвердил Айртон.

— На западном побережье?

— О нет, на восточном, — быстро возразил боцман.

— А когда произошло крушение?

— В ночь на двадцать седьмое июня тысяча восемьсот шестьдесят второго года.

— Так и есть! То самое число! — крикнул Гленарван.

— Как видите, сэр, я вправе был сказать: если капитан Грант еще жив, то его следует искать только на Австралийском материке и нигде больше.

— И мы будем искать его, найдем его и спасем его, мой друг! — воскликнул Паганель. — Ах, драгоценный документ, — продолжал географ с бесподобной наивностью, — надо признать, что ты попал в руки людей проницательных!

Но этого хвастовства Паганеля никто не заметил. Эдуард и Элен Гленарван, Мери и Роберт — все обступили Айртона, поочередно пожимая ему руки, словно присутствие этого человека служило верным залогом спасения капитана Гранта. Если при крушении удалось спастись матросу, то почему не удалось спастись и капитану? Айртон настаивал, что капитан жив, как и он. Где именно капитан находится, этого Айртон не знал, но не сомневался, что где-нибудь на материке Австралии.

На бесчисленные вопросы, которыми его забрасывали, боцман отвечал удивительно разумно и ясно. Пока он говорил, мисс Мери все время держала его руку в своих. Ведь этот человек был спутником ее отца, матросом с «Британии»! Он жил рядом с Гарри Грантом, скитался с ним по морям, преодолевал с ним общие опасности… Мери, плача от радости, не могла оторвать глаз от сурового лица боцмана.

До сих пор никому не приходило в голову усомниться в правдивости сообщений этого боцмана. Лишь майор и, пожалуй, Джон Манглс — люди менее доверчивые — спрашивали себя, заслуживают ли слова Айртона полного доверия. Встреча с ним была столь неожиданна, что действительно могла внушить некоторое подозрение. Правда, Айртон называл события и даты абсолютно правильно, упоминая при этом поразительные подробности. Но как бы ни были точны подробности, они все же не дают основания к безоговорочному доверию, ибо замечено, что нередко ложь опирается на правдоподобные подробности. Но Мак-Наббс затаил сомнения в душе и промолчал.

Что касается Джона Манглса, то как только матрос заговорил с молодой девушкой об ее отце, так все его подозрения рассеялись и он поверил тому, что Айртон действительно товарищ капитана Гранта. Айртон отлично знал Мери и Роберта, он видел их в Глазго в день отплытия «Британии». Он напомнил молодой девушке об ее присутствии с братом на прощальном завтраке, который капитан дал своим друзьям на борту «Британии». На этом завтраке присутствовал шериф города Мак-Интайр. Присматривать за Робертом — ему едва минуло тогда десять лет — поручено было боцману Дику Тернеру, а мальчуган вырвался от него и взобрался на бом-салинг.

— Правда, правда! — подтвердил Роберт.

Айртон напомнил множество мелких фактов, видимо не придавая им того значения, которое они имели в глазах Джона Манглса. И каждый раз, когда боцман умолкал, Мери ласково повторяла:

— Еще расскажите нам, мистер Айртон, еще что-нибудь о нашем отце!

И боцман, припоминая все, что могло быть интересно молодой девушке, продолжал свой рассказ. Гленарван хотел задать ему множество более полезных вопросов, но Элен удерживала его, указывая взглядом, как счастлива Мери.

Айртон рассказал всю историю плавания «Британии» по Тихому океану. Многое было известно Мери, ибо письма капитана Гранта получались вплоть до мая 1862 года. В течение года плавания Гарри Грант побывал на многих островах Океании. Он заходил в гавани Ново-Гебридских островов, Новой Гвинеи, Новой Зеландии, Новой Каледонии. Но все острова оказывались уже захваченными, часто незаконно. Местные английские власти чинили Гранту всяческие препятствия, будучи предупреждены о цели, преследуемой им. Тем не менее капитан Грант нашел к западу от Новой Гвинеи подходящие земли: он не сомневался, что там легко будет основать шотландскую колонию и добиться ее процветания. Действительно, пригодный для стоянок порт, по пути между Молуккскими и Филиппинскими островами, должен был привлечь суда, особенно тогда, когда закончено будет прорытие Суэцкого канала и тем упразднен старый морской путь вокруг мыса Доброй Надежды. Гарри Грант принадлежал к числу тех, кто в Англии приветствовал предпринятое по инициативе Лесепса прорытие Суэцкого канала, и не сочувствовал политическим распрям в деле, которое преследовало общенациональные интересы.

После обследования Новой Гвинеи «Британия» поплыла в Кальяо, чтобы пополнить запасы продовольствия и топлива. 30 мая 1862 года она покинула этот порт, направившись в Европу через Индийский океан, а затем — морским путем вокруг мыса Доброй Надежды. Через три недели после отплытия «Британии» разразилась страшная буря, лишившая судно управления, корабль сильно кренило. Пришлось срубить мачты. В трюме обнаружилась течь, и заделать ее не удавалось. Вскоре команда окончательно выбилась из сил. Помпы не успевали выкачивать воду. Неделю «Британия» была игрушкой урагана. Вода в трюме дошла до шести футов. Судно постепенно погружалось. Шлюпки снесло ураганом. Экипажу предстояла неминуемая гибель, когда в ночь на 27 июня, — Паганель угадал правильно, — неожиданно показалось восточное побережье Австралии. Вскоре «Британию» со страшной силой выбросило на берег. Волна смыла Айртона, бросила в пену прибоя, и он потерял сознание. Когда он пришел в себя, то был уже в плену у туземцев, которые увели его в глубь материка. С тех пор он ничего не слышал о «Британии» и был уверен, не без основания, что судно разбилось о коварные рифы залива Туфолда и погибло со всем экипажем и грузом.

Этим закончилась первая часть рассказа, имевшая отношение к капитану Гранту. Не раз рассказ Айртона прерывали горестные восклицания. Даже майор не усомнился в правдивости рассказа боцмана. Теперь следовало выслушать историю Айртона, представлявшую еще больший интерес, чем история «Британии». В самом деле, ведь благодаря документу было несомненно, что капитан Грант с двумя своими матросами уцелел, как и Айртон, а следовательно, зная участь одного, можно было с полным основанием составить себе представление об участи другого. Поэтому Айртона попросили рассказать о его приключениях; он сделал это очень просто и кратко.

Уцелевший после крушения моряк, оказавшийся в плену у туземного племени, был уведен в глубь страны, в места, орошаемые рекой Дарлинг, то есть приблизительно на четыреста миль к северу от тридцать седьмой параллели. Жил он там очень плохо, но не потому, что с ним дурно обращались, а потому, что само племя влачило жалкое существование. Долго тянулись эти два года тягостного рабства. Однако в его сердце продолжала теплиться надежда вырваться на волю. Он подстерегал только удобный случай для побега, хотя знал, что ему будут угрожать бесчисленные опасности.

В одну октябрьскую ночь 1864 года он обманул бдительность туземцев и скрылся в дебрях девственных лесов. В течение месяца, питаясь кореньями, папоротниками и мимозным клеем, блуждал он по бесконечным пустынным местам, ориентируясь днем по солнцу, ночью — по звездам, часто изнемогая от отчаяния. Так брел он сквозь болота, через реки и горы — через всю необитаемую часть Австралийского материка, которую посетили до него только немногие отважные исследователи. Наконец, истощенный, умирающий, дотащился он до гостеприимного крова Падди О’Мура, где, поступив на работу, зажил счастливой жизнью.

— Если Айртон доволен мною, — сказал колонист-ирландец, когда моряк умолк, — то и я доволен им. Он человек умный, храбрый, отличный работник, и если ему нравится у меня, то дом Падди О’Мура будет его домом так долго, как он того захочет.

Айртон кивком головы поблагодарил ирландца и ожидал новых вопросов, хотя ему казалось, что законное любопытство его слушателей уже было удовлетворено. Что мог он еще добавить, чего не повторял уже много раз?

Гленарван хотел уже приступить к обсуждению нового плана поисков, основанного на полученных им от Айртона сведениях, как вдруг майор обратился к моряку с вопросом:

— Вы служили боцманом на «Британии»?

— Да, — ответил, не задумываясь, Айртон, и, сообразив, что вопрос Мак-Наббса был продиктован недоверием, он добавил: — Впрочем, у меня уцелел даже при крушении мой судовой договор.

Он поспешно направился за этим официальным документом. Его отсутствие длилось не более минуты, однако Падди О’Мур успел за это время сказать Гленарвану:

— Сэр, поверьте мне, Айртон — честный человек. За два месяца его службы я решительно ни в чем не могу упрекнуть его. О том, что он пережил кораблекрушение и был в плену, я слыхал и раньше. Это прямой человек, достойный вашего доверия.

Гленарван только хотел ответить, что он никогда и не сомневался в правдивости Айртона, как боцман возвратился и подал Гленарвану заключенный по всем правилам договор, который был подписан владельцем «Британии», капитаном Грантом. Мери тотчас же узнала почерк отца. Документ гласил, что: «Том Айртон, матрос первого класса, принят на службу трехмачтового судна «Британия» из Глазго в качестве боцмана». Итак, относительно личности Айртона не могло быть больше никаких сомнений, ибо трудно было допустить, чтобы документ, находившийся в его руках, не принадлежал ему.

— Теперь, — сказал Гленарван, — я приглашаю вас всех немедленно высказаться по поводу того, что следует предпринять в дальнейшем. Ваш совет, Айртон, будет для нас особенно ценным, и я буду вам очень признателен.

Подумав немного, Айртон, ответил:

— Спасибо, сэр, за доверие, которое вы мне оказываете, надеюсь Оправдать его. Я немного знаю эту страну, нравы туземцев, и если смогу быть вам полезен…

— Несомненно, — ответил Гленарван.

— Я полагаю, как и вы, — продолжал Айртон, — что капитан Грант и его два матроса спаслись при крушении, а поскольку они не добрались до английских колоний и о них вообще нет никаких сведений, то я уверен, что они, как и я, попали в плен к туземцам.

— Вы, Айртон, повторяете мои слова, — сказал Паганель. — Конечно, потерпевшие крушение попали в плен к туземцам, как они предвидели. Но значит ли это, что они, подобно вам, уведены к северу от тридцать седьмой параллели?

— Да, сэр, это вполне возможно, — ответил Айртон, — враждебные туземные племена избегают жить вблизи районов, подвластных англичанам.

— Это очень осложнит наши поиски, — проговорил озабоченно Гленарван. — Как найти следы пленников среди такого огромного материка?

Все молчали. Тщетно Элен вопросительно вглядывалась в спутников — она не находила ответа. Даже Паганель, вопреки обыкновению, был нем. Его всегдашняя изобретательность изменила ему.

Джон Манглс расхаживал по зале большими шагами, точно находился в затруднительном положении — и не в зале, а на палубе своего судна.

— Что бы вы предприняли, мистер Айртон? — обратилась к моряку Элен.

— Я, мадам, вернулся бы на «Дункан», отправился бы на место крушения, — с живостью ответил Айртон. — И там действовал бы сообразно обстоятельствам, а быть может, указаниям, которые послал бы мне счастливый случай.

— Правильно, — промолвил Гленарван, — только придется обождать, пока починят «Дункан».

— Значит, у вас на судне имеются повреждения? — спросил Айртон.

— Да, — отозвался Джон Манглс.

— Серьезные?

— Нет, но для исправления нужно такое оборудование, которого у нас на судне нет. У винта погнулась лопасть, и починить ее можно только в Мельбурне.

— А разве нельзя идти под парусами? — спросил боцман.

— Можно. Но только, если ветер будет встречный, то наш переход до залива Туфолда займет слишком много времени, а, кроме того, зайти в Мельбурн все равно необходимо.

— Так пусть «Дункан» плывет в Мельбурн, — воскликнул Паганель, — а мы без него доберемся до залива Туфолда!

— Каким образом? — поинтересовался Джон Манглс.

— Мы пересечем Австралию так же, как пересекли Южную Америку: следуя вдоль тридцать седьмой параллели.

— А что же будет с «Дунканом»? — с какой-то особой настойчивостью спросил Айртон.

— Либо «Дункан» найдет нас, либо мы найдем «Дункан». Если разыщем капитала Гранта, то вместе с ним вернемся в Мельбурн. Если продлим поиски до побережья, то «Дункан» отправится туда за нами. Кто возражает против этого плана? Вы, майор?

— Нет, — ответил Мак-Наббс, — если только переход через Австралию возможен.

— Настолько возможен, что я предлагаю миссис Гленарван и мисс Грант присоединиться к нам, — ответил ученый.

— Вы серьезно говорите, Паганель? — спросил Гленарван.

— Вполне серьезно, мой дорогой лорд. Это переход в триста пятьдесят миль, не больше. Делая по двенадцати миль ежедневно, мы закончим его менее чем в месяц, как раз за то время, какое потребуется для ремонта «Дункана». Вот если б необходимо было пересечь Австралийский материк под более низкой широтой, там, где простираются его необозримые безводные пустыни с нестерпимым зноем, словом, если б надо было преодолеть то, перед чем отступали самые смелые путешественники, ну, тогда иное дело. А тридцать седьмая параллель проходит через провинцию Виктория, через английский край, почти всюду заселенный, с проезжими дорогами и железнодорожным движением. Это путешествие можно сделать даже в коляске, если угодно, и в повозке, что предпочтительней. Это вроде поездки из Лондона в Эдинбург, не опаснее.

— А дикие звери? — спросил Гленарван, желая предусмотреть все возможные возражения.

— В Австралии нет хищников.

— А дикари?

— Под этой широтой нет дикарей, кроме того, они не так опасны, как новозеландцы.

— А беглые каторжники?

— В южных провинциях Австралии их нет. Они встречаются только в восточных колониях. Провинция Виктория не дает «права убежища» беглым каторжникам и даже издала в этом году закон, воспрещающий допуск на ее территорию людей, отбывших наказание в других провинциях. В этом году управление провинции Виктория пригрозило одной пароходной компании лишить ее субсидии, если суда этой компании будут продолжать, погрузку угля в портах западного побережья, где разрешается проживать ссыльным. Неужели вы, англичанин, и этого не знаете!

— Я не англичанин, — ответил Гленарван.

— То, что рассказал вам мистер Паганель, совершенно верно, — заявил Падди О’Мур. — Не только в провинции Виктория, но и во всей Южной Австралии, в Квинсленде и даже в Тасмании — нигде не допускают бывших каторжников. С тех пор как я живу на этой ферме, я не слыхал ни об одном каторжнике.

— Я тоже никогда ни одного не встречал, — заметил Айртон.

— Вот видите, друзья мои, — закончил Жак Паганель, — в этих краях очень мало дикарей, никаких диких зверей, никаких каторжников, а много ли найдется мест в Европе, о которых можно было бы сказать то же самое? Итак, решено?

— Как ваше мнение, Элен? — обратился к жене Гленарван.

— Наше общее мнение, дорогой Эдуард, — ответила она, поворачиваясь к остальным путешественникам: — В дорогу! В дорогу!

Глава восьмая. Отъезд

Гленарван обычно не откладывал исполнение принятого решения. Как только предложение Паганеля было одобрено, он тотчас же распорядился в самый короткий срок готовиться к отъезду и назначил его на 22 декабря.

Чего можно было ждать от этого перехода через Австралию? Поскольку факт пребывания капитана Гранта на материке был бесспорно установлен, предпринимаемая экспедиция могла дать важные результаты. Она увеличивала количество благоприятных шансов.

Никто не обольщал себя надеждой найти капитана именно на тридцать седьмой параллели, вдоль которой был намечен маршрут экспедиции, но можно было рассчитывать, что обнаружатся какие-нибудь следы пребывания Гарри Гранта, и, уж во всяком случае, она приводила прямо к месту кораблекрушения. А это было главное.

Кроме того, если Айртон согласится присоединиться к путешественникам, указывать им дорогу в лесах провинции Виктория и довести до восточного побережья, то это был еще лишний шанс на успех. Гленарван прекрасно понимал это и, стремясь заполучить себе столь полезного помощника в лице бывшего спутника Гарри Гранта, спросил хозяина дома, не будет ли он возражать, если Гленарван предложит Айртону сопровождать их экспедицию. Падди О’Мур согласился, хотя и не очень охотно, ему жаль было терять такого превосходного работника.

— Ну как, Айртон, примете вы участие в нашей экспедиции для розысков потерпевших крушение на «Британии»?

Айртон ответил на этот вопрос не сразу. Казалось, он несколько минут даже колебался, но затем, обдумав что-то, ответил:

— Хорошо, сэр, я отправлюсь с вами. Если мне не удастся навести вас на следы пребывания капитана Гранта, то во всяком случае я доведу вас до того места, близ которого разбилось судно.

— Спасибо, Айртон, — промолвил Гленарван.

— Разрешите, сэр, задать вам один вопрос.

— Говорите, мой друг!

— Где вы встретитесь с «Дунканом»?

— В Мельбурне, если нам не понадобится пересечь Австралию от одного побережья до другого, в противном случае, если придется, то на восточном побережье.

— В таком случае, капитан «Дункана»…

— Капитан будет ждать моих распоряжений в Мельбурне.

— Хорошо, сэр, — сказал Айртон, — можете положиться на меня.

— Буду рассчитывать на вас, Айртон, — ответил Гленарван.

Пассажиры «Дункана» горячо поблагодарили боцмана «Британии». Дети капитана Гранта не знали, как выказать ему свою нежность. Все радовались решению Айртона, за исключением ирландца, терявшего в его лице умного и надежного помощника. Но Падди О’Мур понимал, какое значение придавал Гленарван участию боцмана в экспедиции, и потому примирился с этой утратой. Гленарван «поручил ирландцу снабдить экспедицию средствами передвижения для путешествия через Австралию, и, заключив эту сделку и предварительно условившись с Айртоном о месте встречи, путешественники отправились обратно на яхту.

Возвращались весело. Все изменилось. Все сомнения исчезли. Теперь отважной экспедиции не придется вести вслепую поиски вдоль тридцать седьмой параллели. Гарри Грант нашел приют на этом материке, в этом уже нельзя было сомневаться, и сердца всех были полны той радостью, какая обычно царит в душе, когда уверенность сменяет наконец сомнения. Через два месяца — при благоприятных обстоятельствах — «Дункан» высадит Гарри Гранта на берег Шотландии.

Когда Джон Манглс поддерживал предложение Паганеля совершить переход через Австралию в обществе пассажирок «Дункана», то он предполагал, что на этот раз и он примет участие в экспедиции. Начав на эту тему разговор с Гленарваном, он привел тысячу доводов в пользу своего участия в экспедиции: говорил о своей преданности миссис Элен и лорду Гленарвану, о своей пригодности как организатора, о ненужности своего присутствия на «Дункане». Словом, Джон Манглс привел множество всяких соображений, кроме главного, которое Гленарван знал и без него.

— Один только вопрос, Джон, — ответил Гленарван, выслушав молодого капитана, — вполне ли вы доверяете своему помощнику?

— Вполне, — ответил Джон Манглс. — Том Остин опытный моряк. Он доведет «Дункан» до Мельбурна, хорошо отремонтирует его, а затем приведет судно на место встречи точно в назначенный день. Том — человек долга и дисциплины. Он никогда не решится не выполнить приказа или отсрочить его. Вы можете вполне положиться на него так же, как и на меня, сэр.

— Решено, Джон: вы отправляетесь с нами, — сказал Гленарван и, улыбаясь, добавил: — Ведь желательно ваше присутствие, когда мы разыщем отца Мери Грант.

— О сэр! — пробормотал Джон Манглс.

Это все, что мог произнести молодой капитан. Побледнев, он сжал протянутую ему Гленарваном руку.

На следующий день Джон Манглс в сопровождении плотника и матросов, несших съестные припасы, снова отправился в усадьбу Падди О’Мура. Он должен был вместе с ирландцем заняться организацией транспорта для экспедиции.

Вся семья колониста была в сборе, готовая по его указанию приступить к работе. Айртон находился тут же и не скупился на полезные советы, основанные на знании местных условий.

Падди с Айртоном сошлись на том, что женщинам следует ехать в фургоне, запряженном быками, а мужчинам — верхом на лошадях. Ирландец взялся снабдить экспедицию как животными, так и фургоном, представлявшим собой повозку длиной в двадцать футов, с брезентовым верхом. Ее четыре колеса сделаны были из сплошного дерева, без спиц, без ободов, без железных обручей — словом, это были просто деревянные диски. Передний ход телеги, отстоявший на большом расстоянии от заднего хода, был прикреплен к кузову фургона довольно первобытным способом, так что телега не могла делать крутых поворотов; к этому переднему ходу приделано было длиннейшее, в тридцать пять футов, дышло, в него впрягались три пары быков. Эти животные тянули фургон при помощи ярма и прикрепленного к нему железной чекой шейного кольца. Нужно было большое искусство, чтобы управлять этим узким, длинным и валким фургоном и править быками при помощи одной только остроконечной палки. Но Айртон постиг это искусство на здешней ирландской ферме, и Падди ручался за его ловкость. Поэтому Айртону и были поручены обязанности возницы.

Фургон без рессор был мало удобен. Но он был таков, и с этим приходилось мириться. Джон Манглс, не будучи в силах изменить что-либо в топорном строении колымаги, постарался сделать ее удобней внутри. Прежде всего он разделил фургон дощатой перегородкой на два отделения. Заднее предназначалось для хранения съестных припасов, багажа и походной кухни мистера Олбинета, переднее всецело поступало в распоряжение путешественниц. Плотник превратил его в уютную комнатку, с толстым ковром на полу, туалетным столиком и двумя койками для Элен и Мери Грант. Ночью для защиты от холода можно было опускать плотные кожаные занавеси. В случае необходимости и мужчины могли найти там приют во время сильных ливней, но в хорошую погоду они должны были ночевать в палатке. Джон Манглс решил собрать в тесном помещении все вещи, необходимые для обеих женщин. И это ему удалось. Элен и Мери Грант не должны были слишком сожалеть о комфортабельных каютах на «Дункане».

Снарядить в путь мужчин было проще. Приготовили семь выносливых лошадей: для Гленарвана, Паганеля, Роберта Гранта, Мак-Наббса, Джона Манглса и двух матросов — Вильсона и Мюльреди, сопровождавших своего хозяина в этой новой экспедиции. Айртону предстояло занять полагающееся ему место на козлах фургона, а мистер Олбинет, которого верховая езда отнюдь не прельщала, мог прекрасно устроиться в багажном отделении. Лошади и быки паслись на лугах фермы, и к моменту отъезда их легко можно было собрать.

Отдав нужные распоряжения плотнику, Джон Манглс отправился на «Дункан» вместе с ирландским семейством, пожелавшим отдать визит Гленарвану. Айртон тоже присоединился к ним, и около четырех часов пополудни Джон и его спутники были уже на борту «Дункана».

Гостей встретили с распростертыми объятиями. Гленарван пригласил всех отобедать на яхте: он не пожелал остаться в долгу у гостеприимных австралийцев, и те с удовольствием приняли его приглашение. Меблировка кают, обои, стенные ковры и вся надводная часть яхты, отделанная кленом и палисандровым деревом, — все привело в восторг Падди О’Мура. Айртон же, наоборот, отнесся очень сдержанно ко всей этой дорогостоящей роскоши.

Зато боцман «Британии» произвел осмотр яхты с точки зрения мореплавателя. Он обследовал яхту до дна трюма, побывал в помещении, где работает винт, в машинном отделении осведомился о силе машины, о количестве топлива, поглощаемого ею, обследовал угольные камеры, кладовые, запасы пороха. Особенно заинтересовался он складом оружия и пушкой, стоящей на баке, и ее дальнобойностью. Гленарван убедился, что Айртон действительно опытный моряк. Он понял это по тем специальным вопросам, которые тот задавал. Боцман закончил обход осмотром мачт и такелажа.

— Отличное у вас судно, сэр! — сказал он.

— А главное, плывет отлично, — ответил Гленарван.

— А каков его тоннаж?

— Двести десять тонн.

— Думаю, я не ошибусь, если скажу, что «Дункан», плывя под всеми парусами, легко делает пятнадцать узлов.

— Считайте — все семнадцать, — отозвался Джон Манглс, — и вы не ошибетесь.

— Семнадцать! — воскликнул боцман. — Следовательно, ни одно военное судно — я имею в виду наилучшие — не в силах соперничать с ним.

— Ни одно! — заявил капитан, — «Дункан» — настоящая гоночная яхта и не даст себя обогнать ни при какой скорости.

— Даже под парусами?

— Даже под парусами.

— В таком случае, сэр, и вы, капитан, примите поздравления моряка, знающего цену хорошему судну.

— Рад слышать это, Айртон, — ответил Гленарван. — Оставайтесь на нашем судне, и если вы захотите, этот корабль станет и вашим.

— Я подумаю об этом, сэр, — просто ответил боцман.

Появившийся в эту минуту мистер Олбинет доложил, что обед подан. Гленарван с гостями направился в кают-компанию.

— Умный малый этот Айртон, — заметил Паганель, обращаясь к майору.

— Слишком умный, — тихо отозвался Мак-Наббс, которому, впрочем без всяких оснований, не нравилось лицо боцмана и его манера держать себя.

Во время обеда Айртон, прекрасно знавший Австралийский материк, рассказывал о нем много интересных подробностей. Он осведомился у лорда Гленарвана, сколько матросов тот берет с собой в экспедицию. Узнав, что только двоих — Мюльреди и Вильсона, — он, казалось, удивился и посоветовал Гленарвану сформировать отряд из лучших матросов «Дункана». Он так упорно настаивал на этом, что такая горячность должна была изгладить всякое подозрение у майора.

— Но ведь наше путешествие по Южной Австралии не представляет никакой опасности? — проговорил Гленарван.

— Никакой, — поспешил подтвердить Айртон.

— В таком случае, оставим на судне как можно больше народа. Чтобы вести «Дункан» под парусами в Мельбурн и ремонтировать его, нужны люди. Очень важно, чтобы яхта прибыла точно в назначенный срок к месту свидания. Поэтому не будем сокращать его команду.

Айртон, по-видимому, понял соображения лорда Гленарвана и больше не настаивал.

С наступлением вечера ирландцы и шотландцы распрощались. Айртон и семья Падди О’Мура вернулись на ферму. Лошади и фургон с быками должны были быть готовы к следующему дню. Отъезд назначили на восемь часов утра.

Элен Гленарван и Мери Грант занялись последними приготовлениями. Сборы были недолгие и менее кропотливые, чем сборы Жака Паганеля. Ученый добрую часть ночи провозился со своей подзорной трубой, вытирал ее, развинчивал, снова свинчивал, и поэтому утро застало его еще спящим. Майор зычным голосом разбудил его.

Джон Манглс отправил багаж на ферму. Шлюпка ждала путешественников, — они тотчас заняли в ней места. Молодой капитан отдавал последние распоряжения Тому Остину. Он особенно настаивал на том, чтобы его помощник ждал приказаний Гленарвана в Мельбурне и, каковы бы они ни были, точно выполнил их.

Старый моряк заверил Джона Манглса, что тот может положиться на него. От имени всей команды он пожелал Гленарвану полного успеха экспедиции. Шлюпка отчалила от трапа под громовое «ура» команды.

За десять минут она достигла берега, а спустя еще четверть часа путешественники были уже на ирландской ферме.

Все было готово к отъезду. Леди Элен пришла в восторг от своего помещения. Особенно понравился ей огромный фургон, такой массивный, его первобытные колеса, а шесть впряженных попарно быков придавали фургону какой-то патриархальный вид. Айртон, держа в руках остроконечную палку, ждал приказаний нового хозяина.

— Черт возьми! — воскликнул Паганель. — Какая чудесная повозка! Ни одна почтовая карета в мире не сравнится с ней. Всего интереснее разъезжать по свету по способу бродячих трупп. Дом, который движется, катится, останавливается тогда, когда вам угодно, — что может быть лучше? Это некогда понимали сарматы и не путешествовали иначе.

— Господин Паганель, — обратилась к нему Элен, — надеюсь, что буду иметь удовольствие принимать вас в моем салоне?

— Конечно, сударыня! Почту за честь. Какой же день ваш приемный?

— Для своих друзей я буду дома ежедневно, — смеясь, ответила Элен, — а вы…

— …самый преданный из них, мадам, — галантно ответил Паганель.

Этот обмен любезностями был прерван появлением семи оседланных и взнузданных лошадей. Их привел один из сыновей Падди О’Мура. Лорд Гленарван уплатил ирландцу-фермеру за все приобретенное у него и горячо поблагодарил, что для честного колониста было не менее ценно, чем полученные золотые гинеи.

Был дан сигнал к отъезду. Леди Элен и мисс Мери заняли места в своем отделении, Айртон — на козлах, а мистер Олбинет — в задней части фургона. Гленарван, майор, Паганель, Роберт, Джон Манглс, оба матроса, все вооруженные карабинами и револьверами, сели верхом на лошадей. «Бог в помощь!..» — крикнули Падди О’Мур и его семья.

Айртон издал особый возглас и кольнул длинной остроконечной палкой быков. Фургон тронулся, доски затрещали, оси в ступицах колес заскрипели, и вскоре гостеприимная ферма славного ирландца скрылась за поворотом дороги.

Глава девятая. Провинция Виктория

Было 23 декабря 1864 года. Этот декабрь, столь унылый, столь хмурый, столь сырой в Северном полушарии, должен бы называться июнем на Австралийском материке. С астрономической точки зрения лето наступило здесь, два дня тому назад, ибо, начиная с 21-го, солнце достигло тропика Козерога и его пребывание над горизонтом ежедневно сокращалось на несколько минут. Таким образом, новое путешествие Гленарвана должно было совершиться в самое жаркое время года и под почти тропическими лучами солнца.

Совокупность английских владений в этой части Тихого океана именуется Австралазией. Сюда входят Новая Голландия, Тасмания, Новая Зеландия и ряд соседних островов. Самый же Австралийский материк разделен на несколько обширных колоний-провинций, очень отличающихся друг от друга как по величине, так и по своим природным богатствам. При взгляде на современные карты Австралии, составленные Петерманом или Прешелем, сразу бросается в глаза прямолинейность границ австралийских провинций. Англичане провели их прямехонько, нисколько не сообразуясь ни с горными склонами, ни с течением рек, ни с климатическими особенностями, ни с различием рас. Эти колонии-провинции представляют собой сопредельные прямоугольники, уложенные словно мозаика. В этих прямых линиях, прямых углах видна рука геометра, а не географа. Лишь берега с их разнообразными изгибами, фиордами, бухтами, мысами, заливами по прихоти природы своей очаровательной неправильностью противятся этой прямолинейности.

Это сходство с шахматной доской всегда и вполне законно вызывало насмешки Жака Паганеля.

— Если бы Австралия была французской колонией, то, несомненно, французские географы не проявили бы такого пристрастия к угольнику и рейсфедеру, — говорил он.

Обширный океанийский остров поделен в настоящее время на шесть колоний-провинций: Новый Южный Уэльс — столица Сидней; Квинсленд — столица Брисбен; Виктория — столица Мельбурн; Южная Австралия — столица Аделаида; Западная Австралия — столица Перт; наконец, Северная Австралия, не имеющая еще столицы. Колонистами заселены лишь побережья. Редко-редко сколько-нибудь значительные города попадаются дальше двухсот миль. Что же касается центральной части материка, по площади равной двум третям Европы, то она почти не исследована.

К счастью, тридцать седьмая параллель проходит в стороне от этих беспредельных пустынь, а не через эти малодоступные области, стоившие науке стольких жертв. Гленарван не смог бы их преодолеть. Им предстояло пройти лишь южную часть Австралии, которая дробилась на узкую полосу провинции Аделаида и на провинцию Виктория во всю ее ширину, и, наконец, перебраться через вершину опрокинутого треугольника, представляющего Новый Южный Уэльс.

От мыса Бернуилли до границ Виктории — около шестидесяти двух миль. Это расстояние можно было свободно покрыть в два дня, и Айртон рассчитывал к вечеру следующего дня расположиться на ночлег в Апсли, самом западном городе провинции Виктория.

Обычно в начале всякого путешествия и всадники и лошади проявляют некоторую горячность. Против воодушевления первых ничего нельзя было возразить, но прыть вторых следовало умерить. Тот, кому предстоит далекий путь, должен беречь силы своего коня. Поэтому было решено ограничивать дневные переходы двадцатью пятью — тридцатью милями. К тому же приходилось соразмерять ход лошадей с более медленным шагом быков — настоящих живых механизмов, теряющих во времени столько же, сколько они выигрывают в силе.

Фургон с пассажирами и провиантом был ядром экспедиции, ее движущейся крепостью. Всадники могли отъезжать в сторону, но не должны были удаляться от фургона. Так как для них не было установлено никакого определенного порядка езды, то каждый в известных границах мог действовать по своему усмотрению. Охотники могли «рыскать по равнине за дичью, галантные кавалеры беседовать с обитательницами фургона, философы рассуждать друг с другом. Паганель, совмещавший в себе все эти качества, должен был поспевать всюду.

Переезд через провинцию Аделаида оказался малоинтересным. Ряд невысоких, но пыльных холмов чередовался с голыми равнинами, называемыми в этом краю «бушами», с прериями, поросшими кустарниками с остроконечными солоноватыми листьями — излюбленным лакомством овец. Между столбами телеграфной линии, недавно соединившей Аделаиду с побережьем океана, мирно паслись «pig’s-faces» — «свиные рыла» — овцы со свиными рылами, порода, которая свойственна только Новой Голландии.

До сей поры эти равнины мало чем отличались от однообразных аргентинских памп. Такая же ровная, покрытая травой почва, такой же резко подчеркнутый на фоне неба горизонт. Мак-Наббс утверждал, что кажется, будто они не покидали Южной Америки, но Паганель уверял, что местность скоро изменится. Полагаясь на слова географа, все стали ждать каких-то чудес.

Около трех часов дня фургон пересек обширную безлесную долину — так называемую «Долину москитов». Географ имел удовольствие убедиться в правильности этого названия. Путешественники и их лошади очень страдали от непрекращавшихся укусов этих назойливых насекомых. Избежать укусов было невозможно. Легче было смягчить их нашатырным спиртом из походной аптечки. Паганель вышел из терпения и проклинал упорно преследующих его москитов, которые не переставали жалить его долговязую особу.

К вечеру несколько изгородей из акаций оживили облик долины. Там и сям поднимались группы белых камедных деревьев; далее показалась свежая колея; затем стала попадаться растительность, вывезенная из Европы: оливковые, лимонные деревья, дубы, и, наконец, потянулись содержащиеся в порядке частоколы.

В восемь часов вечера быки, подгоняемые заостренной палкой Айртона, добрались до станции Рэд-Гум. Словом «станция» здесь именуют скотоводческое хозяйство, где разводят скот — главное богатство Австралии. Местные скотоводы зовутся «скваттеры», то есть «люди садящиеся на землю». И в самом деле, первое, что делает усталый колонист после своих скитаний по необъятным равнинам, — это садится на землю.

Станция Рэд-Гум была невелика, тем не менее Гленарвана приняли очень радушно. Под кровом этих уединенных жилищ путешественник всегда найдет обильно накрытый стол и в лице австралийского колониста — гостеприимного хозяина.

На следующий день Айртон запряг быков, едва забрезжило утро. Он хотел к вечеру добраться до границы Виктории.

Местность постепенно становилась все более неровной. До горизонта волнообразно тянулись холмики, усыпанные красным песком; казалось, что на равнину наброшен огромный красный флаг, складки которого вздулись кверху от ветра. «Малли» — род сосны с беловатыми пятнами, с прямым и гладким стволом — простирали свои темно-зеленые ветви над тучными прериями, где бегало множество веселых тушканчиков. Позже потянулись обширные равнины, поросшие кустарником и молодыми камедными деревьями. Потом на смену им появились отдельные деревья, первые представители австралийских лесов.

Однако по мере приближения к границам Виктории вид местности заметно изменялся. Путешественники почувствовали себя в новой стране. Они неуклонно шли по прямой линии, и никакое препятствие на пути — будь то озеро или гора — не могло бы принудить их уклониться в сторону. Они твердо помнили геометрическую аксиому: прямая есть кратчайшее расстояние между двумя точками. Ни усталость, ни трудности пути не смущали их. Всадники соразмеряли аллюр коней с медленным шагом быков, и если эти спокойные животные и не передвигались быстро, то никогда и не останавливались в пути. Пройдя таким образом за два дня шестьдесят миль, караван прибыл 23 декабря в Апсли, ближайший город к границе провинции Виктория, расположенный в округе Уиммера, под сто сорок первым градусом долготы.

Айртон остановил фургон у постоялого двора, который, за неимением лучшей гостиницы, пышно именовался «Отель короны». Горячий ужин, состоявший из разных блюд, приготовленных исключительно из баранины, дымился на столе. Все горели желанием познакомиться с особенностями Австралийского материка и засыпали Паганеля вопросами. Географ не заставил себя долго просить и охотно описал провинцию Виктория, называемую также «Счастливой Австралией».

— Название это неверное! — высказал свое мнение Паганель. — Правильней было бы назвать эту провинцию «Богатой Австралией», ибо о странах можно сказать то же, что и о людях: «Богатство не приносит счастья». Благодаря своим золотым россыпям Австралия подала в лапы целого полчища свирепых опустошителей-авантюристов. Вы сами убедитесь в этом, когда мы будем проезжать через золотоносные земли.

— Кажется, колония Виктория основана недавно? — спросила леди Гленарван.

— Да, она основана всего каких-нибудь тридцать лет тому назад, а именно — шестого июня тысяча восемьсот тридцать пятого года, во вторник…

— …в четверть восьмого вечера, — добавил майор, любивший подтрунить над географом по поводу точности приводимых им дат.

— Ошибаетесь, — серьезно возразил географ. — В семь часов десять минут. Именно в эту минуту Бетман и Фалкнер основали поселение Порт-Филипп на берегу той самой бухты, где теперь раскинулся большой город Мельбурн. В течение следующих пятнадцати лет эта колония входила в состав провинции Новый Южный Уэльс и имела общую с ней столицу Сидней, но в тысяча восемьсот пятьдесят первом году она была выделена в самостоятельную провинцию, получившую название «Виктория».

— И с той поры она значительно окрепла и развилась? — спросил Гленарван.

— Судите сами об этом, мой друг, — ответил Паганель, — я приведу вам цифры — последние статистические данные, и что бы ни говорил Мак-Наббс, я не знаю ничего более красноречивого, чем эти цифры.

— Говорите, — промолвил майор.

— Начинаю. В тысяча восемьсот тридцать шестом году колония Порт-Филипп насчитывала двести сорок четыре жителя, а в настоящее время население провинции Виктория достигло пятисот пятидесяти тысяч человек. Семь миллионов квадратных футов виноградников приносят ей ежегодно сто двадцать одну тысячу галлонов вина. Сто три тысячи лошадей галопом носятся по ее равнинам, и рогатый скот — в количестве шестисот семидесяти пяти тысяч двухсот семидесяти двух голов — пасется на ее беспредельных пастбищах.

— А имеются ли здесь свиньи? — поинтересовался Мак-Наббс.

— Да, майор. С вашего позволения, их здесь семьдесят девять тысяч шестьсот двадцать пять.

— А сколько тут баранов, Паганель?

— Семь миллионов сто пятьдесят тысяч девятьсот сорок три, Мак-Наббс!

— Считая и того, которого мы в данную минуту едим, Паганель?

— Нет, без него: ибо он уже на три четверти съеден.

— Браво, господин Паганель! — весело смеясь, воскликнула Элен. — Надо сознаться, что вы великолепно знаете все, что относится к географическим вопросам, и сколько бы ни старался кузен Мак-Наббс, ему не удастся поставить вас в тупик.

— Но ведь это моя профессия — все это знать, мадам, и в случае надобности сообщить вам. Поэтому можете мне поверить, когда я утверждаю, что эта необыкновенная страна готовит нам еще немало чудес.

— Однако до сих пор… — начал Мак-Наббс, любивший подзадорить географа.

— Да подождите же, нетерпеливый майор! — воскликнул Паганель. — Вы едва перешагнули границу, а уже досадуете! Говорю вам, повторяю вам, клянусь вам, что это самый любопытный край на всем земном шаре. Его возникновение, природа, растения, животные, климат, его грядущее исчезновение — удивляло, удивляет и удивит всех ученых мира. Представьте себе, друзья мои, материк, который, зарождаясь, поднимался из морских волн не своей центральной частью, а краями, как своеобразное гигантское кольцо; материк, который, быть может, таит в самой сердцевине своей полуиспарившееся море; материк, где реки с каждым днем все больше и больше пересыхают; где нет сырости ни в воздухе, ни в почве; где деревья ежегодно теряют не листья, а кору; где листья обращены к солнцу ребром и не дают тени; где деревья часто несгораемы; где тесаный камень тает от дождя; где леса низкорослы, а травы гигантской вышины; где животные необычны; где у четвероногих имеются клювы, как у ехидны и утконоса, что заставило ученых придумать особый класс птицезверей; где у кенгуру лапы разной длины; где у баранов свиные рыла; где лисицы порхают с дерева на дерево; где лебеди черны; где крысы вьют гнезда; где птицы поражают разнообразием своего пения и своих голосов: одна служит будильником, другая — щелкает, как бич кучера почтовой кареты, третья — подражает точильщику, четвертая — тикает, точно маятник часов; где есть такая, которая смеется по утрам, когда восходит солнце, и такая, которая плачет по вечерам, когда оно заходит. О! Самая причудливая, самая нелогичная страна! Земля парадоксальная, опровергающая все законы природы! Ученый-ботаник Гримар имел полное основание сказать о ней: «Вот она, эта Австралия, некая пародия на мировые законы, или, вернее, вызов, брошенный всему остальному миру!»

Эта тирада, столь стремительно произнесенная Паганелем, казалось, никогда не кончится. Красноречивый секретарь Географического общества больше не владел собой. Он говорил без передышки, отчаянно жестикулируя, и так размахивал вилкой, что его соседям по столу положительно грозила опасность остаться без глаз. Наконец голос его был» заглушен громом аплодисментов, и он умолк.

Конечно, после этого перечня особенностей Австралийского материка никому не пришло в голову задать географу еще какие-либо вопросы. Однако майор своим неизменно спокойным голосом все же спросил:

— И это все, Паганель?

— Нет, представьте, не все! — воскликнул с новым азартом ученый.

— Как! В Австралии есть что-нибудь более удивительное? — спросила заинтригованная Элен.

— Да, мадам, ее климат. Он своими особенностями превосходит все, о чем я упоминал.

— А именно? — раздалось со всех сторон.

— Я не говорю уж о том, как богат воздух Австралии кислородом и беден азотом, не говорю также об отсутствии влажных ветров благодаря тому, что муссоны дуют параллельно побережью, не говорю и о том, что большинство болезней, начиная от тифа и кончая корью и разными хроническими болезнями, здесь неизвестно.

— Однако это уже немалое преимущество, — заметил Гленарван.

— Разумеется, но, повторяю, я не это имею в виду, — ответил Паганель. — Здесь климат обладает особенностью… прямо-таки неправдоподобной…

— Какой же? — заинтересовался Джон Манглс.

— Вы мне ни за что не поверите…

— Поверим! — воскликнули заинтересованные слушатели.

— Ну, так он…

— Что он?

— Способствует нравственности!

— Нравственности?

— Да, — подтвердил ученый. — Он благотворно воздействует на нравственность. В Австралии металлы не ржавеют на воздухе и люди тоже. Здесь сухой, чистый воздух быстро белит не только белье, но и души. В Англии подметили это свойство здешнего климата и решили ссылать сюда людей для исправления.

— Как! Неужели это влияние столь ощутимо? — спросила Элен Гленарван.

— Да, очень, как на животных, так и на людях.

— Вы не шутите, господин Паганель?

— Нет, не шучу. Даже австралийские лошади и рогатый скот — и те здесь удивительно послушны. Вы сами в этом убедитесь.

— Не может быть!

— Но тем не менее это так. Злоумышленники, переселенные в эту живительную, оздоровляющую атмосферу, через несколько лет духовно перерождаются. Это известно филантропам. В Австралии все люди делаются лучше.

— Но тогда каким же станете вы, господин Паганель, в этой благодатной стране, вы, и без того такой хороший? — улыбаясь, проговорила Элен.

— Стану превосходным, просто превосходным! — ответил географ.

Глава десятая. Река Уиммери

На следующий день, 24 декабря, двинулись в путь на заре. Зной хотя был уже сильный, но терпимый. Дорога была ровной и удобной для лошадей. Маленький отряд углубился в довольно редкий лес. Вечером, после основательного перехода, сделали привал на берегу Белого озера, вода которого оказалась солоноватой и непригодной для питья.

Тут Жак Паганель должен был признать, что это Белое озеро заслужило название «белого», не более чем Черное море «черного». Красное море «красного». Желтая река «желтой», а Голубые горы «голубых». Впрочем, побуждаемый профессиональным самолюбием, географ рьяно отстаивал эти наименования, но его доводы никого не убедили.

Мистер Олбинет с обычной аккуратностью приготовил и подал ужин. Затем путешественники — одни в фургоне, другие в палатке — уснули, невзирая на жалобный вой «динго», этих австралийских шакалов.

За Белым озером раскинулась чудесная равнина, пестревшая хризантемами. Проснувшись на следующее утро, Гленарван и его спутники пришли в восторг от раскинувшегося перед их взором великолепного зрелища.

Снова двинулись в путь. Одни лишь отдаленные холмы обрисовывали рельеф местности. До самого горизонта весенняя прерия зеленела и алела цветами. Голубые цветы мелколистного льна переплетались с ярко-красными цветами медвежьих когтей. Присущие этой местности многочисленные виды «eremophilas» оживляли эту зелень, и участки, насквозь пропитанные солью, были густо покрыты серо-зелеными и красноватыми цветами серебрянки, лебеды, свекловичника. Эти растения очень полезны, так как из их золы путем промывки добывается отличная сода. Паганель, оказавшись среди цветов, тотчас же превратился в ботаника и начал называть все разновидности растений и, верный своему пристрастию все подкреплять цифрами, заявил, что австралийская флора состоит из четырех тысяч двухсот видов различных растений, принадлежащих к ста двадцати семействам.

Несколько позже, когда фургон за короткое время проехал еще десяток миль, выехали в рощицу высоких акаций, мимоз и белых камедных деревьев с разнообразными цветами. Растительное царство этой равнины, орошаемой множеством источников, благодарило дневное светило ароматом и цветами за свет и тепло, которое оно изливало на него. Животное царство представлено было более скупо. Лишь кое-где бродили по равнине эму, но приблизиться к ним было невозможно. Майору все же удалось подстрелить очень редкую, уже исчезающую с лица земли птицу. Это был ябиру — гигантский журавль английских колоний. Эта птица была пяти футов ростом, с черным, широким клювом конической формы, заостряющимся к концу, в длину она имела восемнадцать дюймов. Лилово-пурпурная окраска головы составляла резкий контраст с лоснящейся зеленой шеей, ослепительно белой грудью и ярко-красными длинными ногами. Казалось, природа израсходовала все краски на оперение ябиру.

Путешественники залюбовались этой птицей, и майор остался бы героем дня, если бы юный Роберт несколько позже не встретил и метко не выстрелил бы в какое-то бесформенное животное — не то ежа, не то муравьеда, зачаток живого существа первобытных времен. Из его сомкнутой пасти висел длинный, растягивающийся липкий язык, с помощью которого это животное ловит насекомых.

— Это ехидна, — объяснил Паганель. — Случалось ли вам когда-нибудь видеть подобное животное?

— Она отвратительна! — отозвался Гленарван.

— Отвратительна, но интересна, — заметил Паганель. — К тому же она встречается только в Австралии и больше ни в одной части света.

Конечно, Паганелю хотелось увезти с собой отвратительную ехидну, и он решил положить ее в багажное отделение, но мистер Олбинет восстал против этого с таким негодованием, что ученый вынужден был отказаться от мысли сохранить для науки этого представителя австралийских однопроходных.

В этот день путешественники достигли 41°31′ долготы. До сих пор навстречу им попадалось очень мало колонистов-земледельцев и мало скваттеров. Местность казалась пустынной. Туземцев не было и следа, ибо дикие племена кочуют севернее, по бесконечным пустыням, орошаемым притоками Дарлинга и Муррея.

Отряд Гленарвана заинтересовался встречей с грандиозным стадом, которое предприимчивые спекулянты перегоняли с восточных гор в провинции Виктория и Южная Австралия.

Около четырех часов пополудни Джон Манглс указал спутникам на огромный столб пыли, поднимавшийся на горизонте, милях в трех впереди. Чем было вызвано это явление? Паганель полагал, что это какой-нибудь метеор, и пылкая фантазия ученого подыскивала этому явлению правдоподобное объяснение, но Айртон преспокойно заявил, что пыль эта поднята идущим стадом.

Боцман не ошибся. Густое облако пыли приближалось. Вскоре послышалось мычанье, ржанье, блеянье вперемешку с хором пастушеских криков, свиста и брани.

Наконец из этого вихря пыли выступил человек. То был главный вожатый четвероногой армии. Гленарван поехал к нему навстречу, и между ними быстро завязался разговор. Вожатый оказался владельцем части этого стада. Звался он Сэм Митчелл и направлялся теперь из восточных провинций к бухте Портленд.

Его стадо насчитывало двенадцать тысяч семьдесят пять голов: тысячу быков, одиннадцать тысяч баранов и семьдесят пять лошадей. Все эти животные, купленные тощими на равнинах у подножия Голубых гор, перегонялись теперь на тучные пастбища Южной Австралии, чтобы там откормиться и впоследствии дать большие барыши хозяину. Сэм Митчелл, выгадывая по два фунта стерлингов с быка и полфунта с барана, должен был выручить кругленькую сумму в сто пятьдесят тысяч франков. Это было выгодное дело, но сколько требовалось терпения, сколько энергии, чтобы переправить до места назначения это норовистое стадо, какой это был тяжелый труд! Да, нелегко достается барыш, получаемый от этого сурового ремесла.

В то время как стадо Сэма Митчелла продолжало продвигаться между купами мимоз, он в кратких словах рассказал свою историю. Элен Гленарван и Мери Грант вышли из фургона, все всадники соскочили с коней и, усевшись в тени раскидистого камедного дерева, слушали рассказ скотопромышленника.

Сэм Митчелл был в пути уже семь месяцев. В среднем он проходил ежедневно миль десять, и его бесконечное путешествие должно было продлиться еще месяца три. В этом трудном деле ему помогали тридцать погонщиков и двадцать собак. Среди погонщиков было пять негров, умевших очень ловко отыскивать по следам отбившихся от стада животных. За этой армией следовало шесть повозок. Погонщики, вооруженные бичами, с рукояткой длиною в восемнадцать дюймов и ремнем в десять футов, ездили между рядами животных, то и дело восстанавливая нарушаемый порядок, а собаки, словно легкая кавалерия, носились по флангам. Путешественники восхищались порядком, царившим в стаде. Различные породы животных шли порознь, ибо дикие быки не будут пастись там, где прошли бараны. Поэтому быков гнали во главе стада. Разделенные на два батальона, они двигались впереди. За ними под командой двадцати вожатых следовали пять полков баранов; взвод лошадей шел в арьергарде. Сэм Митчелл обратил внимание слушателей, что вожаками этой армии являлись не люди, не собаки, а смышленые быки-вожаки, их превосходство признавали все их сородичи. Они важно шествовали впереди, инстинктивно выбирая лучшую дорогу, и, казалось, были твердо уверены в своем праве пользоваться общим уважением; и все стадо беспрекословно повиновалось им, и с ними приходилось считаться. Если быки останавливались, то надо было следовать их примеру, и никакие усилия не могли заставить животных двинуться вперед, пока быки сами не трогались в путь.

Скотопромышленник добавил еще некоторые подробности, достойные пера Ксенофонта. Пока стадо двигалось по равнине, все шло хорошо — никаких препятствий, никакой усталости. Животные паслись по дороге, утоляя жажду в многочисленных ручьях, ночью спали, днем двигались вперед и, послушные лаю собак, сбивались в круги. Но в дремучих лесах материка, в зарослях мимоз и эвкалиптовых деревьев трудности возрастали. Взводы, батальоны, полки то смешивались, то рассыпались, и требовалось немало времени, чтобы снова собрать всех воедино. Если, по несчастью, пропадал один из быков-вожаков, то его надо было во что бы то ни стало разыскать, иначе все стадо могло беспорядочно разбежаться; негры-погонщики часто тратили по нескольку дней на эти трудные поиски. Когда начинались сильные дожди, ленивые животные отказывались продолжать путь, а в бурные грозы паника охватывала обезумевший от страха скот.

Однако благодаря энергии и расторопности скотопромышленник преодолевал все эти снова и снова возникающие затруднения. Он шел вперед миля за милей, оставляя позади равнины, леса, горы. Но порой ко всем упомянутым качествам ему приходилось добавлять еще одно, высшее, терпение — терпение, которое нужно было сохранять не часы, не дни, но целые недели, — это бывало при переправе через реки. Тут препятствием являлась не трудность переплыть, а упрямство стада, которое отказывалось войти в воду. Быки, едва хлебнув воды, поворачивали обратно, бараны, завидев реку, разбегались в разные стороны. Надо было ждать ночи, чтобы загнать стадо в реку, но и это не удавалось. Баранов бросали в воду, но овцы не решались следовать за ними. Пытались по нескольку дней не давать животным пить, но и это не помогало. Переправляли на противоположный берег ягнят, надеясь, что матки приплывут на их блеяние, ягнята блеяли, а матки не двигались с места. Такое положение длилось порой целый месяц, и скотопромышленник не знал, что делать с этой блеющей, ржущей и мычащей армией. И вдруг в один прекрасный день, неожиданно, словно по капризу, неизвестно почему и как, часть стада устремляется в реку, но тут возникает новое затруднение — невозможно помешать этому стаду беспорядочно бросаться в воду, ибо образуется давка, и многие животные, попав в стремнины, тонут.

Все это рассказал Сэм Митчелл. Во время его рассказа большая часть стада прошла перед путешественниками в полном порядке, и скотопромышленник поспешил стать во главе своей армии, чтобы выбрать лучшее место для пастбища. Он простился с лордом Гленарваном и его спутниками. Все крепко пожали ему руку, и он, вскочив на прекрасного туземного коня, которого держал под уздцы один из его слуг, через несколько мгновений исчез в облаке пыли.

Фургон снова двинулся в путь и остановился лишь вечером у подножия горы Тальбот. На привале Паганель справедливо напомнил, что нынче 25 декабря, то есть первый день рождества, — праздник, столь чтимый в английских семьях. Но мистер Олбинет не забыл этого: в палатке был сервирован изысканный ужин, заслуживший горячую похвалу всех присутствующих. И действительно, мистер Олбинет превзошел самого себя: он умудрился приготовить из имевшихся запасов целый ряд европейских кушаний, которые редко можно получить в пустынях Австралии. На этом достопримечательном ужине поданы были оленья ветчина, ломтики солонины, копченая семга, пудинг из ячменной и овсяной муки, чай в неограниченном количестве, виски в изобилии и несколько бутылок портвейна. Можно было вообразить, что находишься в столовой замка Малькольм-Касл, в глубине горной Шотландии.

Хотя на этом пиршестве всего было в изобилии, начиная от имбирного супа и кончая печеньем на десерт, все же Паганель счел нужным дополнить десерт плодами дикого апельсинового дерева, росшего у подножия соседнего холма. Надо признаться, апельсины эти были довольно безвкусны, а их семечки обжигали рот, подобно кайенскому перцу. Географ из любви к науке упорно ел эти апельсины и так сильно ожег себе небо, что не мог отвечать майору на его многочисленные вопросы о своеобразии австралийских пустынь.

На следующий день, 26 декабря, не произошло ничего примечательного. На пути попались истоки реки Нортон, а вскоре полувысохшая река Мекенэи. Погода стояла прекрасная, не слишком жаркая. Дул южный ветер, навевавший прохладу, как северный ветер в Северном полушарии. Паганель обратил на это внимание своего юного друга Роберта Гранта.

— Это очень благоприятно для нас, — сказал он, — ибо средняя температура более высока в Южном полушарии, чем в Северном.

— Почему? — спросил мальчик.

— Почему, Роберт? А разве ты никогда не слышал, что Земля зимой ближе всего к Солнцу?

— Слыхал, господин Паганель.

— И что зимой холод вызывается тем, что лучи солнца падают на землю более косо?

— Да, господин Паганель.

— Так вот, мой мальчик, по этой причине в Южном полушарии более жарко.

— Не понимаю, — с удивлением ответил Роберт.

— Подумай хорошенько, — продолжал Паганель. — Когда в Европе зима, то какое время года в Австралии, на другом полушарии?

— Лето, — ответил Роберт.

— Так вот, если в это время года Земля находится ближе всего к Солнцу… понимаешь?

— Понимаю.

— Значит, лето Южного полушария жарче лета Северного полушария именно благодаря близости к Солнцу.

— Теперь мне все ясно, господин Паганель.

— Итак, когда говорят, что Земля ближе всего к Солнцу «зимой», то это верно лишь в отношении нас, жителей Северного полушария.

— Вот это никогда не приходило мне в голову, — промолвил Роберт.

— Ну так больше не забывай этого, мой мальчик.

Роберт с большой охотой выслушал этот маленький урок космографии и в заключение узнал, что средняя годовая температура в провинции Виктория достигает +74° по Фаренгейту (+23,33° по Цельсию).

Вечером отряд сделал привал в пяти милях от озера Лондейл, между горой Друмонд, поднимавшейся на севере, и горой Дройден, невысокая вершина которой вычерчивалась на южном небосклоне.

На следующий день в одиннадцать часов утра фургон добрался до берегов реки Уиммери, у сто сорок третьего меридиана.

Река, шириною в полмили, катила свои прозрачные воды между двумя рядами высоких акаций и камедных деревьев. Там и сям великолепные миртовые деревья простирали на высоте пятнадцати футов свои длинные плакучие ветви, пестревшие красными цветами. Множество птиц — иволги, зяблики, золотокрылые голуби, не говоря уже о болтливых попугаях, — порхали среди зеленых ветвей. Внизу, на глади вод, плескалась пара черных лебедей, пугливых и неприступных. Эти редкие птицы австралийских рек вскоре исчезли в излучинах Уиммери, причудливо орошавшей эту пленительную долину.

Между тем фургон остановился на ковре из зеленых трав, свисавших словно бахрома над быстрыми водами реки. Ни моста, ни парома нигде не было. А перебраться было необходимо. Айртон начал искать удобного брода. В четверти мили вверх по течению река показалась ему менее глубокой, и он решил, что в-этом месте можно перебраться на другой берег. Сделанные им в нескольких местах измерения показали, что глубина реки тут не превышала трех футов. Фургон мог, не подвергаясь никакому риску, пройти по такому неглубокому месту.

— А нет ли иного способа переправиться на тот берег? — спросил Гленарван у боцмана.

— Нет, сэр, — ответил Айртон, — но эта переправа кажется мне безопасной; Как-нибудь переберемся.

— Следует ли жене и мисс Грант выйти из фургона?

— Ни в коем случае. Мои быки крепки на ногу, и я берусь вести их по верному пути.

— Тогда отправляйтесь, Айртон, — сказал Гленарван, — я полагаюсь на вас.

Всадники окружили тяжелый фургон и смело вошли в воду. Обычно, когда переправляют повозки вброд, то к ним прикрепляют непрерывную цепь пустых бочек, чтобы поддерживать их на поверхности воды, но здесь этот спасательный пояс отсутствовал, и надо было положиться на чутье быков и на осторожность Айртона. Последний, сидя на козлах, направлял упряжку, майор и два матроса рассекали быстрое течение, пробираясь в нескольких саженях впереди. Гленарван и Джон Манглс держались по обеим сторонам фургона, готовые ежеминутно прийти на помощь путешественницам. Паганель и Роберт замыкали шествие.

Все шло хорошо до середины Уиммери. Но тут глубина увеличилась и вода поднялась выше осей. Быки, отнесенные течением в сторону от брода, могли потерять дно под ногами и увлечь за собой качавшийся фургон. Айртон отважно соскочил в воду и, схватив быков за рога, заставил их вернуться к броду.

В эту минуту фургон неожиданно натолкнулся на что-то, раздался треск, он накренился, вода залила ноги путешественниц, и, несмотря на все усилия Гленарвана и Джона, уцепившихся за дощатую стенку фургона, его начало относить течением. Минута была опасная.

К счастью, вся упряжка быков мощно рванулась вперед и потащила за собой фургон. Вскоре быки и лошади ощутили под ногами подъем, ведущий к берегу, и животные и люди, промокшие, но довольные, очутились в безопасности на другом берегу.

Однако от толчка у фургона сломался передок, и лошадь Гленарвана потеряла передние подковы.

Надо было немедленно исправить эти повреждения. Путешественники смущенно переглядывались, не зная, что предпринять; тогда Айртон предложил съездить на стоянку Блек-Пойнт, расположенную в двадцати милях севернее, и привезти оттуда кузнеца.

— Поезжайте, конечно, поезжайте, милейший Айртон, — сказал Гленарван. — Сколько вам потребуется времени, чтобы съездить туда и обратно?

— Часов пятнадцать, не больше, — ответил Айртон.

— Ну так отправляйтесь, а мы в ожидании вашего возвращения расположимся лагерем на берегу Уиммери.

Несколько минут спустя боцман верхом на лошади Вильсона исчез в густых зарослях мимоз.

Глава одиннадцатая. Берк и Стюарт

Остаток дня прошел в разговорах и прогулках. Путешественники бродили по берегам Уиммери, беседуя и восхищаясь красотою местности. Пепельно-серые журавли, ибисы взлетали с хриплыми криками при их приближении, птица атлас искала приюта в верхних ветвях дикого фигового дерева, иволги, чеканы-каменщики и epimaques порхали между великолепными стеблями лилейных растений, а зимородки прекращали обычную рыбную ловлю, и лишь более цивилизованные попугаи — bluemonutain, и сверкающий всеми цветами радуги маленький рошил с пунцовой головкой и желтой грудкой, и лори с красно-голубым оперением, сидя на вершинах цветущих камедных деревьев, продолжали свою оглушительную болтовню.

То лежа на траве у тихо журчащих вод, то блуждая наудачу по рощицам мимоз, путешественники любовались этой чудной природой до самого заката солнца. Ночь, наступившая после коротких сумерек, застигла их в полумиле от лагеря. Они вернулись к нему, руководясь не Полярной звездой, невидимой в Южном полушарии, а созвездием Южного Креста, сверкавшим на горизонте. Мистер Олбинет приготовил ужин в палатке. Все уселись за стол. Наибольший успех имело рагу из жареных попугаев, ловко подстреленных Вильсоном и искусно приготовленных стюардом.

Покончив с ужином, стали искать предлога подольше не ложиться спать в эту чудесную ночь. Леди Элен, к общему удовольствию, попросила Паганеля рассказать о знаменитых путешественниках, исследовавших Австралию, что было им уже давно обещано.

Паганель не заставил долго себя просить. Его слушатели растянулись у подножия великолепной банксии; вскоре дым сигар забелел в листве, тонувшей в ночном мраке, и географ, полагаясь на свою неистощимую память, начал рассказ:

— Вы, конечно, помните, друзья мои, — особенно вы, майор, — имена путешественников, о которых я говорил на борту «Дункана». Из всех, кто пытался проникнуть в глубь материка, только четырем удалось пересечь его с юга на север и с севера на юг. Это были Берк — в тысяча восемьсот шестидесятом и тысяча восемьсот шестьдесят первом годах, Мак-Кинлей — в тысяча восемьсот шестьдесят первом и тысяча восемьсот шестьдесят втором годах, Ленсборо — в тысяча восемьсот шестьдесят втором и Стюарт также в тысяча восемьсот шестьдесят втором году. О Мак-Кинлее и Ленсборо я сообщу очень мало. Первый прошел от города Аделаида до залива Карпентария, второй — от залива Карпентария до Мельбурна. Оба они были посланы австралийскими организациями на поиски Берка, которому не суждено было вернуться.

Берк и Стюарт — вот имена двух исследователей Австралии, о которых я без дальнейших предисловий собираюсь вам рассказать.

Двадцатого августа тысяча восемьсот шестидесятого года Мельбурнское Королевское Общество отправило экспедицию, во главе которой стоял Роберт О’Гара Берк, бывший ирландский офицер. Его сопровождало одиннадцать человек: Вильям Джон Уилс, выдающийся молодой астроном, доктор Беклер, ботаник Грей, молодой военнослужащий индусской армии Кинг, затем Ландельс, Брагс и несколько сипаев. Двадцать пять лошадей и двадцать пять верблюдов несли на себе путешественников, их багаж и съестные припасы на восемнадцать месяцев.

Экспедиция направлялась на северное побережье, к заливу Карпентария, но предварительно должна была исследовать берега реки Куперс-Крик[62]. Экспедиция беспрепятственно пересекла Муррей и Дарлинг и достигла поселения Менэндье на границе колоний. Здесь стало очевидно, что громоздкий багаж обременителен. Это обстоятельство и несколько резкий характер Берка внесли разлад между членами экспедиции. Ландельс, ведущий верблюдов, отделился и вместе с несколькими погонщиками-индусами вернулся к Дарлингу. Берк продолжал продвигаться вперед. Идя то по великолепным, обильно орошаемым пастбищам, то по каменистым, безводным дорогам, он дошел до реки Куперс-Крик. Двадцатого ноября, после трехмесячного странствования, Берк впервые устроил на берегу этой реки склад провианта.

Здесь путешественники на некоторое время задержались, отыскивая подходящую дорогу на север, такую, где можно было бы найти воду. С большими трудностями они добрались до места, которое назвали форт Уилс. В этом пункте, находящемся на полпути между Мельбурном и заливом Карпентария, они устроили сторожевой пост и обнесли его изгородью. Берк разделил свой отряд на две части. Одному отряду, возглавляемому Браге, предстояло остаться во вновь созданном форту в течение трех месяцев и больше, если хватит провианта, и ожидать возвращения другого отряда. Второй отряд состоял только из Берка, Кинга, Грея и Уилса. Они взяли с собой шесть верблюдов и съестных припасов на три месяца, а именно: три центнера муки, пятьдесят фунтов риса, пятьдесят фунтов овсяной муки, один центнер сушеного лошадиного мяса, сто фунтов соленой свинины и сала, а также тридцать фунтов сухарей. Взятых продуктов должно было хватить на путешествие в шестьсот лье в оба конца.

Эти четыре человека отправились в путь. После утомительного перехода через каменистую пустыню они достигли реки Эйр-Крик, конечного пункта, достигнутого в тысяча восемьсот сорок пятом году Стюартом, и отсюда, строго придерживаясь сто сорокового меридиана, они направились к северу.

Седьмого января под палящим солнцем они пересекли тропик. Часто их вводили в заблуждение соблазнительные миражи; еще чаще они страдали от жажды, утолить которую удавалось только в сильные грозы. Изредка они встречали бродячих туземцев, на которых у них не было оснований сетовать. В общем, их путь, не преграждаемый ни озерами, ни большими реками, ни горами, был не слишком труден.

Двенадцатого января на севере возникло несколько песчаных холмов, в том числе — гора Форбса, а за ними цепь гранитных гор. Здесь продвигаться было очень трудно: животные упрямились, отказываясь идти вперед. «Мы все еще в области гранитных гор. Верблюды потеют от страха», — писал Берк в путевом дневнике. Однако ж исследователи благодаря своей энергии добрались до берегов реки Тернер, а затем и до верхнего течения реки Флиндерс, где до них в тысяча восемьсот сорок первом году побывал Шток. Эта река течет среди двух рядов пальм и эвкалиптов и впадает в залив Карпентария.

Близость океана проявлялась множеством болотистых мест. Один из верблюдов погиб в болоте, остальные отказались идти дальше. Кингу и Грею пришлось остаться с ними. Берк и Уилс продолжали двигаться к северу и, преодолев ряд трудностей, о которых весьма смутно упоминается в их дневниках, достигли болотистого места, заливаемого морским приливом. Но самого океана они так и не увидели. Это произошло одиннадцатого февраля тысяча восемьсот шестьдесят первого года.

— Значит, им не удалось продвинуться дальше? — спросила Элен.

— Нет, мадам, — ответил Паганель. — Зыбкая болотистая почва уходила из-под ног, и пришлось вернуться к своим товарищам, оставшимся в форте Уилс. Грустное то было возвращение! Слабые, изнуренные, еле передвигая ноги, дотащились они до Грея и Кинга. Отсюда экспедиция, спускаясь к югу по уже пройденной дороге, направилась к реке Куперс-Крик. Нам не известны точно все перипетии, опасности, страдания этого путешествия, ибо в дорожном дневнике нет об этом записей, но, несомненно, оно было ужасно.

И действительно, в апреле в долину Купера прибыли уже только трое. Грей изнемог от тяжести пути и скончался. Четверо верблюдов погибли. Однако, доберись путешественники до форта Уилс, где их поджидал Браге со своим складом провианта, они были бы спасены.

Они удвоили усилия и тащились вперед еще несколько дней. Двадцать первого апреля показалась наконец ограда форта. Они вошли, и что же! В этот самый день, тщетно прождав их пять месяцев. Браге ушел из форта Уилс!

— Ушел? — воскликнул Роберт.

— Да, ушел, по роковой игре случая! Оставленная Браге записка свидетельствовала о том, что еще семью часами раньше он был здесь. Берк не мог и мечтать догнать его. Несчастные, брошенные на произвол судьбы, немного подкрепились оставленной на складе провизией. Но средств передвижения у них не было, а до реки Дарлинг оставалось еще полтораста лье.

Тогда Берк вопреки мнению Уилса решает идти к австралийским поселениям, расположенным у подножия горы Гопелес, в шестидесяти лье от форта Уилс. И вот трое путешественников пускаются в путь. Из двух уцелевших верблюдов один утонул в тинистом притоке Куперс-Крика, а второй так ослаб, что был не в силах сделать ни шагу; пришлось прикончить его и питаться его мясом. Вскоре припасы иссякли. Трое несчастных вынуждены были питаться только нарду — водяным растением, листья которого съедобны. Отдалиться от реки Куперс-Крик они не смеют, ибо кругом нет воды, взять же воды с собой им не в чем. Пожар уничтожает их хижину и их дорожные принадлежности. Они обречены на гибель. Им остается только умереть.

Берк подзывает к себе Кинга и говорит ему: «Мне осталось жить всего несколько часов. Вот мои часы и путевой дневник. Когда я умру, то прошу вас, вложите в мою правую руку пистолет и оставьте меня так лежать на земле, не хороните». Это были последние слова Берка. На следующий день в восемь часов утра он скончался. Растерянный, обезумевший Кинг бросился на поиски туземцев. Вернувшись, он застал мертвым также и Уилса. Кинга приютили туземцы. Там в сентябре месяце нашла его экспедиция Говита, которая одновременно с экспедициями Ленсборо и Мак-Кинлея послана была на розыски Берка. Таким образом, из четырех исследователей, пересекших Австралийский материк, уцелел лишь один…

Рассказ Паганеля произвел на всех слушателей тяжелое впечатление. Каждый думал о капитане Гранте, который, быть может, подобно Берку и его спутникам, скитался по этому роковому материку. Удалось ли потерпевшим кораблекрушение избежать страданий, выпавших на долю отважных исследователей? Это сопоставление было столь естественно, что слезы заблестели на глазах Мери Грант.

— Отец мой, бедный мой отец!.. — прошептала она.

— Мисс Мери, мисс Мери! — воскликнул Джон Манглс. — Чтобы испытать все эти опасности, нужно отважиться проникнуть в глубь материка! Капитан Грант, как Кинг, попал к туземцам, и так же, как Кинг, он будет спасен! Ваш отец никогда не находился в таких страшных условиях.

— Никогда, — подтвердил Паганель. — Повторяю вам, дорогая мисс Мери, что австралийцы очень гостеприимны.

— О, если бы это было так! — промолвила молодая девушка.

— Ну, а Стюарт? — спросил Гленарван, желая отвлечь товарищей от этих грустных мыслей.

— Стюарт? — переспросил ученый. — О, ему более повезло! Еще в тысяча восемьсот сорок восьмом году Джон Мак-Дуаль-Стюарт предпринял первое путешествие по Австралии, сопровождая своего однофамильца в пустыню, простирающуюся к северу от Аделаиды. В тысяча восемьсот шестидесятом году Стюарт с двумя спутниками тщетно пытался проникнуть в глубь Австралии. Однако это был человек настойчивый. Первого января тысяча восемьсот шестьдесят первого года он во главе одиннадцати смельчаков вышел из Чемберс-Крика и остановился всего в шестидесяти лье от мыса Карпентария, но пересечь до конца этот опасный материк ему, из-за недостатка съестных припасов, не удалось, и он вернулся в Аделаиду.

Однако Стюарт отважился еще раз попытать счастья и организовал третью экспедицию, которой удалось достигнуть цели, к коей он столь пылко стремился.

Парламент Южной Австралии поддержал это новое начинание и постановил выдать Стюарту субсидию в две тысячи фунтов стерлингов. Стюарт, обладая уже опытом исследователя, тщательно готовился к этой экспедиции. Друзья его — естествоиспытатель Уотергоуз, Фринг, Кэкунк, а также его бывшие спутники — Вудфорд, Олд и другие, всего десять человек, — присоединились к нему. Он взял с собой двадцать бурдюков из американской кожи, вместимостью по семь галлонов воды каждый, и пятого апреля тысяча восемьсот шестьдесят второго года экспедиция в полном составе уже достигла бассейна Ньюкасл-Уотерс, перейдя восемнадцатую параллель в том самом месте, дальше которого Стюарт не смог продвинуться. Дальнейший путь экспедиции проходил приблизительно вдоль сто тридцать первого меридиана, то есть в семи градусах к западу от маршрута Берка.

Базой для дальнейших исследований должен был служить бассейн Ньюкасл-Уотерс. Тщетно Стюарт старается пройти через окружающие его густые леса на север и северо-восток. Так же безуспешны были попытки достичь на западе реки Виктории: непроходимая чаща кустарников преграждала все пути. Тогда Стюарт решил перенести лагерь, и ему удалось раскинуть его несколько северней, у Говоровых болот. Отсюда, идя на восток, он наталкивается на своем пути среди равнин, поросших травой, на ручей Дейли и проходит вверх по его течению приблизительно миль на тридцать.

Местность становится чудесной: ее пастбища восхитили и обогатили бы любого скваттера; эвкалипты вздымали здесь свои вершины на огромную высоту. Восхищенный Стюарт продолжал идти вперед. Он достиг берегов реки Странгуэйс и ее притока Ропер-Крик, открытого Лейхардтом; воды этих рек струились среди великолепных пальмовых рощ, достойных детищ этого тропического края. Здесь жили туземные племена. Они радушно приняли исследователей.

Отсюда экспедиция направляется на северо-северо-запад, разыскивая среди почвы, покрытой песчаником и железистыми горными породами, истоки реки Адилейд, впадающей в залив Ван-Димена. Путь экспедиции проходил по области Арнхемленда, среди зарослей дикой капусты, бамбука, сосен и панданусов. Река Адилейд расширяется, берега становятся болотистыми. Океан близок.

Во вторник, двадцать второго июля, Стюарт разбивает лагерь среди болот Фриш-Уотер. Продвижение экспедиции очень затрудняют бесчисленные ручьи, и он посылает трех спутников на поиски более удобных дорог. На следующий день, то идя в обход непроходимых водоемов, то увязая в топях, Стюарт выбрался на плоскогорье, местами поросшее травой, местами поросшее группами камедных деревьев и каких-то деревьев с волокнистой корой. В воздухе носились стаи ибисов, гусей и каких-то очень пугливых водяных птиц. Туземцев вблизи не было, лишь вдали виднелись дымки их кочевий.

Двадцать четвертого июля, через девять месяцев после выезда из Аделаиды, Стюарт, желая в этот же день достигнуть берега океана, отправляется в восемь часов двадцать минут утра на север. Дорога шла отлого, в гору, почва была усеяна кусками железной руды, и всюду высились вулканического происхождения скалы. Деревья стали низкорослыми типа приморских. Перед глазами предстала вдруг широкая наносная долина, окаймленная деревцами. Стюарт отчетливо услышал шум океанского прибоя, но ничего не сказал своим спутникам. Они вошли в густую поросль ветвей дикого виноградника. Стюарт сделал несколько шагов — и вот он на берегу Индийского океана!

«Море, море!» — вскричал изумленный Фринг.

Прибежали остальные члены экспедиции и троекратным «ура» приветствовали Индийский океан.

Австралийский материк был пересечен в четвертый раз. Стюарт, согласно обещанию, которое он дал губернатору, сэру Ричарду Макдоналю, омыл ноги, лицо и руки в волнах Индийского океана и вернулся в долину, а на одном из деревьев вырезал свои инициалы «М.Д.С.».

У ручья раскинули лагерь. На следующий день Фринг отправился на разведку: следовало выяснить, можно ли с юго-запада подойти к устью реки Адилейд. Но почва была слишком топкой для лошадей, и пришлось отказаться от этого намерения.

Тогда Стюарт выбрал на прогалине высокое дерево, срубил нижние ветви и на верхушке поднял австралийский флаг. На коре дерева он вырезал следующие слова: «Рой землю с южной стороны, на расстоянии фута».

А если какой-нибудь путешественник когда-либо разроет землю в указанном месте, то найдет там жестяную коробку с документом, каждое слово которого неизгладимо врезалось в мою память:

«Великое исследование и переход с юга на север Австралии.

Исследователи, возглавляемые Джоном Мак-Дуаль-Стюартом, достигли этого места двадцать пятого июня тысяча восемьсот шестьдесят второго года, после того как пересекли Австралийский материк от Южного моря до берега Индийского океана, пройдя через центр страны. Они покинули город Аделаиду двадцать шестого октября тысяча восемьсот шестьдесят первого года, а последний населенный пункт английских колоний в северном направлении — двадцать первого января тысяча восемьсот шестьдесят второго года. В память этого счастливого события они подняли здесь австралийский флаг с начертанным на нем именем главы экспедиции. Все обстоит благополучно. Боже, храни королеву!»

Ниже следуют подписи Стюарта и его спутников.

Так было увековечено это важное событие, нашедшее отклик во всем мире.

— А эти мужественные люди встретились вновь со своими друзьями на юге? — спросила леди Элен.

— Да, мадам, — ответил Паганель, — добрались до юга все, но не без труда! Больше всех пострадал Стюарт. Когда он двинулся в обратный путь, то здоровье его было расшатано цингой. В начале сентября болезнь стала настолько прогрессировать, что Стюарт уже не надеялся добраться живым до населенных мест; он был не в силах держаться в седле и продвигался вперед, лежа на носилках, подвешенных между двумя лошадьми. В конце октября у него началось кровохарканье, совершенно его истощившее. Убили одну лошадь, чтобы сварить ему бульон. Двадцать восьмого октября Стюарт почувствовал, что умирает, но наступил спасительный кризис, и десятого декабря маленький отряд в полном составе достиг первого населенного места. Семнадцатого декабря Стюарт совершил въезд в Аделаиду и был встречен восторженными приветствиями жителей. Но здоровье его было уже подорвано, и немедленно после получения большой золотой медали от Географического общества он на судне «Инд» отплыл в свою любимую Шотландию.

— Этот человек, — заметил лорд Гленарван, — наделен был необычайной нравственной силой, которая превосходила даже его силы физические. Это всегда способствует свершению великих подвигов. Шотландия вправе им гордиться.

— А после смерти Стюарта никто из путешественников не пытался делать новые открытия? — спросила леди Элен.

— Пытались, — ответил Паганель, — я уже не раз упоминал о Лейхардте. Этот путешественник еще в тысяча восемьсот сорок четвертом году совершил замечательное путешествие на север Австралии. В тысяча восемьсот сорок восьмом году он предпринял вторую экспедицию, на этот раз на северо-восток Австралии. В течение семнадцати лет о нем ничего не было слышно. В прошлом году знаменитый ботаник, доктор Мюллер из Мельбурна, предпринял сбор пожертвований для снаряжения экспедиции на поиски Лейхардта. Нужная для экспедиции сумма была быстро собрана, и отряд отважных скваттеров во главе с умным и предприимчивым Мак-Индром двадцать первого июня тысяча восемьсот шестьдесят четвертого года отправился из Парао. Сейчас, когда я рассказываю об этой экспедиции, она, вероятно, уже далеко углубилась внутрь страны. Пусть поиски Лейхардта увенчаются успехом, пожелаем же и ему и нам отыскать дорогих друзей.

«Этими словами географ закончил свое повествование. Час был поздний. Слушатели разошлись. Несколько минут спустя все спокойно спали, и только птица-часы, укрывшись в листве белого камедного дерева, равномерно отбивала секунды этой безмятежной ночи.

Глава двенадцатая. Железная дорога из Мельбурна в Сэндхорст

Майор с неудовольствием узнал, что Айртон покидает лагерь, чтобы отправиться за кузнецом на стоянку Блэк-Пойнт. Но он ни словом не обмолвился о своем недоверии к бывшему боцману, а ограничился наблюдением за окрестностями реки. Ничем не нарушаемое спокойствие царило окрест. Прошла короткая ночь, и над горизонтом снова засияло солнце.

Что касается Гленарвана, то он опасался лишь одного: как бы Айртон не вернулся один, без рабочего, в таком случае фургон останется сломанным и нельзя будет продолжать путь. Это задержит на несколько дней экспедицию, а Гленарван, которому не терпелось поскорее добиться успеха, не допускал никаких промедлений.

К счастью, Айртон не потратил зря ни своего времени, ни своих усилий. Он явился на следующий день на рассвете, его сопровождал человек, назвавшийся кузнецом стоянки Блэк-Пойнт. Это был рослый, крепкий парень, в лице его было что-то отталкивающее и зверское, что отнюдь не располагало в его пользу. В сущности это было не важно, если только он знал свое ремесло. Во всяком случае, он был чрезвычайно молчалив и слов даром не тратил.

— Хороший он кузнец? — спросил Джон Манглс боцмана.

— Я знаю его не больше вашего, капитан, — ответил Айртон. — Посмотрим.

Кузнец принялся за работу. По тому, как он чинил фургон, можно было заключить, что он знает свое дело. Работал он ловко, проявляя незаурядную силу. Майор заметил, что кожа вокруг его запястья сильно воспалена, представляя кольцо черноватой запекшейся крови. Это указывало на недавнее ранение, которое плохо скрывали рукава дешевой шерстяной рубашки. Мак-Наббс спросил кузнеца о происхождении этих, очевидно очень болезненных, ссадин, но тот ничего не ответил и продолжал работать.

Через два часа фургон был починен. Лошадь Гленарвана кузнец подковал очень быстро, так как догадался захватить с собой готовые подковы. Эти подковы имели особенность, которая не ускользнула от глаз майора: с наружной стороны на них грубо был вырезан трилистник. Мак-Наббс указал на это Айртону.

— Это клеймо станции Блэк-Пойнт, — пояснил боцман. — Оно помогает находить следы убежавших со стоянки лошадей и не путать их с чужими.

Подковав лошадь Гленарвана и получив плату за работу, кузнец ушел, произнеся за все время не более четырех слов.

Полчаса спустя путешественники снова тронулись в путь. Из-за росших по сторонам мимоз открывались обширные пространства, вполне заслуживавшие местное название опенплейн — «открытая равнина». Там и сям среди кустов, высоких трав и изгородей, внутри которых паслись многочисленные стада, валялись обломки кварца и железистых горных пород. Несколькими милями далее колеса фургона стали довольно глубоко врезаться во влажный грунт. Здесь журчали извилистые ручьи, полускрытые зарослями гигантских тростников. Далее пришлось огибать обширные лагуны, высыхающие от солнца. Путешествие проходило гладко и, надо добавить, нескучно.

Леди Элен, вследствие ограниченных размеров «салона», поочередно приглашала к себе в гости всадников. Каждый из них не только отдыхал от верховой езды, но и приятно проводил время, беседуя с этой милой женщиной. Элен и Мери принимали гостей с очаровательной любезностью. Конечно, не был обойден этими ежедневными приглашениями и Джон Манглс, и его несколько серьезная беседа отнюдь не утомляла путешественниц. Напротив.

Продвигаясь таким образом, отряд пересек по диагонали почтовую дорогу из Краулэнда в Хорсгэм — дорогу очень пыльную, которой пешеходы обычно избегают. Близ границы округа Тальбот путешественники миновали ряд невысоких холмов и вечером разбили лагерь в трех милях севернее Мэриборо. Сеял мелкий дождь, и в любой иной стране он размыл бы почву, но здесь воздух настолько поглощал и впитывал в себя сырость, что в лагере нисколько не пострадали от дождя.

На следующий день, 29 декабря, отряд двигался несколько медленнее, ибо ехать пришлось по гористой местности, напоминавшей Швейцарию в миниатюре. Все время надо было то взбираться на гору, то спускаться под гору, причем фургон так сильно трясло, что путешественники часть пути предпочли идти пешком, что было гораздо приятнее.

В одиннадцать часов подъехали к Карлсбруку, довольно значительному городу. Айртон предложил обогнуть город, не заезжая туда, чтобы выиграть время. Гленарван согласился с ним, но Паганель, всегда жадный к новым впечатлениям, очень хотел побывать в Карлсбруке. Ему предоставили эту возможность, а фургон медленно поехал дальше.

Паганель, по своему обыкновению, взял Роберта с собой. Они пробыли в Карлсбруке недолго, но даже этого кратковременного пребывания оказалось достаточно, чтобы составить себе точное представление об австралийских городах. В Карлсбруке был банк, здание суда, рынок, школа, церковь и сотня кирпичных, совершенно схожих между собой домов. Все это было расположено по английской системе — правильным четырехугольником, пересеченным параллельными улицами. Все было просто, но очень однообразно. По мере того как город разрастается, улицы его становятся длиннее, как штанишки подрастающего ребенка, и первоначальная симметрия отнюдь не нарушается.

В Карлсбруке царило большое оживление — обычное явление в этих лишь недавно возникших городах. В Австралии города вырастают, словно деревья под влиянием солнечного тепла. Люди, озабоченные делами, сновали по улицам. Торговцы золотом толпились у приисковых контор. Драгоценный металл под охраной местной полиции доставляли сюда с заводов Бендиго и горы Александр. Все эти люди, обуреваемые жаждой наживы, были так погружены в свои дела, что не обратили никакого внимания на приезд чужестранцев.

Паганель и Роберт, покружив час по городу, поехали вдоль тщательно возделанных полей догонять своих спутников. За этими полями потянулись обширные луга, называемые «Low Lewel plains», с бесчисленными стадами баранов и хижинами пастухов. Затем внезапно, как это часто бывает в Австралии, потянулась пустыня. Симпсоновские холмы и гора Торангувер отмечали здесь южную границу округа Лоддон под сорок четвертым градусом долготы.

До этих пор экспедиция не встречала на своем пути туземных племен, ведущих первобытный образ жизни. Гленарвану уже приходило в голову, что в Австралии они встретят так же мало австралийцев, как в аргентинских пампах» индейцев. Но Паганель успокоил его, сообщив, что дикие туземные племена кочуют главным образом по равнине у реки Муррей, милях в ста на восток.

— Мы приближаемся к стране золота, — сказал он. — Дня через два мы будем в богатейшем округе горы Александра. В тысяча восемьсот пятьдесят втором году туда потоком хлынули золотоискатели, и дикари вынуждены были уйти в пустыни Центральной Австралии. Мы с вами находимся теперь в цивилизованном крае, хотя это и не бросается в глаза; сегодня мы пересечем железную дорогу, соединяющую Муррей с океаном. Но должен признаться, друзья мои, что железная дорога в Австралии кажется мне явлением необычайным!

— Почему же, Паганель? — спросил Гленарван.

— Почему? Да потому, что это не под стать окружающему. Я знаю, что вы, англичане, привыкли колонизировать отдаленные владения, вы устраиваете телеграф и всемирные выставки в Новой Зеландии и смотрите на это как на дело самое обыденное. Но ум такого француза, как я, это приводит в замешательство и путает все его представления об Австралии.

— Это потому, что вы думаете о прошлом этой страны, а не о ее настоящем, — заметил Джон Манглс.

— Согласен, — ответил Паганель. — Но свист паровоза, мчащегося по пустыням, клубы пара, обволакивающие ветви мимоз и эвкалиптов, ехидны, утконосы и казуары, убегающие от курьерских поездов, дикари, которые в три часа тридцать отправляются в курьерских поездах из Мельбурна в Каслмейн, в Сандхурст или в Ичука, — все это изумит любого человека, если только он не англичанин и не американец. Вместе с вашей железной дорогой из пустыни прочь бежит поэзия.

— Пусть так, если на смену ей идет прогресс, — ответил майор.

Громкий свисток паровоза прервал спор. Путешественники находились не более как в миле от полотна железной дороги. Паровоз, пришедший малой скоростью с юга, остановился как раз там, где дорога, по которой ехал фургон, пересекала железнодорожный путь.

Эта железнодорожная линия, как сказал Паганель, соединяла столицу провинции Виктория с самой большой рекой Австралии — Муррей. Необъятная река эта, открытая в 1828 году Стюартом, берет свое начало в Австралийских Альпах и, впитав в себя воды рек Лахлан и Дарлинг, змеится вдоль всей северной границы провинции Виктория, впадая в бухту Энкаунтер, возле Аделаиды. Муррей протекает по цветущим, плодородным местностям, и благодаря удобному железнодорожному сообщению с Мельбурном вдоль ее берегов возникает все больше и больше скотоводческих хозяйств. В ту пору эта железнодорожная линия эксплуатировалась на протяжении ста пяти миль, от Сандхорста до Мельбурна, обслуживая Кайтен и Каслмейн. Дальнейший, строящийся участок, длиной в семьдесят миль, тянулся до Ичука, столицы провинции Риверина, основанной в этом самом году на берегу Муррея.

Тридцать седьмая параллель пересекала полотно железной дороги в нескольких милях севернее Каслмейна, у Кемден-Бриджа, моста, переброшенного через Люттон, один из многочисленных притоков Муррея.

Именно к этому месту и направил Айртон свой фургон, впереди которого галопом до Кемден-Бриджа скакали всадники. Их влекло туда также любопытство. Огромная толпа быстро неслась по направлению к железнодорожному мосту. Обитатели соседних поселений покинули дома, пастухи бросили стада, все запрудили подступы к полотну железной дороги. То и дело слышались крики:

— К железной дороге! К железной дороге!

Очевидно, это возбуждение вызвано было каким-то необыкновенным событием, может быть крупной катастрофой.

Гленарван и его спутники пришпорили лошадей и через несколько минут доскакали до Кемденского моста. Там они сразу поняли причину скопления людей.

Произошла ужасная катастрофа. Это было не столкновение поездов, а крушение поезда, которое напоминало самые крупные катастрофы, происходящие на американских линиях. Река, через которую переброшен был железнодорожный мост, была завалена обломками вагонов и паровоза. То ли мост не выдержал тяжести поезда, то ли поезд сошел с рельсов, но паровоз и пять из шести вагонов свалились в реку Люттон. Только последний вагон, чудом не свалившийся, ибо лопнула его цепь, стоял на рельсах в метре расстояния от пропасти. Внизу зловеще громоздились почерневшие, погнутые оси, обломки вагонов, исковерканные рельсы, обуглившиеся шпалы. Всюду вокруг валялись куски парового котла, разорвавшегося от сотрясения. Из этого нагромождения бесформенных обломков вырывались языки пламени, спирали пара, смешанные с клубами черного дыма. После ужасного крушения еще более ужасный пожар. Повсюду виднелись лужи крови, обуглившиеся оторванные конечности, обезображенные трупы. Никто не решался подсчитать, сколько жертв погребено под этими обломками.

Гленарван, Паганель, майор, Джон Манглс, смешавшись с толпой, прислушивались к тому, что говорилось вокруг. Каждый старался по-своему объяснить причину катастрофы.

— Мост подломился, — говорили одни.

— Какое там подломился, — возражали другие, — он и сейчас целехонек! Забыли, наверное, перед приходом поезда свести его, вот и все.

Действительно, мост был разводной, открывавший проход для речных судов. Неужели железнодорожный сторож, по непростительной небрежности, забыл свести мост и мчавшийся на всех парах поезд свалился в реку? Эта гипотеза казалась вполне правдоподобной, ибо если обломки половины моста валялись под разбитыми вагонами, то вторая половина его, отведенная на противоположный берег, все еще висела на совершенно неповрежденных цепях. Итак, несомненно, катастрофа произошла из-за халатности железнодорожного сторожа.

Крушение произошло ночью с экспрессом номер тридцать семь, вышедшим из Мельбурна в одиннадцать часов сорок пять минут вечера. Было около четверти четвертого утра, когда поезд, выйдя за двадцать пять минут перед этим со станции Каслмейн, рухнул с Кемденского моста. Тотчас же пассажиры и служащие уцелевшего вагона попытались просить помощи пострадавшим, но телеграф, столбы которого валялись на земле, не работал. Каслмейнским властям понадобилось поэтому три часа, чтобы прибыть к месту крушения. Таким образом, только в шесть часов утра удалось начать спасательные работы под руководством главного инспектора колонии господина Мишеля и отряда полисменов во главе с полицейским офицером. Полисменам помогали скваттеры и их рабочие. Прежде всего занялись тушением огня, который с невероятной быстротой пожирал груды обломков. Несколько изуродованных до неузнаваемости трупов лежало на откосах насыпи. Однако пришлось отказаться от мысли извлечь из такого пекла хотя бы одного человека. Огонь быстро довершил смертоносную работу крушения. Из всех пассажиров поезда, количество которых было неизвестно, уцелели лишь десять человек, ехавших в последнем вагоне. Управление железной дороги только что прислало за ними паровоз, чтобы доставить их обратно в Каслмейн. Тем временем лорд Гленарван, представившись инспектору, вступил с ним и с полицейским офицером в беседу. Последний был худощавый, высокий, невозмутимо хладнокровный человек. Если он и способен был что-либо чувствовать, то это никак не отражалось на его бесстрастном лице. Он отнесся к крушению, как математик к задаче, которую необходимо решить и определить неизвестное. Услыхав слова взволнованного Гленарвана «Какое огромное несчастье!», он спокойно ответил:

— Хуже чем несчастье, сэр.

— Хуже? — воскликнул Гленарван, неприятно пораженный этой фразой. — Что же может быть хуже подобного несчастья?

— Преступление, — спокойно ответил полицейский офицер.

Гленарван, не оспаривая этого слова, вопросительно взглянул на инспектора.

— Да, сэр, — отозвался главный инспектор, — расследование убедило нас, что катастрофа произошла вследствие преступления. Багажный вагон ограблен, на уцелевших пассажиров напала шайка из пяти-шести злоумышленников. Очевидно, мост не был сведен не по оплошности сторожа, а преднамеренно. Если сопоставить это обстоятельство с исчезновением железнодорожного сторожа, то можно не сомневаться, что этот негодяй был сообщником преступников.

Услыхав это заключение главного инспектора, полицейский офицер отрицательно покачал головой.

— Вы не согласны со мной? — спросил инспектор.

— Нет, не согласен, поскольку речь идет о сообщничестве сторожа.

— Однако только при его соучастии можно допустить, что преступление совершено дикарями, бродящими по берегам Муррея, — возразил инспектор. — Если бы не его помощь, то туземцы, ничего не смыслящие в механизме моста, не могли бы развести его.

— Правильно, — сказал полицейский.

— Между тем, — продолжал инспектор, — показаниями некоего капитана установлено, что после того как его судно проплыло под Кемденским мостом в десять часов сорок минут вечера, этот мост согласно правилам был снова сведен.

— Совершенно верно.

— Таким образом, соучастие железнодорожного сторожа кажется мне неопровержимым.

Но полицейский офицер снова отрицательно покачал головой.

— Значит, сударь, вы полагаете, что туземцы, непричастны к этому преступлению? — спросил Гленарван.

— Ни в коем случае.

— Но кто же виновен?

В это время в полумиле расстояния вверх по течению Муррея послышался гул голосов. Там собралась толпа, быстро возраставшая. Вскоре она приблизилась к мосту. В центре толпы шли два человека, несшие труп. То было окоченевшее тело железнодорожного сторожа. Удар кинжалом поразил его в сердце. Убийцы, оттащив тело своей жертвы подальше от Кемденского моста, очевидно, стремились направить первые розыски полиции по ложному пути.

Найденный труп полностью подтверждал предположения полицейского офицера; дикари были неповинны в преступлении.

— Люди, подстроившие это крушение, — сказал офицер, — хорошо знакомы с этой игрушкой.

И он показал ручные кандалы, сделанные из двух железных колец, замыкавшихся замком.

— Вскоре, — прибавил он, — я буду иметь удовольствие преподнести им этот браслет в виде новогоднего подарка.

— Так, значит, вы подозреваете…

— …«бесплатных пассажиров» на судах ее величества.

— Что! Каторжников? — воскликнул Паганель, знавший, что в австралийских колониях эта метафора обозначает каторжников.

— Я полагал, что ссыльные не имеют права жительства в провинции Виктория, — заметил Гленарван.

— Вот еще! — отозвался полицейский офицер. — Они это право сами себе предоставили. Некоторым из этих молодчиков удается бежать, и я не ошибусь, если скажу, что преступники прибыли сюда прямехонько с Пертской каторги. Но, поверьте, мы сумеем водворить их обратно.

Инспектор подтвердил жестом слова офицера. В эту минуту к переезду через полотно железной дороги подъехал фургон. Гленарван хотел избавить путешественниц от ужасного зрелища, он поспешно простился с инспектором и знаком пригласил своих друзей следовать за ним.

— Это не основание прерывать наше путешествие, — сказал он.

Подъехав к фургону, Гленарван сказал леди Элен, что произошла железнодорожная катастрофа, но умолчал о том, что она была следствием преступления. Не упомянул он также и о шайке беглых каторжников, решив сообщить об этом только Айртону. Затем маленький отряд перебрался через полотно железной дороги в нескольких сотнях метров выше моста и продолжал свой путь на восток.

Глава тринадцатая. Первая награда по географии

На горизонте, милях в двух от железной дороги, вырисовывались удлиненные профили нескольких холмов, замыкавших равнину. Фургон вскоре въехал в узкие, извилистые ущелья. Эти ущелья привели путешественников в очаровательную долину, где, разбившись на маленькие группы, росли, с поистине тропической роскошью, высокие деревья. Самыми замечательными среди них были казуарины, — они будто заимствовали у дуба его могучий ствол, у акаций — благоухающие грозди цветов, у сосны — жесткость сине-зеленых игл; с их ветвями сплетались причудливые конусообразные вершины стройных, редких по своему изяществу банксий — «banksia latifolia». Большие кусты с ниспадающими ветвями производили в этой чаще впечатление зеленого водопада, струящегося из переполненных водоемов.

Восхищенные взоры блуждали среди всех этих чудес природы, не зная, на чем остановиться.

Маленький отряд задержался на минуту. Айртон, по приказанию леди Элен, остановил упряжку быков, и огромные колеса перестали скрипеть по кварцевому песку. Густые зеленые ковры расстилались под деревьями, только какие-то правильные холмики разделяли их на достаточно отчетливые квадраты, напоминавшие большую шахматную доску. Паганель сразу узнал в этих одиноких зеленых квадратах поэтические места вечного упокоения. Он узнал эти четырехугольные могилы туземцев, следы которых ныне почти сплошь заросли травой и потому так редко попадаются путешественнику на австралийской земле.

— Рощи смерти, — сказал он.

Действительно, перед глазами путешественников лежало кладбище туземцев, но такое свежее, такое тенистое, такое уютное, его так оживляли стаи порхающих птиц, что оно не навевало грустных мыслей. Его легко можно было принять за райский сад той поры, когда бессмертие еще царило на земле. Казалось, что оно создано было для живых. Но могилы, некогда содержавшиеся дикарями в безукоризненном порядке, ныне уже исчезали под бурно нахлынувшими травами. Нашествие европейцев заставило туземцев уйти далеко от земель, где покоились их предки, и колонизация превратила эти долины смерти в пастбища для скота. Поэтому такие рощицы встречаются все реже, и нога равнодушного путешественника часто ступает по земле, где покоится прах не так давно вымершего поколения.

Паганель и Роберт, опередив своих спутников, ехали по тенистым аллеям между заросшими травой могильными насыпями. Они разговаривали и просвещали друг друга, ибо географ утверждал, что ему очень многое дают беседы с юным Грантом. Но не проехали они и четверти мили, как лорд Гленарван заметил, что они остановились, затем спешились и наклонились к земле. Судя по их выразительным жестам, они рассматривали что-то чрезвычайно интересное.

Айртон погнал быков, и скоро фургон нагнал двух друзей. Причина их задержки и удивления сразу стала понятна. Под тенью великолепной банксий мирно спал мальчик-туземец лет восьми, одетый в европейское платье. О том, что мальчуган — уроженец центральных областей Австралии, красноречиво свидетельствовали его курчавые волосы, почти черная кожа, приплюснутый нос, толстые губы и необычно длинные руки; но смышленое лицо ребенка и его одежда доказывали, что маленький австралиец уже приобщился к цивилизации.

Леди Элен очень заинтересовал мальчик, она вышла из фургона, и вскоре весь отряд окружил крепко спавшего маленького туземца.

— Бедное дитя! — проговорила Мери Грант. — Неужели он заблудился в этой пустыне?

— А я думаю, — ответила леди Элен, — что он пришел сюда издалека, чтобы посетить эти рощи смерти. Наверное, здесь покоятся те, кого он любил.

— Его нельзя здесь оставить, — заявил Роберт, — он ведь совсем один и…

Но сострадательная фраза Роберта осталась не законченной: маленький австралиец, не просыпаясь, повернулся на другой бок, и, к величайшему удивлению, все увидели, что у него на спине плакат со следующей надписью:

«Толине. Должен быть доставлен в Ичугу под присмотром железнодорожного кондуктора Джефри Смита. Проезд оплачен».

— Узнаю англичан! — воскликнул Паганель. — Они отправляют ребенка, словно какую-нибудь посылку, пишут на нем адрес, как на конверте. Мне говорили об этом, но я не верил.

— Бедняжка! — промолвила леди Элен. — Уж не был ли он в том поезде, который потерпел крушение у Кемден-Бриджа. Быть может, родители его погибли и он теперь сирота.

— Не думаю, — сказал Джон Манглс. — Этот плакат указывает как раз на то, что он путешествует один.

— Он просыпается, — сказала Мери Грант.

И действительно, ребенок просыпался. Он медленно открыл глаза и затем вновь закрыл их, ослепленный ярким дневным светом. Элен взяла его за руку, и мальчуган поднялся, удивленно глядя на путешественников. В первую минуту на лице ребенка отразился страх, но присутствие леди Элен, видимо, успокоило его.

— Понимаешь ли ты по-английски, дружок? — спросила его молодая женщина.

— Понимаю и говорю, — ответил мальчик на родном языке путешественников, но с сильным акцентом, напоминавшим акцент, с каким французы говорят по-английски.

— Как тебя зовут? — спросила Элен.

— Толине, — ответил маленький австралиец.

— А, Толине! — воскликнул Паганель. — Если я не ошибаюсь, на туземном языке это имя означает «древесная кора», не так ли?

Толине утвердительно кивнул головой и снова принялся разглядывать путешественниц.

— Откуда ты, дружок? — продолжала расспрашивать леди Элен.

— Я из Мельбурна и ехал в сандхордском поезде.

— Ты был в том поезде, который потерпел крушение на Кемденском мосту? — спросил Гленарван.

— Да, сэр, — ответил Толине, — но библейский Бог спас меня.

— Ты путешествуешь один?

— Один. Высокочтимый отец Пакстон поручил меня Джефри Смиту, но, увы! Бедный кондуктор погиб.

— А ты никого, кроме него, не знал в этом поезде?

— Никого, сэр, но Бог охраняет детей и не дает им погибнуть.

Толине говорил об этом так трогательно, что слова его хватали за сердце. Упоминая имя божье, он становился серьезным и глаза его начинали блестеть, и вы чувствовали, какая горячая вера жила в этой юной душе. Этот религиозный пыл в столь юном создании был легко объясним. Этот ребенок принадлежал к числу тех молодых туземцев, которых английские миссионеры окрестили и воспитали в строгих нравах методистской церкви. Его спокойные ответы, чистоплотность, скромная одежда придавали ему облик маленького священнослужителя.

Но куда брел мальчуган через эти пустынные места и почему покинул Кемденский мост? Элен спросила его об этом.

— Я возвращаюсь к моему племени в Лахлан, — пояснил Толине, — мне хочется повидать родных.

— Они австралийцы? — спросил Джон Мангл.

— Австралийцы из Лахлана, — ответил Толине.

— У тебя есть отец, мать? — спросил Роберт Грант.

— Да, брат мой, — ответил Толине, протягивая руку юному Гранту.

Роберта так сильно растрогало обращение «брат мой», что он расцеловал маленького австралийца, и мальчики сразу стали друзьями.

Между тем путешественников крайне заинтересовали ответы маленького дикаря; все уселись вокруг него. Солнце склонялось за верхушками деревьев. Место казалось удобным для стоянки, особенной надобности спешить не было, и Гленарван распорядился остановиться тут на привал. Айртон распряг быков, стреножил их с помощью Мюльреди и Вильсона и пустил пастись на свободе. Раскинули палатку. Олбинет приготовил обед. Толине согласился принять в нем участие, хотя не без некоторых церемоний, как ни был он голоден. Сели за стол. Мальчуганов посадили рядом. Роберт выбирал лучшие куски для нового товарища, и Толине принимал их с очаровательной застенчивостью.

Разговор между тем не умолкал. Каждого этот ребенок интересовал, и его засыпали вопросами. Путешественникам хотелось узнать его историю. Она была очень несложна. Прошлое Толине было подобно прошлому всех этих несчастных туземцев, отданных соседними туземными племенами в самом раннем возрасте на воспитание благотворительным обществам колоний. Австралийцы — народ кроткий. Они не относятся к английским захватчикам с такой яростной ненавистью, как новозеландцы и некоторые туземные племена Северной Австралии. Туземцев нередко можно встретить в больших городах: в Аделаиде, Сиднее, Мельбурне, прогуливающихся в довольно примитивном одеянии; они торгуют мелкими кустарными изделиями, охотничьими и рыболовными принадлежностями, оружием, и некоторые вожди, из соображений несомненной экономии, охотно представляют своим детям возможность пользоваться выгодами английского образования.

Так поступили родители Толине, дикари обширного Лахланского края, раскинувшегося по ту сторону Муррея. За пять лет пребывания в Мельбурне ребенок не видел никого из родных, и тем не менее неугасимая любовь к семье жила в сердце Толине и он не побоялся тяжелого пути через пустыню, чтобы добраться до родного племени, быть может уже рассеянного по всему материку Австралии, к своей семье, быть может уже погибшей.

— А повидавшись с родителями, ты собираешься вернуться назад в Мельбурн, дитя мое? — спросила леди Элен.

— Да, мадам, — ответил Толине, с неподдельной нежностью глядя на молодую женщину.

— А чем хочешь ты заняться, когда вырастешь?

— Хочу вырвать моих братьев из нищеты и невежества: хочу научить их познать и любить Бога. Я хочу стать миссионером.

Эти слова, произнесенные восьмилетним австралийцем с воодушевлением, рассмешили бы, вероятно, человека легкомысленного и поверхностного, но серьезные шотландцы поняли и оценили их; Их привело в восторг религиозное рвение этого юного существа, уже готового к борьбе. Паганель был тронут до глубины души и почувствовал подлинную симпатию к маленькому туземцу. А надо признаться, что до сих пор этот дикарь, одетый в европейское платье, был ему не очень по душе. Ведь Паганель явился в Австралию не для того, чтобы глядеть на австралийцев в сюртуках! Он хотел видеть их покрытых только обычной татуировкой. Эта «приличная» одежда мальчика сбивала его с толку. Однако восторженные слова Толине изменили мнение ученого, и он стал его поклонником.

Конец разговора должен был превратить почтенного географа в лучшего друга маленького австралийца. Когда Элен обратилась к Толине с вопросом, где он учится, тот сообщил, что он ученик Нормальной школы в Мельбурне, во главе которой стоит его преподобие Пакстон.

— Что же тебе преподают в этой школе? — спросила леди Гленарван.

— Мне преподают там ветхий завет, математику, географию…

— А! Географию! — воскликнул с живостью Паганель.

— Да, сэр, — ответил Толине. — Я даже получил первую награду по географии перед январскими каникулами.

— Ты получил награду по географии, мой мальчик?

— Вот она, сэр, — проговорил Толине, вытаскивая книжку из кармана.

То была библия в хорошем переплете. На оборотной стороне первой страницы стояла надпись:

«Нормальная школа в Мельбурне. Первая награда по географии ученику Толине из Лахлана».

И Паганель не выдержал! Подумать только: австралиец, хорошо знающий географию! Он был в восторге и расцеловал Толине в обе щеки, как, вероятно, поцеловал мальчика преподобный Пакстон в день раздачи наград. Однако Паганель должен был знать, что подобные случаи нередки в австралийских школах: юные дикари легко усваивают географию и охотно занимаются ею, чего никак нельзя сказать о математике, она дается им с трудом.

Толине удивила внезапная нежность ученого. Тогда леди Элен объяснила мальчику, что Паганель — знаменитый географ, к тому же выдающийся преподаватель.

— Преподаватель географии? — воскликнул Толине. — О сэр, проэкзаменуйте меня!

— Проэкзаменовать тебя, мой мальчик? — повторил Паганель. — Охотно! Я собирался сделать это даже помимо твоей просьбы. Мне очень интересно узнать, как преподают географию в Мельбурнской Нормальной школе.

— А что, Паганель, если Толине знает географию лучше вас? — спросил Мак-Наббс.

— Знает лучше секретаря Французского географического общества!..

И, поправив на переносице очки, выпрямившись во весь свой высокий рост, Паганель, как и подобает преподавателю, строго приступил к экзамену.

— Ученик Толине, встаньте!

Толине, который и без того стоял, принял более почтительную позу и стал ожидать вопросов географа.

— Ученик Толине, — продолжал Паганель, — назовите мне пять частей света.

— Океания, Азия, Африка, Америка и Европа, — ответил Толине.

— Прекрасно! Начнем же с Океании, поскольку в данный момент мы в ней находимся. Скажите, на какие части разделяется она?

— Она разделяется на Полинезию, Меланезию и Микронезию. Главные ее острова следующие: Австралия, принадлежащая англичанам; Новая Зеландия, тоже принадлежащая англичанам; Тасмания, принадлежащая англичанам; острова Чатам, Окленд, Макари, Кермадек, Макин, Мараки и прочие, также принадлежащие англичанам.

— Хорошо! — ответил Паганель. — А Новая Каледония, Сандвичевы острова, Менданские острова, Паумоту?

— Эти острова находятся под покровительством Великобритании.

— Как! Под покровительством Великобритании? — воскликнул Паганель. — Мне кажется, что — Франции…

— Франции? — удивленно спросил мальчуган.

— Эге-ге! — сказал Паганель. — Так вот чему вас учат в Мельбурнской Нормальной школе!

— Да, господин профессор. А разве это плохо?

— Превосходно, — ответил Паганель. — Итак, вся Океания принадлежит Англии. Это вопрос решенный. Ну, продолжим!

У Паганеля был полураздосадованный, полуудивленный вид, доставлявший глубокое удовольствие майору.

Экзамен продолжался.

— Перейдем к Азии, — сказал географ.

— Азия, — сказал Толине, — страна огромная. Столица ее — Калькутта. Главные города: Бомбей, Мадрас, Сингапур, Коломбо, острова: Лакадивские, Мальдивские и многие другие. Все принадлежат Англии.

— Хорошо, хорошо, ученик Толине. А что вы знаете об Африке?

— В Африке две главные колонии: на юге Капская со столицей Капштадтом, а на западе английские владения с главным городом Сьерра-Лионе.

— Прекрасный ответ! — сказал Паганель, которого начала забавлять эта англо-фантастическая география. — Я вижу, что преподавание у вас было поставлено как нельзя лучше. Что же касается Алжира, Марокко, Египта, то они, конечно, пропущены в английских атласах. Ну, а теперь я очень хотел бы поговорить об Америке.

— Америка делится на Северную и Южную, — начал Толине. — В первой Англии принадлежат: Канада, Новый Брунсвик, Новая Шотландия и Соединенные Штаты, которыми управляет губернатор Джонсон.

— Губернатор Джонсон? — воскликнул Паганель. — Преемник великого и доброго Линкольна, убитого безумным фанатиком — сторонником рабовладельцев? Чудесно! Лучше не может быть! Ну, а Южная Америка с Гвианой, с островами Фолклендскими, Шетландскими островами, Георгией, Ямайкой, Тринидадом и так далее и так далее — все это тоже принадлежит англичанам? Я не стану с тобою спорить об этом. Но, Толине, мне хотелось бы знать теперь твое мнение, или, вернее, мнение твоих преподавателей, о Европе.

— О Европе? — переспросил маленький австралиец, не понимавший, почему так горячится географ.

— Да, о Европе. Кому принадлежит Европа?

— Европа принадлежит, конечно, англичанам, — уверенно ответил мальчик.

— Я и сам так думал, — продолжал Паганель. — Но что именно входит в состав владений Англии в Европе, — вот что мне хотелось бы знать.

— Англичанам принадлежат Англия, Шотландия, Ирландия, Мальта, острова Джерсей, острова Ионические, Гебридские…

— Молодец, молодец, Толине! — перебил его Паганель. — Но ведь в Европе существуют другие государства, о которых ты забыл упомянуть, мой мальчик.

— Какие, сэр? — спросил, не смущаясь, мальчуган.

— Испания, Россия, Австрия, Пруссия, Франция…

— Это провинции, а не государства, — сказал Толине.

— Это уж слишком! — крикнул Паганель, срывая с носа очки.

— Конечно, провинции. Столица Испании — Гибралтар…

— Восхитительно! Чудесно! Бесподобно! Ну, а Франция? Я ведь француз, и мне хотелось бы знать, кому я принадлежу.

— Франция? Это английская провинция, — ответил спокойно Толине. — Главный город ее Кале.

— Кале! — воскликнул Паганель. — Как! Ты думаешь, что Кале до сих пор принадлежит Англии?

— Конечно!

— И ты думаешь, что это столица Франции?

— Да, сэр. И там живет губернатор лорд Наполеон…

Тут Паганель разразился неудержимым смехом. Толине не успел закончить фразу. Мальчуган не знал, что и думать. Его спрашивали, он отвечал как можно лучше. Но нелепость его ответов нельзя было вменять ему в вину: он даже об этом не подозревал. Но юный австралиец не смутился, он серьезно выжидал, когда прекратится этот непонятный для него хохот.

— Вот видите, — смеясь, сказал майор, — я был прав, говоря, что ученик Толине превзойдет вас?

— Несомненно, милый майор, — ответил географ. — Так вот как преподают географию в Мельбурне! Подумать только: Европа, Азия, Африка, Америка, Океания — все, целый свет принадлежит англичанам! Черт возьми! При таком воспитании, я понимаю, что туземцы подчиняются англичанам… Ну, Толине, а луна? Она как — тоже принадлежит англичанам?

— Она будет принадлежать им, — серьезно ответил маленький дикарь.

Тут Паганель вскочил — он больше не в силах был усидеть на месте. Его душил смех, он отбежал почти на четверть мили от лагеря и там смеялся вволю.

Во время отсутствия Паганеля Гленарван разыскал в своей дорожной библиотечке «Краткий очерк географии» Самуила Ричардсона. Эта книга очень популярна в Англии и дает несколько более точные сведения о земном шаре, чем мельбурнские преподаватели.

— Возьми эту книгу, дитя мое, — сказал Гленарван маленькому австралийцу. — У тебя несколько неправильные сведения по географии, их необходимо исправить. Я дарю тебе эту книгу на память о нашей встрече.

Толине молча взял книгу, стал внимательно ее рассматривать, недоверчиво качая головой и не решаясь сунуть ее в карман.

Тем временем совсем стемнело. Было уже десять часов вечера. Пора было подумать об отдыхе: ведь на следующий день нужно было встать на рассвете. Роберт предложил своему другу Толине половину своей постели; маленький туземец согласился.

Несколько минут спустя леди Элен и Мери Грант ушли в свой фургон, мужчины улеглись в палатке, и только доносившийся издали хохот Паганеля сливался с тихим, приятным щебетаньем сорок.

Но когда на следующее утро в шесть часов солнечные лучи разбудили спящих, они не нашли уже около себя австралийского мальчика. Толине исчез. Стремился ли он быстрее попасть в родной край, или его обидел смех Паганеля, этого никто не знал. Но Элен, проснувшись, нашла у себя на груди свежий букет мимоз, а Паганель обнаружил в кармане своей куртки «Географию» Самуила Ричардсона.

Глава четырнадцатая. Рудники горы Александра

В 1814 году сэр Родерик Мерчисон, ныне президент Королевского географического общества в Лондоне, изучив очертание горной цепи, тянущейся с севера на юг вдоль южного побережья Австралии, пришел к выводу, что существует сходство между нею и Уральским горным хребтом. Поскольку Уральский хребет золотоносен, то геолог предположил, что драгоценный металл может встречаться и в австралийских горах. Он не ошибся. Действительно, два года спустя Мерчисону были присланы из Нового Южного Уэльса образчики золотой руды, и геолог уговорил многих корнуэльских рудокопов отправиться в золотоносные районы Новой Голландии.

Френсис Люттон нашел в Южной Австралии первые золотые самородки, Форб и Смит открыли первые золотые россыпи.

Лишь только разнесся слух об этих открытиях, как в Южную Австралию со всех частей света устремились золотоискатели: англичане, американцы, итальянцы, французы, немцы, китайцы. Однако лишь 3 апреля 1851 года Харгревс открыл чрезвычайно богатые залежи руды и предложил губернатору колонии Сидней Фитц-Рою за незначительную сумму в пятьсот фунтов стерлингов указать их месторождение. Предложение его не было принято, но слух об открытии Харгревса быстро распространился, и золотоискатели наводнили Соммерхилл и Ленис-Понд. Таким образом возник город Офир, который благодаря соседству с богатыми приисками быстро вырос и стал значительным центром.

До тех пор никто не интересовался провинцией Виктория, а между тем именно ей суждено было превзойти по богатству своих залежей все другие провинции.

Несколько месяцев спустя, в августе 1851 года, в провинции Виктория были найдены первые самородки, и вскоре в ее четырех округах: Балларат, Овенс, Бендиго и горы Александра — возникли обширные прииски. Все четыре округа были очень богаты рудой, но на реке Овенс обильные подпочвенные воды затрудняли добычу золота; в Балларате расчеты предпринимателей часто не оправдывались из-за разбросанности залежей золота; в Бендиго разработкам препятствовала каменистая почва, и только на горе Александра все условия благоприятствовали добыче золота, и оно, расцениваясь по 1441 франку за фунт, продавалось прибыльней, чем где-либо на всем земном шаре.

Именно сюда, к месту, где так часто рушились целые состояния и гибло такое множество надежд, привела тридцать седьмая параллель кучку людей, искавших капитана Гранта.

Весь день 31 декабря путешественники ехали по чрезвычайно неровной дороге, измучившей и лошадей и быков; наконец под вечер они увидели округлые вершины горы Александра. Лагерь разбили в узком ущелье этой невысокой горной цепи, и, стреножив животных, пустили их пастись между глыбами кварца. Но это еще не был район золотых приисков. Лишь на следующий день, в первый день 1865 года, тяжелые колеса фургона заскрипели по дорогам этого золотоносного края.

Жак Паганель и его спутники были в восхищении, что увидели эту знаменитую гору, носившую на местном наречии название Джебур. Сюда, к этой горе, стекались орды авантюристов, воров, честных людей, те, кто вешает, и те, кого вешают. При первых же слухах о «великом открытии» в золотом 1851 году жители — скваттеры, моряки — покинул» города, пастбища, корабли. Золотая горячка приняла форму эпидемии, стала такой же заразной, как чума, и сколько людей погибло от нее тогда, когда уже считали, что держат счастье в руках! Шли толки, что расточительная природа посеяла в Австралии на двадцати пяти градусах широты многие миллионы. Настал день жатвы, и жнецы собрались, чтобы снять урожай.

Ремесло диггера, землекопа, преобладало над всеми другими, и если многие из пришельцев гибли, не выдерживая тяжелых трудов, то были такие, которые обогащались при первом же ударе заступа. О неудачниках молчали, о счастливцах гремела молва, разносившаяся потом по всем пяти частям света. Вскоре потоки авантюристов разных сословий наводнили берега Австралии. Только за последние четыре месяца 1852 года в Мельбурн приехали пятьдесят четыре тысячи эмигрантов — целая армия, но армия без вождя, недисциплинированная, армия, еще не одержавшая победы, — одним словом, пятьдесят тысяч мародеров самого отталкивающего пошиба.

В первые годы этого безумного опьянения повсюду царил неописуемый беспорядок; однако англичане, с присущей им настойчивостью, стали хозяевами положения. Туземная полиция и жандармерия перестали защищать интересы грабителей и стали на сторону людей честных. Произошел переворот, и Гленарвану не пришлось быть свидетелем сцен насилия 1852 года. С тех пор протекло тринадцать лет, и эксплуатация золотых россыпей стала производиться согласно строгой системе. Местами рудники были исчерпаны до дна. Золотые россыпи начали истощаться. Да и как могли не истощиться эти богатства природы, поскольку лишь с 1852 по 1858 год золотоискатели добыли из глубин викторианских рудников золота более чем на шестьдесят три миллиона фунтов стерлингов! Приток эмигрантов в связи с сокращением добычи золота значительно уменьшился, они бросились в еще неизведанные места, и открытые вскоре «Золотые поля» в Отаго, Мальборо и Новой Зеландии наводнились тысячами двуногих муравьев.

В одиннадцать часов прибыли в центр рудных разработок. Здесь вырос настоящий город с заводами, банками, церквами, казармами, коттеджами и редакциями газет. Не было нехватки и в гостиницах, фермах, виллах. Имелся даже театр, где места стоили по десять шиллингов, и он всегда был переполнен. В театре шла пьеса — «Франциск Обадиа, или Счастливый рудокоп». Развязка пьесы такова: герой, уже потерявший надежду найти золото, при последнем ударе заступа наталкивается на небывалой величины самородок.

Гленарван, желая осмотреть обширные золотые прииски горы Александра, отправил фургон вперед под присмотром Айртона и Мюльреди, обещая нагнать его несколькими часами позднее. План этот привел в восторг Паганеля, и он, по своему обыкновению, взялся быть переводчиком и проводником своих спутников.

По его совету первым делом направились к банку. Вымощенные широкие улицы тщательно поливались. Внимание привлекали гигантские рекламы различных золотопромышленных компаний. Одиночку-золотоискателя сменил союз власти и капиталов. Слышался шум машин, промывавших песок и измельчавших драгоценный кварц.

За городскими постройками простирались золотые россыпи, иными словами — обширные земельные пустыни, где велись разработки. Здесь трудились рудокопы, нанятые и хорошо оплачиваемые золотопромышленными компаниями. Немыслимо было охватить глазом все видневшиеся вокруг ямы. Железо заступов вспыхивало на солнце, точно молнии. Среди рудокопов были люди самых различных национальностей. Они работали один подле другого на положении наемных людей.

— Не следует, однако, думать, — сказал Паганель, — что на австралийской земле перевелись азартные искатели золота. Конечно, большинство нанимается на работу к разным компаниям… Им ничего и не остается делать, ибо государство продало или сдало в аренду все золотоносные земли компаниям. Но тому, у которого ничего нет и который не может ни купить, ни арендовать золотоносную землю, остается еще один шанс разбогатеть.

— Какой? — спросила леди Элен.

— Удача при джемпинге, — ответил Паганель. — Даже мы, не имеющие никакого права на эти золотоносные россыпи, могли бы разбогатеть, если счастье улыбнется нам.

— Но каким образом? — поинтересовался майор.

— Благодаря джемпингу, о котором я имел уже честь вам говорить.

— А что такое джемпинг? — спросил майор.

— Это соглашение, вошедшее в силу среди рудокопов. Оно, правда, порой вызывает беспорядки и даже насилия, но власти бессильны отменить его.

— Рассказывайте, Паганель, — сказал Мак-Наббс, — не толките воду в ступе.

— Хорошо. Здесь существует правило, по которому любой находящийся в центре золотых приисков участок, где в течение суток не производилась работа (за исключением больших праздников), становится общественным достоянием. Первый, кто захватил такой участок, вправе разрабатывать его и разбогатеть, если счастье улыбнется ему. Итак, Роберт, постарайся найти одну из таких брошенных ям, и она станет твоей!

— Господин Паганель, пожалуйста, не наводите моего брата на подобные мысли, — сказала Мери Грант.

— Я шучу, дорогая мисс, и Роберт отлично это понимает. Он — рудокоп? Никогда! Отрадно вскопать землю, переворачивать ее, обрабатывать, засевать, а затем пожать плоды своих трудов, но рыть ее подобно слепым кротам, чтобы извлечь несколько крупинок золота, — это жалкое ремесло, и тот, кто занимается этим, достоин сострадания…

Побывав в центральном пункте приисков и пройдя по участкам, почва которых состояла главным образом из кварца, глинистого сланца и песка и образовалась в процессе выветривания скал, путешественники подошли к банку.

Это было обширное здание, на фронтоне которого развевался английский флаг. Гленарван обратился к главному инспектору банка, и тот любезно согласился показать ему и его спутникам свое учреждение. В банке компании хранят золото, вырванное из недр земли.

Прошла та пора, когда рудокопа эксплуатировал колонист-торговец. Последний уплачивал ему на золотых россыпях пятьдесят три шиллинга за унцию и продавал унцию в Мельбурне за шестьдесят пять. Правда, торговец рисковал, переправляя золото, ибо по дорогам рыскали шайки грабителей и груз не всегда доходил до места назначения.

Инспектор показал посетителям любопытные образчики золотоносных пород и сообщил им ряд интересных подробностей о различных способах добычи золота.

— Обычно золото встречается в двух видах: золото россыпное и коренное. Его находят в руде либо смешанным с наносной почвой, либо заключенным в кварцевую породу. Поэтому при добыче золота сообразуются со свойствами почвы и производят раскопки либо поверхностные, либо глубокие. Золото россыпное обычно находится на дне потоков, в долинах, оврагах и лежит соответственно своему объему: сначала зерна, потом пластинки, потом листочки. Коренное золото, находящееся в выветренной породе, добывают путем промывки. Оно образует то, что рудокопы именуют «кармашки», и бывает, что такой «кармашек» содержит целое состояние.

В горе Александра золото большей частью встречается в глинистых пластах и в расщелинах сланцевых скал. Здесь попадаются целые гнезда самородков.

Осмотрев различные образцы золота, посетители прошлись по минералогическому музею банка. Здесь были собраны и поименованы все образцы, из которых состоит почва Австралии, к каждому образцу был прикреплен ярлычок. Золото не является единственным богатством этой страны: Австралия по справедливости может быть названа огромным ларцом, в котором природа хранит свои драгоценности. За стеклами витрин сверкали белые топазы, могущие соперничать с топазами бразильскими, гранаты, рубины необыкновенной красоты — ярко-красные и розовые, сапфиры — бледно-голубые и темно-синие, так же высоко ценимые, как сапфиры Малабара и Тибета, блестящие рутилы и, наконец, маленький алмаз, найденный на берегах Терона. Это была полная коллекция драгоценных камней, а за золотом для оправы ходить далеко не было необходимости. Оно было тут же в изобилии.

Поблагодарив инспектора за любезность, Гленарван простился с ним, а затем продолжал со своими спутниками осмотр золотых россыпей.

Как ни был Паганель равнодушен к благам сего мира, однако он то и дело бросал взгляд на землю. Это было свыше его сил, и шутки его спутников не задевали его. Он ежеминутно нагибался, подымал то камешек, то кусок породы, то осколок кварца и, внимательно осмотрев, отшвыривал с пренебрежением. Это длилось в продолжение всей прогулки.

— Что с вами, Паганель? Потеряли вы что-нибудь? — спросил его майор.

— Конечно, потерял, — ответил ученый, — в этой стране золота и драгоценных камней, если вы ничего не нашли, то, значит, потеряли. Не знаю почему, но мне очень приятно было бы увезти отсюда самородок весом в несколько унций, даже весом фунтов в двадцать, не более.

— А что бы вы сделали с ним, мой почтенный друг? — поинтересовался Гленарван.

— О, я сумел бы им распорядиться, я поднес бы его в дар моей родине, — ответил Паганель, — положил бы его в государственный банк Франции.

— И его приняли бы?

— Без сомнения, под видом железнодорожных облигаций.

Все поздравили Паганеля с его мыслью «облагодетельствовать» таким способом свою родину, а леди Элен пожелала ему найти самый крупный самородок в мире.

Так, весело разговаривая, путешественники обошли большую часть приисков. Всюду работы шли исправно, механически, но без воодушевления.

После двухчасовой прогулки Паганель заметил приличный трактир и предложил спутникам зайти туда и подождать фургон. Леди Элен согласилась, а так как сидеть в харчевне, ничего не заказывая, было неудобно, то Паганель потребовал у трактирщика принести какой-нибудь местный напиток.

Каждому принесли по кружке ноблера. В сущности это грог, но разница заключается в том, что вместо того, чтобы в большой стакан воды влить маленькую рюмку водки, здесь в большой стакан водки вливают маленькую рюмку воды, затем кладут сахар и пьют. Это было слишком по-австралийски, и, к удивлению трактирщика, посетители потребовали большой графин с водой, разбавили ноблер, превратив его в британский грог.

Затем заговорили о приисках и рудокопах. Паганель, очень довольный всем виденным, утверждал, однако, что было бы интересней побывать в этих местах в ту пору, когда гору Александра только что начинали разрабатывать.

— Земля, — пояснил он, — была тогда вся изрыта ямами, в которых кишело бесчисленное множество трудолюбивых муравьев, да еще каких трудолюбивых! Однако эмигранты переняли у муравьев только их пыл в работе, но, увы! Не их предусмотрительность. Золото расточалось в кутежах, его пропивали, проигрывали; трактир, где мы сейчас находимся, был сущим адом. Игра в кости заканчивалась поножовщиной. Полиция была бессильна что-либо сделать, и не раз губернатор колонии вынужден бывал вызывать регулярные войска для усмирения разбушевавшихся золотоискателей. Однако ему удалось образумить их: он обязал каждого выбирать патент на право разработки здешних приисков и не без труда добился того, что здесь стало спокойнее и меньше беспорядков, чем в Калифорнии.

— Значит, золотоискателем может быть каждый? — спросила леди Элен.

— Да. Для этого не требуется получить степень бакалавра. Достаточно мускулистых рук. Гонимые нуждой, авантюристы являлись на прииски обычно без гроша, богатые — с заступом, бедные — с ножом, и все бросались копать землю с такой бешеной страстью, с какой они никогда не исполняли бы какого-нибудь честного ремесла.

Какой своеобразный вид имели в ту пору эти золотоносные земли! Они были усеяны брезентовыми палатками, шалашами, хижинами, землянками, бараками из досок и ветвей. В центре возвышалась правительственная палатка, над которой развевался британский флаг. Вокруг располагались синие тиковые палатки государственных чиновников, дальше лавки менял, скупщиков золота, торговцев, спекулирующих и на богатстве и на нищете. Эти господа наживались наверняка. Посмотрели бы вы на этих длиннобородых золотоискателей в красных шерстяных рубашках, живших в грязи и сырости! Кругом стоял несмолкаемый гул от ударов кирок о землю, в воздухе носились зловонные испарения от разложившихся трупов животных. Густая пыль, словно облаком, окутывала несчастных, вызывая, конечно, высокую смертность. И будь климат Австралии менее здоровым, многие погибли бы от тифа. И если бы всем этим авантюристам удалось добиться успеха! Но страдания не вознаграждаются, и если подсчитать, то окажется, что на одного разбогатевшего золотоискателя приходится сотня, две сотни, может быть, даже тысяча погибших в нужде и отчаянии.

— Не можете ли вы, Паганель, рассказать нам, каким способом они добывали золото? — спросил Гленарван.

— Очень просто, — ответил географ. — Первые золотоискатели промывали благородный металл почти так, как это делается еще и сейчас в Севеннах во Франции. В настоящее время золотопромышленные компании добывают золото иным способом: они добираются до истоков золота, до золотоносных жил, заключающих в себе самородки, пластинки и листочки, а первые золотоискатели довольствовались только промывкой золотоносных песков, — вот и все. Они рыли землю, брали те пласты, которые казались им наиболее богатыми золотом, а затем промывали их, добывая драгоценный металл. Промывка производилась посредством машины, заимствованной из Америки, в так называемой «люльке». Это был ящик длиной от пяти до шести футов, нечто вроде открытого гроба, разделенного на два отделения. В одном из этих отделений помещался ряд расположенных одно над другим решет, причем внизу ставились решета более частые. Второе отделение суживалось в нижней своей части. И вот на верхнее сито первого отделения сыпали золотоносный песок, лили на него воду и начинали качать люльку. В первом решете задерживались камешки, в следующих — руда и песок. Разжиженная земля уходила вместе с водой через второе отделение, суживающееся книзу. Вот какова была машина, какой тогда пользовались.

— Но ее еще надо было иметь, — заметил Джон Манглс.

— Обыкновенно машину покупали у разбогатевших или разорившихся золотоискателей или обходились без нее.

— А чем ее заменяли? — спросила Мери Грант.

— Железным листом, дорогая Мери, простым железным листом. Землю веяли, как пшеницу, с тою лишь разницей, что вместо пшеничных зерен попадались иногда крупинки золота. В первый год золотой горячки многие золотоискатели разбогатели, не прибегая ни к какому иному оборудованию. Видите, друзья мои, то было замечательное время, хотя пара сапог стоила сто пятьдесят франков, а за стакан лимонада платили десять шиллингов. Ведь кто первый прибыл, тот и выиграл. Золото было повсюду в изобилии: на поверхности земли, на дне ручьев, даже на улицах Мельбурна — когда мостили, то пускали в дело золотоносный песок. Таким образом, за время с двадцать шестого января по двадцать четвертое февраля тысяча восемьсот пятьдесят второго года с горы Александра в Мельбурн доставлено было под охраной правительственных войск на восемь миллионов двести тридцать восемь тысяч семьсот пятьдесят франков драгоценного металла. Это составляет среднюю дневную добычу в сто шестьдесят четыре тысячи семьсот двадцать пять франков.

— Что составляет приблизительно сумму, отпускаемую на содержание русского императорского дома, — сказал Гленарван.

— Какой бедный человек! — заметил майор.

— А известны случаи внезапного обогащения? — спросила леди Элен.

— Некоторые известны.

— Вы знаете их? — спросил Гленарван.

— Конечно, знаю, — ответил Паганель. — В тысяча восемьсот пятьдесят втором году в округе Балларат найден был самородок весом в пятьсот семьдесят три унции, другой, в Джисленде, — весом в семьсот восемьдесят две унции, и там же в тысяча восемьсот шестьдесят первом году обнаружен был слиток в восемьсот тридцать четыре унции. Наконец, в том же Балларате некий рудокоп нашел самородок весом в шестьдесят пять килограммов. Это значит, что если фунт золота стоит тысячу семьсот двадцать два франка, то это составляет сумму в двести двадцать три тысячи восемьсот шестьдесят франков! Взмах лопаты, приносящий одиннадцать тысяч франков ежегодной ренты, вот это взмах!

— Насколько же возросла мировая добыча золота после открытия этих россыпей? — спросил Джон Манглс.

— Возросла колоссально, дорогой Джон. В начале столетия годовая добыча золота выражалась в сумме сорок семь миллионов франков, а в настоящее время в Австралии, Европе, Азии и Америке золота добывается на девятьсот миллионов, почти миллиард.

— Значит, возможно, господин Паганель, что на этом самом месте, где мы находимся, под нашими ногами скрыто много золота? — промолвил Роберт.

— Да, мой милый, целые миллионы! Мы топчем их. Но если мы их топчем, то только потому, что мы презираем золото.

— Значит, Австралия — счастливая страна? — заметил Роберт.

— Нет, Роберт, — ответил географ, — богатые золотом страны никогда не были счастливы. Они порождают лентяев, а не сильных и трудолюбивых людей. Вспомни Бразилию, Мексику, Калифорнию, Австралию, во что превратились они в девятнадцатом веке? Знай, мой мальчик: благоденствует не страна золота, а страна железа.

Глава пятнадцатая. «Австралийская и Новозеландская газета»

2 января на восходе солнца путешественники миновали пределы золотоносного района и графства Тальбот. Теперь копыта лошадей ступали по пыльной почве графства Далхоуз. Несколько часов спустя отряд вброд переправился через речки Кальбоан и Кемпейс-Ривер между 144°35′ и 144°45′ долготы. Полдороги, отделявшей путешественников от цели, было уже пройдено. Еще пятнадцать дней столь же благополучного путешествия — и маленький отряд достигнет берегов залива Туфолда.

Все были здоровы. Слова Паганеля относительно здорового климата Австралии сбывались — почти никакой сырости и вполне терпимая жара. Лошади и быки тоже были в прекрасном состоянии.

Но после Кемден-Бриджа строй отряда несколько изменился. После того как Айртон узнал о том, что железнодорожная катастрофа была вызвана преступлением, он настоял на принятии некоторых мер предосторожности, которые до сих пор находил излишними. Теперь всадники не должны были упускать фургон из виду, а во время привалов кто-нибудь должен был стоять на карауле. Утром и вечером тщательно осматривали ружья. Несомненно, в окрестностях орудовала шайка злоумышленников, и хотя непосредственной опасности не было, тем не менее следовало быть начеку. Излишне говорить, что эти меры предосторожности были приняты без ведома Элен и Мери Грант: Гленарван не хотел пугать их. Конечно, эти меры были разумны. Неосторожность, даже простая беспечность могли обойтись слишком дорого. Впрочем, не один только Гленарван опасался злоумышленников — жители уединенных поселений и скваттеры на своих стоянках тоже принимали меры предосторожности против внезапных нападений. Дома уже с наступлением сумерек запирались наглухо. Собаки, спущенные с цепи, заливались лаем при приближении посторонних. У каждого пастуха, загонявшего на ночь огромные стада, висел на луке седла карабин. Весть о преступлении, совершенном на Кемден-Бридже, вызвала эти чрезвычайные меры, и многие колонисты, спавшие до тех пор с открытыми настежь дверями и окнами, теперь, как только смеркалось, уже запирали двери на все засовы.

Администрация провинций также приняла меры, свидетельствующие о бдительности и усердии. В окрестности отправлены были отряды туземных жандармов. Телеграммы доставлялись под охраной. До сей поры почтовая карета разъезжала по пустынным дорогам без конвоя, но в тот день, когда отряд путешественников пересекал большую дорогу из Килмора в Хиткот, мимо, поднимая облака пыли, промчалась почтовая карета, и Гленарван успел заметить блеснувшие карабины полисменов, скакавших рядом с ней. Можно было подумать, что вернулась та мрачная пора, когда вслед за открытием золотых россыпей на Австралийский материк хлынули подонки европейского общества.

В миле расстояния от килморской дороги фургон въехал в огромный, простиравшийся на сотни километров лес с гигантскими деревьями. Впервые после мыса Бернуилли путешественники попали в лес, занимающий площадь во много сот километров. У всех вырвался крик восторга при виде величественных эвкалиптов в двести футов высотой, с губчатой корой толщиной в пять дюймов. На стволах в двадцать футов в обхвате, изборожденных ручейками душистой смолы, не видно было ни единой ветки, ни единого сука, ни единого прихотливого отростка, даже узла. Будь эти стволы обточены токарем, и то они не были бы глаже. То была сотня одинаковых колонн, уходящих в небо. На огромной высоте эти колонны увенчивались капителями из круто изогнутых ветвей, на концах которых симметрично росли листья и крупные цветы, формой похожие на опрокинутые урны.

Под этой вечнозеленой завесой свободно веял ветер, высушивая почву. Деревья отстояли так далеко друг от друга, что между ними, словно по просеке, свободно проходили кони, стада быков, телеги. То была не лесная чаща с ее колючими кустами, не девственный лес, загроможденный свалившимися стволами, опутанный цепкими лианами, сквозь которые лишь топор да огонь в силах проложить дорогу пионерам. Ковер травы у подножия деревьев, завеса зелени на их вершинах, длинные, уходящие вдаль ряды стройных стволов, отсутствие тени, отсутствие прохлады, какой-то особенный свет, будто процеженный через тонкую ткань, однообразно расположенные пятна света, четкая игра бликов на земле создавали причудливое, изобилующее неожиданными эффектами зрелище. Лес Австралийского материка не похож на леса Нового Света. Эвкалипт тара — разновидность миртового дерева — преобладает среди древесных пород Австралии. Если под этими зелеными сводами тень не густа и отсутствует полумрак, то это является своеобразной особенностью листьев этого дерева. Они обращены к солнцу не лицевой стороной, а ребром. Глаз видит эту необычную листву лишь в профиль. Поэтому лучи солнца проникают сквозь листву, словно через щели решетчатых жалюзи.

Все обратили на это внимание и были удивлены: почему столь своеобразно расположены листья? Конечно, с этим вопросом обратились к Паганелю, и он ответил, как человек, которого ничто не может поставить в тупик.

— Меня удивляет не эта странность природы, — ответил он, — природа знает, что делает, но меня удивляют ботаники, которые не всегда отдают себе отчет в том, что говорят. Природа не ошиблась, дав этим деревьям такую своеобразную листву, а вот люди заблуждаются, именуя их эвкалиптами.

— А что значит это слово? — спросила Мери Грант.

— По-гречески оно значит: «Я хорошо покрываю». Ботаники попытались скрыть свою ошибку, назвав растение греческим словом, однако очевидно, что эвкалипт «покрывает плохо».

— Вполне с вами согласен, любезнейший Паганель, — отозвался Гленарван. — Но все-таки объясните нам: почему листья растут таким образом?

— По вполне естественной и понятной причине, друзья мои. В этой стране, где воздух сух, где дожди редки, где почва иссушена, деревья не нуждаются ни в ветре, ни в солнце. Недостаток влаги вызывает у растений недостаток соков. Поэтому эти узкие листья защищаясь от солнца и чрезмерных испарений, обращают к солнцу не свою лицевую сторону, а ребро. Нет ничего умнее листа.

— И ничего более эгоистичного, — заметил майор, — они думают только о себе и совершенно забывают о путешественниках.

Все в душе согласились с Мак-Наббсом, кроме Паганеля, который, вытирая потный лоб, ликовал, что ему довелось ехать под деревьями, не дающими тени. Но подобное расположение листвы имеет свои неудобства: переход через эти леса бывает очень продолжителен и мучителен, так как ничто не защищает путника от палящих лучей солнца.

В течение всего дня фургон катился между бесконечными рядами эвкалиптов. Ни одно четвероногое, ни один туземец не попались навстречу маленькому отряду. Только какаду сидели на вершинах этих гигантов деревьев, но на такой высоте, что их едва можно было разглядеть; их щебетанье доносилось как еле уловимое жужжание. Порой в отдалении между стволами пролетала стая попугайчиков, оживляя все вокруг разноцветным оперением. Но в общем глубокая тишина царила в этом огромном храме зелени, и лишь стук лошадиных копыт, несколько беглых слов, которыми порой перекидывались путешественники, скрип колес фургона да окрик Айртона, понукавшего ленивых быков, нарушали торжественную тишину.

Вечером разбили лагерь под эвкалиптами, на их стволах видны были явственные следы недавнего огня. Стволы этих гигантов походили на фабричные трубы, ибо огонь прожег весь ствол до самого верха. Однако, хотя от ствола оставалась лишь кора, дерево не погибало. Все же эта вредная привычка скваттеров и туземцев разводить костры у самого подножия деревьев постепенно уничтожает эти великолепные экземпляры, и в конце концов они исчезнут, подобно четырехсотлетним кедрам Ливана, погибающим от небрежно зажигаемых вблизи лагерных костров.

Олбинет по совету Паганеля развел костер для приготовления ужина в одном из таких обгорелых полых стволов. Тяга получилась отличная, и весь дым уносило вверх, где он пропадал в темной листве.

На ночь приняли необходимые меры предосторожности; Айртон, Мюльреди, Вильсон и Джон Манглс по очереди охраняли лагерь.

Весь следующий день, 3 января, дорога тянулась все тем же бесконечным лесом с длинными симметричными рядами эвкалиптов. Казалось, ему и конца не будет. Однако к вечеру деревья поредели, и в нескольких милях впереди на небольшой поляне показался ряд домов, расположенных правильными рядами.

— Сеймур! — крикнул Паганель. — Это последний город провинции Виктория, через который мы проедем.

— Это большой город? — полюбопытствовала леди Элен.

— Это простое селение, мадам, — ответил Паганель, — но оно быстро превратится в город.

— А найдем мы там приличную гостиницу? — спросил Гленарван.

— Надеюсь, — ответил географ.

— Тогда направимся в Сеймур. Думаю, что наши отважные путешественницы рады будут поспать хоть одну ночь с удобствами.

— Мы с Мери согласны, дорогой Эдуард, — сказала Элен, — но только в том случае, если это не доставит лишних хлопот и не задержит нас в пути.

— Нет, нет, — ответил лорд Гленарван. — К тому же и быкам нашим надо отдохнуть, а завтра на рассвете мы снова двинемся в путь.

Было девять часов вечера. Луна склонялась уже к горизонту, и косые лучи ее тонули в тумане. Понемногу мрак сгущался. Весь отряд во главе с Паганелем вступил на широкие улицы Сеймура. Географ, казалось, всегда прекрасно знал местность, которую ему никогда не приходилось видеть; им руководил инстинкт, и он привел спутников прямо к гостинице «Северная Британия».

Лошадей и быков поставили на конюшню, фургон — в сарай, а путешественникам предоставили сравнительно хорошо обставленные комнаты. В десять часов вновь прибывшим подали ужин, к которому приложил руку мистер Олбинет. Паганель успел уже пройтись с Робертом по городу и о своей ночной прогулке рассказал весьма кратко: он ничего не видел.

Однако человек, менее рассеянный, заметил бы на улицах Сеймура какое-то необычайное оживление. Там и сям собирались группами обыватели, и число их мало-помалу все возрастало. Велись разговоры и у дверей домов. Люди тревожно расспрашивали о чем-то друг друга. Читали вслух утренние газеты, обсуждали их, спорили. Все это не ускользнуло бы даже от невнимательного наблюдателя. Но Паганель ничего не заметил.

Майор, не выходя в город, не переступив даже порога гостиницы, а только поговорив десять минут со словоохотливым хозяином мистером Диксоном, успел разузнать, в чем дело, но ни словом ни о чем не обмолвился.

После ужина, когда Элен Гленарван, Мери и Роберт Грант разошлись по комнатам, майор задержал остальных спутников и сказал:

— Обнаружены злодеи, вызвавшие крушение поезда на Сандхорстской железной дороге.

— Они арестованы? — поспешно спросил Айртон.

— Нет, — ответил Мак-Наббс, будто не замечая поспешности, с какой боцман задал вопрос (поспешности, впрочем, очень понятной при данных обстоятельствах).

— Тем хуже, — заметил Айртон.

— А кому же приписывают преступление? — спросил Гленарван.

— Читайте, — сказал майор, протягивая Гленарвану выпуск «Австралийской и Новозеландской газеты», — и вы убедитесь в том, что главный инспектор не ошибался.

Гленарван прочел вслух следующее:

«Сидней, второго января тысяча восемьсот шестьдесят пятого года. Наши читатели, наверное, помнят, что в ночь с двадцать девятого на тридцатое декабря прошлого года произошло крушение поезда у Кемден-Бриджа, в пяти милях, на перегоне от станции Каслмейн до Мельбурна. Ночной курьерский поезд, вышедший из Мельбурна в одиннадцать часов сорок пять минут вечера и мчавшийся на всех парах, свалился в реку Люттон, так как Кемденский мост был разведен. Ограбление пассажиров, труп железнодорожного сторожа, найденный в полумиле от Кемденского моста, — все это свидетельствовало, что крушение было следствием преступления, и действительно, расследование установило, что преступление совершено шайкой каторжников, бежавших полгода тому назад из Пертской исправительной тюрьмы в Западной Австралии, в момент, когда их переправляли на остров Норфолк[63].

Шайка каторжников состоит из двадцати девяти человек. Атаманом ее является некий Бен Джойс, опаснейший преступник, недавно появившийся в Австралии.

Властям пока что не удалось еще задержать шайку. Поэтому предлагается жителям городов, колонистам и скваттерам быть настороже и сообщать главному следователю все сведения, могущие способствовать розыскам преступников.

Ж. П. Митчелл».

Когда Гленарван окончил чтение, Мак-Наббс повернулся к географу и сказал:

— Вот видите, Паганель, оказывается, и в Австралии водятся каторжники.

— Беглые — это неоспоримо! — отозвался ученый. — Но те, которые отбыли наказание, те не имеют здесь права жительства.

— Важно то, что они есть, — заметил Гленарван. — Но я полагаю, что их наличие не изменит наших планов и мы будем продолжать путешествие. А вы, Джон, какого мнения?

Джон Манглс ответил не сразу, он колебался: с одной стороны, он понимал, какое это будет горе для Мери и Роберта Грант, если приостановить розыски их отца, а с Другой — он боялся подвергнуть экспедицию опасности.

— Если бы с нами не было леди Гленарван и мисс Грант, то меня очень мало тревожила бы шайка этих негодяев, — промолвил он наконец.

Гленарван понял его и добавил:

— Само собой разумеется, что не может быть и речи о полном отказе от поисков, но не лучше ли, в интересах наших спутниц, отправиться в Мельбурн, сесть там на «Дункан» и морем проехать к восточному побережью, где и возобновить наши поиски Гарри Гранта? Как ваше мнение, Мак-Наббс?

— Раньше чем высказаться, — ответил майор, — я хотел бы знать мнение Айртона.

Боцман взглянул на Гленарвана и ответил:

— Мы находимся в двухстах милях от Мельбурна, и мне кажется, что если опасность действительно существует, то она одинакова Как на южной дороге, так и на восточной. Обе эти дороги пустынны, и одна стоит другой. Кроме того, я не думаю, чтобы тридцать злоумышленников могли испугать восемь хорошо вооруженных и смелых людей. Итак, по-моему, если нет ничего лучшего, то я предлагаю двигаться вперед.

— Правильно, Айртон, — согласился Паганель. — Продолжая путешествие на восток, мы можем напасть на следы капитана Гранта, а возвращаясь на юг, мы, наоборот, теряем шансы их найти. Поэтому я присоединяюсь к вашему мнению. Эти беглые из Пертской тюрьмы меня не пугают: честному человеку они не страшны.

Предложение продолжать путешествие по ранее намеченному плану поставили на голосование, и оно было принято единогласно.

— Мне хотелось бы, сэр, высказать еще одно соображение, — промолвил боцман, когда все собирались разойтись по комнатам.

— Говорите, Айртон.

— Не послать ли распоряжение «Дункану» держаться вблизи берегов?

— Зачем? — вмешался Джон Манглс. — Даже когда мы прибудем в залив Туфолда, то и тогда будет не поздно послать это распоряжение. А вдруг какой-нибудь непредвиденный случай заставит нас направиться в Мельбурн, и будет печально, если мы не застанем там «Дункана». К тому же судно, вероятно, не вышло еще из ремонта. Поэтому, принимая все это в соображение, я полагаю, что лучше с этим обождать.

— Хорошо, — согласился Айртон, не настаивая на своем предложении.

На следующее утро маленький отряд, хорошо вооруженный и готовый ко всяким неожиданностям, покинул Сеймур. Через полчаса путешественники снова очутились в эвкалиптовом лесу, тянувшемся на восток. Гленарван предпочел бы ехать по открытым местам. Равнина менее удобна для нападений и засад, чем густой лес. Но выбора не было, и фургон целый день пробирался между однообразными великанами эвкалиптами. Вечером, проехав вдоль северной границы графства Энглези, путешественники пересекли сто сорок шестой меридиан и раскинули лагерь на рубеже округа Муррей.

Глава шестнадцатая. В которой майор утверждает, что это обезьяны

На следующий день, 5 января, путешественники вступили на обширную территорию округа Муррей. Этот малообследованный, необитаемый округ простирался до высокой гряды Австралийских Альп. Цивилизация не успела еще разделить его на отдельные графства. Это самая глухая и мало посещаемая часть провинции. Когда-нибудь эти леса рухнут под топором дровосека, а прерии заполнятся стадами скваттеров, но пока здешняя почва столь же девственна, как в тот день, когда она поднялась со дна Индийского океана. Здесь была пустыня.

На всех английских картах эта область характеризуется следующими словами: «Reserve for the blacks» — «Заповедник для чернокожих». Сюда англичане-колонисты грубо оттеснили туземцев. Австралийской расе оставили на далеких равнинах, среди непроходимых лесов, несколько определенных участков земли, где австралийская раса обречена была на постепенное вымирание. Любой белый — будь то колонист, эмигрант, скваттер, лесопромышленник — имел право перейти границы заповедника, но чернокожий не смел выйти за черту его.

Паганель затронул в беседе со спутниками этот важный вопрос о туземных племенах. Все пришли к единодушному заключению, что колониальная политика обрекла туземные племена на вымирание, на изгнание из тех мест, где некогда жили их предки. Эта пагубная политика англичан сказывалась во всех их колониях, а особенно в Австралии. В первые времена колонизации ссыльные, да и сами колонисты, смотрели на туземцев, как на диких зверей. Они охотились на них с ружьями и, убивая их, громили селения, ссылаясь на авторитет юристов, утверждавших, что, поскольку австралиец вне закона, убийство этих отверженных не является преступлением. Сиднейские газеты предложили даже радикальное средство избавиться от туземного населения, живущего вокруг озера Гунтер, а именно — массовое отравление.

Как видим, англичане, овладев страной, призвали на помощь колонизации убийство. Их жестокость была неописуема. Они вели себя в Австралии точно так же, как в Индии, где исчезло пять миллионов индусов, как в Капской области, где от миллиона готтентотов уцелело всего лишь сто тысяч. Поэтому австралийское туземное население, поредевшее в результате жестоких мер и спаиваемое колонизаторами, постепенно вырождалось и вскоре под давлением смертоносной цивилизации совершенно исчезнет. Правда, отдельные губернаторы издавали указы против кровожадных лесопромышленников, согласно которым белого, который отрезал чернокожему нос или уши или отрубал у него мизинец, чтобы «прочистить им трубку», следовало подвергать нескольким ударам плети. Тщетные угрозы! Убийства все ширились, и целые племена исчезали с лица земли. Достаточно упомянуть остров Ван-Димен. Здесь в начале XIX века было пять тысяч туземцев, а в 1863 году их осталось всего семь человек. А недавно «Меркурий» сообщил о том, что в город Хобарт приехал «последний из тасманийцев».

Ни Гленарван, ни майор, ни Джон Манглс не возражали Паганелю. Будь они даже англичанами, то и тогда им нечего было бы сказать что-либо в защиту своих соотечественников: факты были очевидны, неопровержимы.

— Лет пятьдесят тому назад, — добавил Паганель, — мы встретили бы на нашем пути много австралийских племен, теперь же нам не попался ни один туземец. Пройдет столетие, и на этом материке совершенно вымрет черная раса.

В самом деле, заповедник, предоставленный чернокожим, казался совершенно безлюдным. Нигде ни следа кочевий или поселений. Равнины чередовались с лесами, и мало-помалу облик местности становился все более диким. Казалось, что в этот отдаленный край никогда не заглядывает ни одно живое существо — ни человек, ни зверь, как вдруг Роберт, остановившись перед группой эвкалиптов, воскликнул:

— Обезьяна! Смотрите, обезьяна!

И он указал на большое черное существо, которое, скользя с ветки на ветку, перебиралось с одной вершины на другую с такой изумительной ловкостью, что можно было подумать, будто его поддерживают в воздухе какие-то перепончатые крылья. Неужели в этой удивительной стране обезьяны летают подобно тем лисицам, которых природа снабдила крыльями летучей мыши?

Между тем фургон остановился, и все, не отводя глаз, следили за черным животным, которое постепенно скрылось в чаще высоких эвкалиптов. Однако вскоре оно с молниеносной быстротой спустилось по стволу, соскочило на землю и, пробежав несколько саженей со всевозможными ужимками и прыжками, ухватилось длинными руками за гладкий ствол громадного камедного дерева. Путешественники не представляли себе, как это животное вскарабкается по прямому и скользкому стволу, который нельзя было даже обхватить руками. Но тут у обезьяны появилось в руках нечто вроде топорика, и она, вырубая на стволе небольшие зарубки, вскарабкалась по ним до верхушки дерева и через несколько секунд скрылась в густой листве.

— Вот так обезьяна! — воскликнул майор.

— Эта обезьяна — чистокровный австралиец, — ответил Паганель.

Не успели спутники географа пожать плечами, как вдруг вблизи послышались крики, нечто вроде «Коо-э! коо-э!» Айртон погнал быков, и через каких-нибудь сто шагов путешественники неожиданно наткнулись на становище туземцев.

Какое печальное зрелище! На голой земле раскинулось с десяток шалашей. Эти «гунисо», сделанные из кусков коры, заходящих друг на друга наподобие черепицы, защищали своих жалких обитателей лишь с одной стороны. Эти обитатели, несчастные существа, опустившиеся вследствие нищеты, имели отталкивающий вид. Их было человек тридцать — мужчин, женщин и детей, одетых в лохмотья шкур кенгуру. Завидев фургон, они бросились было бежать, но несколько слов Айртона, произнесенных на непонятном для путешественников местном наречии, видимо, успокоили их: они вернулись.

Туземцы были ростом от пяти футов четырех дюймов до пяти футов семи дюймов, цвет кожи у них был темный, но не черный, а словно старая сажа, длинные руки, выпяченные животы, лохматые волосы. Тела дикарей были татуированы и испещрены шрамами от надрезов, сделанных ими в знак траура при погребальных обрядах. Трудно было вообразить себе лица, менее отвечающие европейскому идеалу красоты: огромный рот, нос приплюснутый и словно раздавленный, выдающаяся вперед нижняя челюсть с белыми торчащими зубами. Никогда человеческое существо не было столь схоже с животными.

— Роберт не ошибся, — сказал Мак-Наббс, — это, несомненно, обезьяны, но породистые.

— Мак-Наббс, — спросила леди Элен, — неужели вы оправдываете тех, кто, как диких животных, преследует этих несчастных людей?

— Людей! — воскликнул майор. — Но они в лучшем случае нечто промежуточное между человеком и орангутангом. Сравните их профили с профилем обезьяны, и вы убедитесь в неоспоримом сходстве.

В данном случае Мак-Наббс был прав. Профиль туземцев-австралийцев очень резкий и почти равен по измерению профилю орангутанга. Господин де Риэнци не без основания предложил отнести этих несчастных к особому классу «человекообразных обезьян».

Но еще более права была леди Элен, полагая, что эти существа одарены человеческой душой, хотя и находятся на самой низкой ступени развития. Между животным и австралийцем существует непроходимая пропасть. Паскаль утверждал, что «никогда человек не бывает животным», но тут же с не меньшей мудростью добавлял: «но никогда не бывает и ангелом».

Но в данном случае леди Элен и Мери Грант опровергали последнее утверждение мыслителя.

Обе сострадательные женщины вышли из фургона, ласково протянули руки несчастным созданиям и предложили им еды, которую те с отталкивающей жадностью поглощали. Туземцы тем более должны были принять леди Элен за божество, что в их представлении чернокожие после смерти перевоплощаются в белых.

Особенное сострадание возбудили в путешественницах женщины-дикарки. Ничто не может сравниться с участью австралийки. Природа-мачеха отказала ей в малейшей доле привлекательности; это раба, которую насильно умыкает грубый мужчина и которая вместо свадебного подарка получает удары «вади» — палки своего владыки. Выйдя замуж, австралийская женщина преждевременно и поразительно быстро стареет. На нее падает вся тяжесть трудов кочевой жизни. Во время переходов ей приходится тащить детей в люльке из плетеного тростника, охотничьи и рыболовные принадлежности мужа, запасы растения «phormium tenax», из которого она плетет сети. Она обязана добывать пищу для семьи, она охотится за ящерицами, двуутробками и змеями, подчас взбираясь за ними до самых верхушек деревьев; она рубит дрова для очага, сдирает кору для постройки шалашей; это несчастное вьючное животное, она не знает, что такое покой, и питается отвратительными объедками своего владыки — мужа. Некоторые из этих несчастных женщин, быть может давно лишенные пищи, пытались подманить к себе птиц семенами. Они лежали на раскаленной земле неподвижно, словно мертвые, поджидая часами, пока обманутая их неподвижностью птичка не сядет сама им на руку. Видимо, поистине надо было быть австралийским пернатым, чтобы попасться им в руки.

Между тем туземцы, успокоенные ласковым обращением путешественников, окружили их, и пришлось оберегать запасы от расхищения. Говорили дикари с прищелкиванием языка, с присвистом. Их речь напоминала крики животных. Но в голосе их подчас слышались и мягкие ласковые нотки. Туземцы часто повторяли слово «ноки», сопровождая его таким выразительным жестом, что легко было понять, что это слово означает: «дай мне». Относилось это «дай» ко всему имуществу путешественников начиная от самых мелких вещей. Мистеру Олбинету пришлось проявить немало энергии, чтобы уберечь багаж и особенно съестные припасы экспедиции от расхищения. Эти несчастные, изголодавшиеся люди бросали на фургон страшные взгляды, показывая острые зубы, которые, быть может, разрывали клочья человеческого мяса. Большинство австралийских племен в мирное время не людоеды, но очень немногие дикари откажутся сожрать мясо побежденного врага.

Тем временем Гленарван по просьбе леди Элен приказал раздать окружающим туземцам некоторое количество съестных припасов. Дикари, поняв, в чем дело, стали так бурно выражать свой восторг, что это не могло не тронуть самое черствое сердце. Они испускали такие крики, какие испускают дикие звери, когда сторож приносит им их ежедневный рацион. Не соглашаясь с Мак-Наббсом, нельзя было, однако, отрицать, что эта раса во многом схожа была с животными.

Мистер Олбинет, будучи человеком благовоспитанным, хотел сначала накормить женщин. Но эти несчастные создания не осмелились прикоснуться к пище раньше своих грозных мужей. Те набросились на сухари и сушеное мясо, словно звери на добычу.

Слезы навернулись на глаза Мери Грант при мысли о том, что ее отец может быть пленником подобных дикарей. Она живо представила себе, как должен был страдать такой человек, как Гарри Грант, живя в плену у этого кочевого племени, будучи обречен на нищету, голод, дурное обращение. Джон Манглс, с тревожной заботливостью наблюдавший за молодой девушкой, угадал ее мысли и, предупреждая ее желания, обратился к боцману «Британии»:

— Айртон, вы убежали от таких дикарей?

— Да, капитан, все эти племена, кочующие по Центральной Австралии, схожи между собой. Только вы видите перед собой ничтожную кучку этих бедняг, тогда как по берегам Дарлинга живут многолюдные племена, во главе которых стоят вожди, облеченные грозной властью.

— Но что может делать европеец среди этих туземцев? — спросил Джон Манглс.

— То, что делал я сам, — ответил Айртон, — охотиться, ловить рыбу, принимать участие в битвах. С пленником, как я вам уже говорил, обращаются в зависимости от тех услуг, какие он оказывает племени, и если европеец умен и храбр, то он занимает видное положение в племени.

— Но все же он остается пленником? — спросила Мери Грант.

— Конечно, и с него не спускают глаз ни днем ни ночью.

— Тем не менее ведь вам, Айртон, удалось бежать, — вмешался в разговор майор.

— Да, мистер Мак-Наббс, удалось благодаря сражению между моим племенем и соседним. Мне повезло: я бежал и, конечно, не раскаиваюсь в этом. Но если бы понадобилось проделать все это снова, то я, кажется, предпочел бы вечное рабство тем мукам, которые мне пришлось испытать, странствуя по пустыням Центральной Австралии. Дай Бог, чтобы капитан Грант не рискнул на подобный шаг!

— Конечно, мисс Грант, мы должны желать, чтобы ваш отец оставался в плену у туземцев, — промолвил Джон Манглс. — Ведь в этом случае будет гораздо легче найти его следы, чем если бы он скитался по лесам материка.

— Вы все еще надеетесь на то, что мы его разыщем? — спросила молодая девушка.

— Я не перестаю надеяться на то, что когда-нибудь увижу вас счастливой, мисс Мери.

Взгляд влажных от слез глаз Мери Грант послужил благодарностью молодому капитану.

В то время как велся этот разговор, среди туземцев началось какое-то необычайное движение: они громко кричали, бегали туда и сюда, хватали оружие и, казалось, были охвачены какой-то дикой яростью.

Гленарван не мог понять, что творится с дикарями, но тут майор обратился к боцману:

— Скажите, Айртон, поскольку вы так долго жили среди австралийцев, то, наверное, понимаете, что они говорят?

— Понимаю, но приблизительно, — ответил боцман, — ибо здесь у каждого племени свое наречие. Все же я догадываюсь, в чем тут дело: желая отблагодарить мистера Гленарвана за угощение, эти дикари хотят показать ему подобие боя.

Он был прав. Туземцы без дальних слов набросились друг на друга с хорошо разыгранной яростью, и если бы не предупреждение Айртона, то можно было подумать, что присутствуешь при настоящем сражении.

Действительно, по словам путешественников, австралийцы — превосходные актеры, и в данном случае они проявили недюжинный талант.

Все их оружие нападения и защиты состоит из палицы — дубины, способной проломить самый крепкий череп, и секиры вроде индейского томагавка, расщепленной палки, в развилке которой зажат острый камень, прикрепленный растительным клеем. Эта секира с длинной ручкой, в десять футов, является грозным оружием в бою и полезным инструментом в мирное время. Она с равным успехом рубит головы и отсекает ветки, врубается в людские тела и в стволы деревьев.

Бойцы с воплями налетали друг на друга, потрясая палицами и секирами. Одни падали, точно мертвые, другие издавали победный клич. Женщины, преимущественно старухи, словно одержимые, подстрекали бойцов, набрасывались на мнимые трупы и делали вид, что терзают их с яростью. Элен все время боялась, как бы это представление не перешло в настоящее сражение. Впрочем, дети, принимавшие участие в этом мнимом бою, тузили друг друга по-настоящему; особенно неистовствовали девочки, награждая друг друга полновесными тумаками.

Мнимый бой длился минут десять, внезапно бойцы остановились. Оружие выпало из их рук. Глубокая тишина сменила шум и сумятицу. Туземцы замерли, словно действующие лица в живых картинах. Казалось, они окаменели. Что послужило причиной этой внезапной перемены, этого оцепенения? Вскоре это выяснилось. Над верхушками камедных деревьев появилась стая какаду. Птицы наполняли воздух болтовней; их яркое оперение делало стаю похожей на летающую радугу. Появление разноцветной стаи прервало бой: война сменялась более полезным занятием — охотой.

Один из туземцев схватил какое-то своеобразной формы орудие, выкрашенное в красный цвет, и, отделившись от неподвижных товарищей, пробираясь между деревьями и кустами, направился к стае какаду. Он полз бесшумно, не задевая ни одного листика, не сдвигая ни одного камешка. Казалось, скользит какая-то тень.

Подкравшись к птицам на достаточно близкое расстояние, дикарь метнул свое оружие. Оно понеслось по горизонтальной линии, футах в двух от земли. Пролетев футов сорок, оно, не касаясь земли, вдруг под прямым углом поднялось футов на сто, сразило около дюжины птиц и, описав параболу, упало к ногам охотника.

Гленарван и его спутники были поражены — они не верили своим глазам.

— Это бумеранг, — пояснил Айртон.

— Бумеранг! Австралийский бумеранг! — воскликнул Паганель и мигом бросился поднимать это удивительное оружие, чтобы, как ребенок, «посмотреть, что у него внутри».

И в самом деле, можно было подумать, что внутри бумеранга скрыт какой-то механизм или пружина, внезапное распрямление которой изменяет его направление. Но ничего подобного не было. Бумеранг состоял из загнутого куска твердого дерева длиной в тридцать — сорок дюймов. Толщина этого куска в середине равнялась приблизительно трем дюймам, а края были заострены. Вогнутый с одной стороны на полдюйма, он имел два ребра на выпуклой стороне.

Все в целом было столь же несложно, сколь и непонятно.

— Так вот каков этот пресловутый бумеранг! — сказал Паганель, тщательно осмотрев странное оружие. — Кусок дерева, и больше ничего. Но почему же, летя по горизонтали, он то вдруг поднимается вверх, то затем возвращается к тому, кто его кинул? Ни ученые, ни путешественники не могли до сих пор найти объяснение этому явлению.

— Не похож ли в этом отношении бумеранг на серсо, которое, брошенное известным образом, возвращается к своей точке отправления? — промолвил Джон Манглс.

— Или, скорее, на возвратное движение бильярдного шара, получившего удар кием в определенную точку? — добавил Гленарван.

— Нет, — ответил Паганель. — В обоих случаях имеется опорная точка, которая и обусловливает возвратное движение: у серсо — земля, у бильярдного шара — сукно бильярда. Но у бумеранга нет никакой точки опоры: оружие не касается земли и все же поднимается на значительную высоту.

— Чем же объясните вы это явление, господин Паганель? — спросила леди Элен.

— Я не пытаюсь объяснить, а только устанавливаю факт. По-видимому, тут все зависит от способа, которым кидают бумеранг, и от формы его строения. А способ, каким бросать бумеранг, — это уже тайна австралийцев.

— Во всяком случае, для обезьян это очень искусная выдумка, — промолвила леди Элен, взглянув на майора, который недоверчиво покачал головой.

Однако время шло, и Гленарван, считая, что не следует больше задерживаться, хотел уже просить путешественниц занять места в фургоне, как вдруг прибежал дикарь и что-то возбужденно выкрикнул.

— Вот как! — проговорил Айртон. — Они выследили казуаров.

— Что? Речь идет об охоте? — заинтересовался Гленарван.

— О! Это надо непременно посмотреть! — воскликнул Паганель. — Зрелище, должно быть, любопытное. Быть может, снова в дело будет пущен бумеранг.

— А ваше мнение, Айртон? — спросил Гленарван боцмана.

— Мне кажется, что это не очень задержит нас, сэр, — ответил тот.

Туземцы не теряли ни секунды. Убить несколько казуаров — это необыкновенная удача: это значит, что племя будет обеспечено пищей по крайней мере на несколько дней. Поэтому охотники пускают в ход все свое искусство, чтобы завладеть такой добычей. Но каким образом умудряются они настигать без собак и убивать без ружей такое быстроногое пернатое? Это было самое интересное в том зрелище, которое так хотел увидеть Паганель.

Эму, или австралийский казуар (у туземцев он называется «мурек»), встречается на равнинах Австралии все реже и реже. Это крупная птица в два с половиной фута вышиной, с белым мясом, напоминающим мясо индейки. На голове у казуара рогатая чешуя, глаза светло-коричневые, клюв черный, загнутый книзу. На ногах по три пальца, вооруженных могучими когтями. Крылья — настоящие культяпки — не могут служить ему для полетов. Его оперение, или, пожалуй, его шерсть, темнее на шее и на груди. Но если казуар не может летать, то столь быстро бегает, что свободно обгоняет скаковую лошадь. Таким образом, захватить казуара можно только хитростью, и какой еще хитростью!

Вот почему по знаку прибежавшего дикаря человек десять австралийцев быстро рассыпались цепью, словно отряд стрелков, по чудесной равнине, где кругом синели цветы дикого индиго. Путешественники столпились на опушке рощи мимоз.

При приближении туземцев штук шесть казуаров сорвались с места и отбежали примерно на милю. Прибежавший дикарь, видимо охотник данного племени, удостоверившись, где находятся птицы, знаком приказал товарищам остановиться. Дикари растянулись на земле, а охотник, вынув из сетки две искусно сшитые вместе шкуры казуаров, надел их на себя. Правую руку он поднял над головой и стал подражать походке казуара, ищущего пищу. Туземец приближался к стае. Он то останавливался, прикидываясь, что ищет зерна, то поднимал вокруг себя ногами целые облака пыли. Он подражал повадке казуара. Он с таким поразительным совершенством подражал глухому ворчанью казуара, что птицы были обмануты. Вскоре дикарь оказался среди беспечной стаи. Внезапно он взмахнул дубиной, и пять казуаров из шести рухнули на землю.

Охота была успешно закончена.

Гленарван, путешественницы и весь отряд распрощались с туземцами.

Но австралийцы, видимо, отнюдь не были огорчены этой разлукой. Быть может, успешная охота на казуаров заставила их забыть, кто удовлетворил их нестерпимый голод. Им не было даже свойственно чувство простой животной признательности, присущей дикарям и животным и преобладающей над признательностью сердца.

Но тем не менее нельзя было в некоторых случаях не восхищаться их смышленостью, их ловкостью.

— Ну, теперь, мой дорогой Мак-Наббс, вы охотно признаете, что австралийцы не обезьяны, — сказала леди Элен.

— А почему? Неужели потому, что они ловко подражают повадкам животных? — спросил майор. — Но это только подкрепляет мои слова.

— Шутка — не ответ, — возразила леди Элен. — Я хочу, майор, чтобы вы отказались от ваших слов.

— Хорошо, кузина, итак, да, или, вернее, нет, австралийцы не обезьяны, но обезьяны — австралийцы.

— Как так?

— Вспомните, что говорят чернокожие об этой интересной породе орангутангов?

— Что же они говорят? — спросила леди Элен.

— Они говорят, — ответил майор, — будто обезьяны — это чернокожие, но только более хитрые, чем они. «Они ничего не говорят, чтобы ничего не делать», — утверждал некий ревнивый негр, хозяин которого кормил бездельника орангутанга.

Глава семнадцатая. Скотоводы-миллионеры

После спокойно проведенной ночи под 146°15′ долготы путешественники 6 января в семь часов утра снова тронулись в путь, пересекая обширный округ Муррей. Они двигались на восток, и следы каравана по равнине тянулись совершенно прямой линией. Дважды пересекали они следы скваттеров, направлявшихся на север; следы эти, несомненно, смешались бы, если бы на пыльной земле не отпечатывались подковы коня Гленарвана с клеймом стоянки Блек-Пойнт — трилистником.

Местами равнину бороздили извилистые, часто пересыхающие речки, по берегам которых росли буксы. Речки берут свое начало на склонах гор Буффало-Рэнгс, невысокая, но живописная цепь которых змеилась на горизонте.

Решено было добраться к ночи до подножия этих гор и там расположиться лагерем. Айртон подгонял быков, и те, сделав в этот день переход в тридцать пять миль, несколько устали. Здесь под большими деревьями раскинули палатку. Наступила ночь. Наспех поужинали: после такого тяжелого перехода больше хотелось спать, чем есть.

Паганель, который должен был нести караул в первую смену, не спал. С ружьем на плече он прогуливался взад и вперед, чтобы не задремать. Несмотря на безлунную ночь, кругом благодаря яркому сиянию южных звезд было светло. Ученый с увлечением читал эту великую книгу неба, всегда исполненную интереса для тех, кто ее понимает. Глубокую тишину уснувшей природы нарушал лишь звон железных пут на ногах лошадей.

Паганель, предавшись своему астрономическому созерцанию, занят был больше делами небесными, чем земными, как вдруг какой-то звук вывел его из задумчивости. Географ прислушался, и, к его великому изумлению, он распознал звуки рояля. Чья-то сильная рука посылала звучные аккорды в ночную тишь. Ошибки не могло быть.

— Рояль в пустыне! — пробормотал Паганель. — Никак не могу этому поверить.

Действительно, это было более чем неправдоподобно, и Паганель предпочел уверить себя, что это какая-то удивительная австралийская птица подражает звукам рояля Эрара или Плейеля, точно так же, как другие австралийские птицы подражают звукам часов и точильной машины.

Но в эту минуту в воздухе прозвучал ясный, чистый голос — к пианисту присоединился певец. Паганель слушал, не сдаваясь. Но через несколько мгновений он вынужден был признать, что слышит чудесные звуки арии «Il mio tesoro tanto» из «Дон-Жуана».

— Черт возьми! Как бы необычайны ни были австралийские птицы, как бы музыкальны ни были попугаи, они не смогут спеть арию из оперы Моцарта! — вскричал географ и прослушал до конца гениальную мелодию.

Впечатление от этой дивной арии, раздававшейся в тиши австралийской ночи, было неописуемо. Долго звучал этот голос, чаруя Паганеля, наконец умолк, и все кругом объяла тишина.

Когда Вильсон пришел сменить ученого, он застал его погруженным в глубокую задумчивость. Паганель ничего не сказал матросу, решив сообщить завтра Гленарвану об этой странной музыке, и пошел спать в палатку.

На следующее утро весь лагерь был разбужен неожиданным лаем собак. Гленарван тотчас же вскочил на ноги. Два великолепных пойнтера, превосходные образчики английских породистых собак, прыгая, резвились на опушке рощицы. При приближении путешественников они скрылись среди деревьев и залаяли громче.

— Очевидно, в этой пустыне есть какая-то стоянка, — промолвил Гленарван, — а также охотники, поскольку имеются охотничьи собаки.

Паганель открыл было рот, чтобы поделиться своими ночными впечатлениями, как вдруг появились верхом на великолепных чистокровных конях-гунтерах двое молодых людей. Оба джентльмена, одетые в изящные охотничьи костюмы, заметив путников, расположившихся табором, словно цыгане, остановили лошадей. Они, казалось, недоумевали, что означает здесь присутствие этих вооруженных людей, но, увидев путешественниц, выходивших из фургона, тотчас же спешились и, сняв шляпы, направились к женщинам. Лорд Гленарван пошел навстречу незнакомцам и в качестве приезжего первый отрекомендовался, назвав свое имя и звание. Молодые люди поклонились, и старший сказал:

— Сэр, не пожелают ли ваши дамы и вы со своими спутниками оказать нам честь отдохнуть у нас в доме?

— С кем имею честь говорить? — спросил Гленарван.

— Мишель и Сенди Патерсон — владельцы скотоводческого хозяйства Готтем. Вы находитесь на территории нашей станции, и до дома не больше четверти мили.

— Господа, откровенно говоря, я не хотел бы злоупотреблять вашим гостеприимством… — начал Гленарван.

— Сэр, — ответил Мишель Патерсон, — принимая наше приглашение, вы бесконечно обяжете бедных изгнанников, если согласитесь посетить их в этой пустыне.

Гленарван поклонился в знак благодарности.

— Сэр, — обратился Паганель к Мишелю Патерсону, — не будет ли нескромностью, если я спрошу вас, не вы ли пели вчера божественную арию Моцарта?

— Да, сэр, — ответил джентльмен. — Я пел, а мне аккомпанировал мой брат Сенди.

— В таком случае, сэр, примите искренние поздравления француза, пламенного поклонника музыки! — сказал Паганель, протягивая руку молодому человеку.

Тот сердечно пожал ее, затем он указал своим гостям дорогу, которой надо было держаться. Лошадей поручили Айртону и матросам.

А путешественники, беседуя и восхищаясь окружающими видами, направились пешком в обществе молодых людей к усадьбе.

Скотоводческое хозяйство Патерсонов содержалось в таком же образцовом порядке, в каком содержатся английские парки. Громадные луга, обнесенные серой оградой, расстилались кругом, насколько мог охватить глаз. Там паслись тысячи быков и миллионы баранов. Множество пастухов и еще большее количество собак охраняли это шумное, буйное стадо. К мычанию и блеянию присоединялись лай собак и резкое щелканье бичей пастухов.

На востоке тянулась роща австралийских акаций и камедных деревьев, за которой высилась величественная гора Готтем, поднимающаяся на семь с половиной тысяч футов над уровнем моря. Во все стороны расходились длинные аллеи вечнозеленых деревьев. Там и сям виднелись густые заросли «грэстри», десятифутового кустарника, похожего на карликовые пальмы, но с густыми длинными и узкими листьями. Воздух был напоен благоуханием мятнолавровых деревьев, усыпанных гроздьями белых, тонко пахнущих цветов.

К очаровательной группе туземных растений присоединялись деревья, вывезенные из Европы. Тут были персиковые, грушевые, яблоневые, фиговые, апельсиновые, смоковницы и даже дубовые деревья, встреченные громким «ура» путешественников. Идя под тенью, отбрасываемой деревьями их родины, они восхищались порхавшими между ветвями птицами с шелковистым оперением и иволгами, одетыми словно в золото и черный бархат.

Впервые нашим путешественникам довелось увидеть менуру — птицу-лиру. Хвост ее похож на изящный инструмент Орфея — лиру. Когда она носилась среди древовидных папоротников и хвост ее ударял по листьям, то казалось, что вот-вот зазвучат гармоничные аккорды, подобные тем, которые царь Амфион некогда вдохновенно извлекал из своей лиры, чудесно воскрешая стены города Фив. Паганелю захотелось сыграть на этой лире.

Однако лорд Гленарван не только восхищался этими волшебными чудесами так неожиданно возникшего перед ним среди австралийской пустыни оазиса. Он выслушал рассказ молодых людей. В Англии, среди цивилизованной природы, новоприбывшие гости прежде всего сообщили бы хозяевам, откуда они прибыли и куда держат путь. Но здесь Патерсоны, движимые неуловимым чувством деликатности, почли долгом своим прежде всего ознакомить путешественников, которым предлагали кров, с теми, чье гостеприимство принималось.

Итак, они поведали свою историю.

Они были теми молодыми англичанами, которые полагают, что богатство не освобождает от работы. Мишель и Сенди Патерсон были сыновьями лондонского банкира. Когда они стали взрослыми, отец сказал им: «Вот вам, дети мои, миллионы, отправляйтесь в какую-нибудь далекую колонию, положите там начало любому крупному предприятию и, работая, ознакомьтесь с жизнью. Если вы будете удачливы, тем лучше! Если прогорите, что делать! Не будем сожалеть, что потеряли миллионы, поскольку они помогли вам стать людьми». Молодые люди повиновались отцу. Выбрав в Австралии колонию Виктория, они решили именно там снять жатву с пущенных в оборот родительских миллионов и не раскаялись в этом. Спустя три года их предприятие пышно расцвело.

В провинциях Виктория, Новый Южный Уэльс и в Южной Австралии имеется более чем три тысячи подобных имений. Одни принадлежат скотопромышленникам, которые разводят там скот, другие — «сетлерам», которые главным образом занимаются земледелием. До появления в этих местах двух молодых англичан самым процветающим имением было имение господина Жамисона. Оно простиралось на сто километров, причем километров двадцать тянулось вдоль реки Парао, притока Дарлинга.

Теперь имение Патерсонов превзошло его как по величине, так и по умению вести хозяйство. Молодые люди одновременно занялись и скотоводством и землепашеством. Они с большой энергией и очень умно управляли своим огромным поместьем.

Оно находилось вдалеке от больших городов, среди редко посещаемой области Муррей, занимая пространство между 146°48′ и 147°, иначе говоря площадь шириною и длиною в пять лье, между Буффало и Готтем. На двух северных концах этого обширного прямоугольника налево вздымалась вершина Абердеен, а направо — вершины Хиг-Барнен. Не было недостатка и в чудесных извилистых реках. Успешно развивалось как скотоводство, так и земледелие. На десяти тысячах акров великолепно обработанной земли произрастали как туземные, так и привозные растения. Миллионы голов скота жирели на пастбищах. Поэтому продукты этого хозяйства высоко ценились на рынках Каслмейна и Мельбурна.

Патерсоны закончили свой рассказ; в конце широкой аллеи, по сторонам которой росли казуариновые деревья, показался дом Патерсонов.

То был охотничий дом из кирпича и дерева, прятавшийся среди густых эмерофилис. Вокруг шла увешанная китайскими фонариками крытая веранда, напоминавшая галереи древнеримских зданий. Окна защищены были разноцветными парусиновыми навесами, казавшимися огромными цветами. Трудно было представить себе более уютный, более прелестный и более комфортабельный уголок. На лужайках и среди рощиц, окружающих дом, высились бронзовые канделябры, увенчанные изящными фонарями. С наступлением темноты весь парк освещался белым светом га» за от газометра, скрытого в чаще акаций и древовидных папоротников.

Вблизи дома нигде не было видно ни служб, ни конюшен, ни сараев — ничего, что говорило бы о сельском хозяйстве. Все строения — настоящий поселок более чем в двадцать домов и хижин — находились в четверти мили от дома, в глубине маленькой долины. Хозяйский дом соединен был с этим поселком электрическими проводами — телеграфом, обеспечивая мгновенное сообщение, а дом, удаленный от всякого шума, казался затерянным в чаще экзотических деревьев.

В конце казуариновой аллеи через журчащую горную речку переброшен был изящный железный мостик. Он вел в часть парка, прилегавшую к дому.

По ту сторону мостика их встретил внушительного вида управляющий. Двери готтемского дома широко распахнулись, и гости вошли в великолепные апартаменты.

Вся роскошь, даваемая богатством, в сочетании с тонким артистическим вкусом, предстала перед ними.

Из прихожей, увешанной принадлежностями верховой езды и охоты, двери вели в просторную гостиную о пяти окнах. Здесь стоял рояль, заваленный всевозможными старинными и современными партитурами, виднелись мольберты с неоконченными полотнами, цоколи с мраморными статуями; несколько картин кисти фламандских мастеров и гобелены с вытканными на них рисунками с мифологическими сюжетами висели на стенах. Ноги утопали в мягких, словно густая трава, коврах, с потолка свисала старинная люстра. Всюду был расставлен драгоценный фарфор, дорогие безделушки, все это было как-то странно видеть в австралийском доме. В этой сказочной гостиной, казалось, было собрано все, что могло мысленно перенести в Европу. Можно было подумать, что находишься в каком-нибудь княжеском замке во Франции или в Англии.

Пять окон пропускали сквозь тонкую ткань парусины мягкий полусвет. Леди Элен, подойдя к окну, пришла в восторг. Дом господствовал над широкой долиной, расстилавшейся на восток до самых гор. Чередование лугов и лесов, то тут, то там привольные поляны, вдали группа изящно закругленных холмов, все вместе являло неописуемую по красоте картину. Ни один уголок земного шара не мог сравниться с этой долиной, даже знаменитая Райская долина в Телемарке в Норвегии.

Грандиозная панорама, пересекаемая полосами то света, то тени, ежечасно изменялась в зависимости от солнца.

Пока Элен наслаждалась открывавшимся из окна видом, Сенди Патерсон приказал управляющему распорядиться завтраком для гостей, и менее чем через четверть часа путешественники сидели за роскошно сервированным столом. Качество кушаний и вин было выше всяких похвал, но всего приятнее было то радушие, с которым молодые хозяева принимали гостей. Узнав о цели экспедиции, хозяева горячо заинтересовались поисками Гленарвана, и слова их укрепили надежды детей капитана Гранта.

— Гарри Грант, несомненно, попал в плен к туземцам, поскольку он не появился нигде на побережье, — сказал Мишель Патерсон. — Судя по найденному документу, капитан точно знал, где находится, и если он не добрался до какой-нибудь английской колонии, то лишь потому, что после высадки на берег он был захвачен в плен дикарями.

— Точно то же случилось и с его боцманом Айртоном, — заметил Джон Манглс.

— А вам никогда не случалось слышать о гибели «Британии»? — спросила леди Элен у братьев Патерсон.

— Никогда, миссис, — ответил Мишель.

— А как, по-вашему, обращаются австралийцы со своими пленниками?

— Австралийцы не жестоки, — ответил молодой скваттер, — и мисс Грант может быть спокойна на этот счет. Известно множество случаев, свидетельствующих о мягкости их характера, и многие европейцы, долго жившие среди этих дикарей, никогда не имели повода жаловаться на грубое обращение.

— То же самое утверждал и Кинг, — сказал Паганель, — единственный уцелевший из экспедиции Берка.

— И не только этот отважный исследователь, — вмешался в разговор Сенди Патерсон, — но и английский солдат по имени Бакли, который дезертировал в тысяча восемьсот третьем году из Порт-Филиппа, попал к туземцам и прожил у них тридцать три года.

— А в одном из последних номеров «Австралийской газеты», — добавил Мишель Патерсон, — есть сообщение о том, что какой-то Морилл вернулся на родину после шестнадцатилетнего плена. Судьба капитана Гранта очень похожа на его судьбу. Морилл был взят в плен туземцами и уведен в глубь материка после крушения судна «Перуанка» в тысяча восемьсот сорок шестом году. Итак, я полагаю, что вам ни в коем случае не следует терять надежды.

Сведения, сообщенные молодыми хозяевами, чрезвычайно обрадовали путешественников, ибо подтверждали слова Паганеля и Айртона.

Когда Элен и Мери Грант удалились, мужчины заговорили о каторжниках. Патерсоны знали о катастрофе на Кемденском мосту, но бродившая в окрестностях шайка беглых каторжников не внушала им ни малейшей тревоги. Трудно было предположить, что шайка злоумышленников осмелится напасть на имение, где было более ста мужчин. К тому же немыслимо было ожидать, что эти злодеи забредут в пустыню, прилегающую к реке Муррею, где им нечем было поживиться, или что они рискнут приблизиться к колониям Нового Южного Уэльса, дороги которых бдительно охранялись. Такого же мнения придерживался и Айртон.

Гленарван, уступая просьбам радушных хозяев, согласился провести у них весь день. Эти двенадцать часов задержки превратились в часы отдыха как для путешественников, так и для лошадей и быков, поставленных в удобные стойла.

Итак, решено было остаться до следующего утра, и молодые хозяева предоставили на усмотрение гостей программу дня, которая была ими охотно принята.

В полдень семь чистокровных коней нетерпеливо били копытами землю у крыльца дома. Дамам подали коляску, запряженную четвериком. Двинулись в путь. Всадники, вооруженные превосходными охотничьими ружьями, скакали по обеим сторонам экипажа. Доезжачие неслись верхом впереди, а своры пойнтеров оглашали лес веселым лаем.

В течение четырех часов кавалькада объезжала аллеи и дороги парка, по размерам равного маленькому германскому государству. Если здесь встречалось меньше жителей, то зато все кругом кишело баранами. Что же касается дичи, то ее было такое изобилие, что целая армия загонщиков была бы не в силах согнать ее на охотников. Вскоре загремели выстрелы, вспугивая мирных обитателей рощ и равнин. Юный Роберт, охотившийся рядом с Мак-Наббсом, творил чудеса. Отважный мальчуган, вопреки просьбам сестры, всегда был впереди и стрелял первым. Джон Манглс обещал следить за Робертом, и Мери Грант успокоилась.

Во время облавы подстрелили несколько австралийских животных, которых даже Паганель знал только по названию. В числе этих туземных животных были убиты вомбат и бандикут.

Вомбат — травоядное животное, размером с барана, и мясо его превкусное. Бандикут — животное из породы сумчатых и хитростью превосходит даже европейскую лису: он мог бы поучить ее искусству красть обитателей птичников. Такое животное, довольно отталкивающее по виду, почти в полтора фута длиной, убил Паганель, утверждая, из охотничьей гордости, что животное очаровательно.

Роберт ловко подстрелил мохнатохвостое животное, похожее на маленькую лису, с черным, усеянным белыми пятнами мехом, не уступающим и куньему, и пару двуутробок, прятавшихся в густой листве больших деревьев.

Но из всех этих охотничьих подвигов бесспорно наибольший интерес представляла охота на кенгуру. Около четырех часов пополудни собаки вспугнули стадо этих любопытных сумчатых животных. Детеныши мигом залезли в материнские сумки, и все стадо гуськом помчалось прочь от охотников. Очень любопытно наблюдать огромные скачки кенгуру. Их задние лапы вдвое длиннее передних и растягиваются словно пружины.

Во главе стада несся самец ростом футов в пять, великолепный экземпляр исполина кенгуру. Погоня продолжалась на протяжении четырех-пяти миль. Кенгуру не проявляли признаков усталости, а собаки, не без основания опасавшиеся их могучих лап, вооруженных острыми когтями, не смели напасть на них. Но, наконец, выбившись из сил, стадо остановилось, и вожак, прислонясь к стволу дерева, приготовился к защите. Одна из собак с разбегу наскочила на него, но в тот же миг взлетела на воздух и свалилась с распоротым брюхом.

Ясно было, что и всей своре не справиться с этими могучими животными. Приходилось охотникам взяться за ружья — только пули могли уложить кенгуру-исполина.

В эту минуту Роберт едва не пал жертвой собственной неосторожности. Желая точнее прицелиться, он настолько приблизился к кенгуру, что тот одним прыжком бросился на него. Роберт упал, раздался крик. Сидевшая в экипаже Мери Грант в ужасе, не в силах произнести ни слова, протягивала руки к брату. Никто из охотников не решался стрелять в животное, опасаясь попасть в мальчика, но внезапно Джон Манглс, рискуя жизнью, выхватил из-за пояса нож, бросился на кенгуру и поразил его в самое сердце. Животное рухнуло. Роберт поднялся невредимый. Миг — и сестра радостно прижимала его к груди.

— Спасибо, мистер Джон, спасибо! — сказала Мери Грант, протягивая руку молодому капитану.

— Он был на моем попечении, — отозвался Джон Манглс, пожимая дрожащую руку молодой девушки.

Этим происшествием закончилась охота.

После гибели вожака стадо кенгуру разбежалось, а тушу убитого кенгуру-исполина увезли охотники.

Вернулись домой в шесть часов вечера. Охотников ожидал великолепный обед. Среди прочих яств гостям особенно пришелся по вкусу бульон из хвоста кенгуру, приготовленный по туземному способу.

После мороженого и шербета гости перешли в гостиную. Вечер был посвящен музыке. Леди Элен, прекрасная пианистка, предложила аккомпанировать радушным хозяевам, и те с большим чувством исполнили отрывки из новейших партитур Гуно, Виктора Маснэ, Фелисьена Давида и даже произведения непонятого Рихарда Вагнера.

В одиннадцать часов вечера подали чай, который сервирован был по-английски — изысканно. Но Паганель все же попросил, чтобы ему дали попробовать австралийского чаю. Географу принесли бурду, темную как чернила, которую приготовляют так: полфунта чаю кипятят в литре воды в течение четырех часов. Паганель попробовал, поморщился, но объявил, что напиток превосходный. В полночь гости разошлись по удобным просторным комнатам, и сновидения продлили столь приятно проведенный день.

На заре следующего дня они распрощались с молодыми скваттерами. Сердечно поблагодарив, с них взяли обещание посетить Малькольм. Затем фургон тронулся в путь, обогнул подножие горы Готтем, и вскоре домик, словно мимолетное видение, исчез из глаз путешественников.

Еще пять миль тянулись владения Патерсонов, и лишь в девять часов утра путешественники выехали за последнюю ограду и углубились в почти не исследованную область провинции Виктория.

Глава восемнадцатая. Австралийские Альпы

Огромный барьер преграждал путь на юго-восток. Это была цепь Австралийских Альп — подобие гигантских крепостных стен, причудливо извивающихся на протяжении тысячи пятисот миль, задерживая движение облаков на высоте четырех тысяч футов.

Небо заволакивали облака, и солнечные лучи, проходя сквозь сгустившиеся пары, не были знойны, таким образом, жара не очень давала себя чувствовать, однако из-за все возраставшей неровности почвы продвигаться было все труднее и труднее. Там и сям начали попадаться холмики, поросшие молодыми зелеными камедными деревьями. Дальше потянулись высокие холмы. Это уже были отроги Альп. Отсюда дорога все время шла в гору. Это особенно заметно было по усилиям быков. Их ярмо скрипело под тяжестью громоздкого фургона, они громко пыхтели, и мускулы их ног так туго напрягались, что казалось, вот-вот лопнут. Фургон трещал при неожиданных толчках, которых не удавалось избежать, несмотря на всю ловкость, с которой правил Айртон. Путешественницы относились ко всему этому весело.

Джон Манглс с двумя матросами, обследуя путь, ехал несколько впереди. Они отыскивали среди неровностей почвы наиболее удобный проезд, точнее говоря, фарватер, ибо продвижение фургона вперед похоже было на движение корабля, плывущего по бурному морю между рифами.

Задача была трудной, а подчас даже опасной. Порой Вильсон прокладывал топором дорогу среди густой чащи кустарников. Глинистая и влажная почва словно ускользала из-под их ног. Путь удлиняли частые объезды непреодолимых препятствий; высоких гранитных скал, глубоких оврагов, не внушающих доверия лагун. Поэтому в течение целого дня едва прошли полградуса долготы.

Вечером расположились лагерем у подошвы Альп, на берегу горной речки Кобонгра, в маленькой долине, поросшей кустарником футов четырех вышины, со светло-красными листьями.

— Нелегко будет перевалить через эти горы, — проговорил Гленарван, глядя на горную цепь, очертания которой уже начинали теряться в надвигавшейся вечерней мгле. — Альпы! Одно название уже заставляет призадуматься.

— Не надо понимать буквально, дорогой Гленарван, — отозвался Паганель. — Не воображайте, что вам предстоит пересечь всю Швейцарию. В Австралии есть Пиренеи, Альпы, Голубые горы, как в Европе, но все это в миниатюре. Это свидетельствует только о скудости фантазии географа или о бедности нашего словаря собственных имен.

— Итак, значит, эти Австралийские Альпы… — начала Элен.

— Игрушечные горы, — ответил Паганель. — Мы не заметим, как переберемся через них.

— Говорите только за себя! — сказал майор. — Лишь рассеянный человек может перевалить через горную цепь и не заметить этого.

— Рассеянный! — воскликнул географ. — Нет, я больше» уже не рассеянный. Пусть это подтвердят наши дамы. Разве с тех пор, как я ступил на этот материк, я не сдержал слова? Бывал ли я хоть раз рассеян? Можно ли упрекнуть меня в каком-нибудь промахе?

— Ни в одном, господин Паганель! — заявила Мери Грант.

— Вы само совершенство! Даже чересчур совершенны! — смеясь, добавила Элен. — Ваша рассеянность была вам к лицу.

— Не правда ли, ведь если у меня не будет ни одного недостатка, то я стану заурядным человеком! — отозвался Паганель. — Надеюсь, что в ближайшем будущем я сделаю какой-нибудь крупный промах, который всех насмешит. Знаете, когда я ни в чем не ошибаюсь, то мне кажется, что я изменяю своему призванию.

На следующий день, 9 января, вопреки утверждениям простодушного географа, маленький отряд с большими трудностями совершил переход через Альпы. Приходилось идти на авось, через узкие глубокие ущелья, которые могли завести в тупик.

Айртон оказался бы в очень затруднительном положении, если бы после часа тяжелого пути по горной тропе перед ними неожиданно не возник жалкий кабачок.

— Не думаю, чтобы кабачок в подобном месте давал бы большой доход хозяину! — воскликнул Паганель. — Кому он тут нужен?

— Да хотя бы нам, здесь мы получим сведения о дальнейшем пути, в которых мы очень нуждаемся, — отозвался Гленарван. — Войдем!

Гленарван, сопровождаемый Айртоном, вошел в кабачок. Хозяин производил впечатление человека грубого, с неприветливой, отталкивающей физиономией, свидетельствующей о том, что он сам являлся главным потребителем джина, бренди и виски своего кабачка. Обычно его единственными посетителями были путешествующие скваттеры и пастухи, перегоняющие стада.

На задаваемые вопросы кабатчик отвечал очень неохотно, тем не менее благодаря его указаниям Айртон смог ориентироваться и сообразить, по какой дороге следует идти.

Гленарван отблагодарил кабатчика за его советы несколькими кронами и собирался уже уходить, как вдруг заметил наклеенное на стене объявление колониальной полиции о бегстве каторжников из Пертской тюрьмы и о награде за выдачу Бена Джойса: сто фунтов стерлингов.

— Несомненно, этот негодяй заслуживает виселицы, — сказал Гленарван боцману, прочитав объявление.

— Для этого нужно сначала поймать его! — отозвался Айртон. — Сто фунтов стерлингов — денежки немалые! Он не стоит их.

— Да и кабатчик не внушает доверия, хотя у него висит это объявление полиции, — добавил Гленарван.

— Это верно, — промолвил Айртон.

Гленарван и боцман вернулись к фургону. Отсюда отряд направился к тому месту, где дорога по направлению к Люкноускому перевалу уходила в узкий, извилистый проход, пересекавший горную щель. Начался трудный подъем. Не раз приходилось путешественницам выходить из фургона, а их спутникам — спешиваться. То приходилось поддерживать тяжелую колымагу, то подталкивать ее, то удерживать на опасных спусках, то распрягать быков на крутых поворотах, то подкладывать клинья под колеса, когда фургон катился назад. Не раз Айртон должен был прибегать к помощи лошадей, и без того утомленных подъемом.

Была ли тут виной чрезвычайная усталость или что-либо другое, но в этот день пала одна лошадь. Она вдруг рухнула, хотя ничто не указывало на возможность подобного несчастного случая. Это была лошадь Мюльреди, и когда он хотел заставить ее встать, то оказалось, что конь издох.

Айртон подошел к лежавшей на земле лошади, но, видимо, никак не мог понять причину этой внезапной смерти.

— По всей вероятности, у лошади лопнул какой-нибудь сосуд, — предположил Гленарван.

— Очевидно, — отозвался Айртон.

— Садитесь на мою лошадь, Мюльреди, — сказал Гленарван матросу, — а я сяду в фургон, к жене.

Мюльреди повиновался, и маленький отряд, оставив труп животного в пищу воронам, продолжал утомительный подъем.

Цепь Австралийских Альп не очень широка, и ширина подножия хребта не превышает восьми миль. Следовательно, если дорога, выбранная Айртоном, действительно вела к восточному склону, то двумя сутками позже маленький отряд должен был бы оказаться уже по ту сторону хребта, а там до самого моря шла совершенно гладкая дорога.

Днем 10 января путешественники достигли самой высокой точки перевала, на высоте двух тысяч футов. Они очутились на плоскогорье, откуда открывался широкий вид: на севере блестела зеркальная гладь спокойных вод озера Омео, над которым высоко в небе реяли водные птицы, а дальше расстилались обширные луга Муррея; к югу разворачивалась зеленеющая скатерть Джинсленда — его золотоносные земли, высокие леса, весь этот девственный первобытный край. Природа была здесь еще владычицей и над водами рек, и над огромными деревьями, еще не тронутыми топором. Скваттеры, встречавшиеся там, правда пока еще изредка, не решались вступать с ней в бой. Казалось, что цепь этих Альп отделяет друг от друга два совершенно различных края, из которых один сохранял всю свою первобытную красоту. Солнце в это время как раз заходило, и лучи его, пронизывая багровые облака, придавали более яркую окраску округу Муррей, тогда как Джинсленд, заслоненный щитом гор, был окутан смутной мглой, и казалось, что вся заальпийская область погрузилась в преждевременную ночь. Зрители, стоявшие между столь резко друг от друга отличавшимися областями, были сильно поражены таким контрастом и с волнением смотрели на простиравшийся перед ними почти неведомый край, сквозь который им предстояло пройти до самой границы провинции Виктория.

Здесь же, на плоскогорье, устроили привал. На следующее утро начался спуск. Спускались довольно быстро. Внезапно путешественников застиг жестокий град и принудил их укрыться под скалами. Собственно, это были даже не градины, а целые куски льда размером с кулак, падавшие из грозовых туч так стремительно, словно их выпустили из пращи, и, получив несколько основательных ударов, Паганель и Роберт поспешили укрыться под скалы. Фургон в нескольких местах изрешетило. Против ударов столь острых льдинок не устояли бы даже крыши домов. Некоторые градины врезались в стволы деревьев. Из опасения быть убитыми этим невиданным градом пришлось ждать, когда он прекратится. Это продолжалось час, затем маленький отряд снова двинулся в путь по отлогим каменистым тропам, скользким от таявшего града.

К вечеру фургон, сильно расшатанный, но еще крепко державшийся на своих грубых деревянных колесах, одолел последние уступы Альп среди высоких пихт. Горный проход заканчивался у равнин Джинсленда. Альпы были благополучно освоены, и отданы были обычные приказания расположиться на ночлег.

Двенадцатого с рассветом маленький отряд, охваченный неослабевающим воодушевлением, снова двинулся в путь. Все стремились скорее добраться до цели, то есть до того места на берегу Тихого океана, где произошло крушение «Британии». Только там можно было надеяться напасть на следы потерпевших крушение, а не здесь, в этом пустынном Джинсленде. Айртон настаивал, чтобы лорд Гленарван поскорее отправил «Дункану» приказ прибыть к восточному побережью, где яхта могла быть полезна при поисках. По мнению боцмана, надо было воспользоваться дорогой, ведущей из Люкноу в Мельбурн. Позднее послать гонца будет труднее, ибо со столицей не будет прямого сообщения.

Это предложение боцмана казалось разумным, и Паганель советовал обратить на него внимание. Географ согласен был с тем, что яхта могла быть полезна при подобных обстоятельствах, ибо в дальнейшем сообщение с Мельбурном станет невозможным.

Гленарван колебался и, вероятно, послал бы приказ «Дункану», чего так усиленно добивался Айртон, если бы этому очень энергично не воспротивился майор. Мак-Наббс доказывал, что присутствие Айртона необходимо для экспедиции, ибо он ведь знал окрестности побережья, и если отряд случайно нападет на следы Гарри Гранта, то боцман лучше всякого другого сумеет повести отряд по этим следам, и, наконец, только он, Айртон, может указать место крушения «Британии». Словом, майор настаивал на том, чтобы путешествие продолжалось без всяких изменений. Он нашел единомышленника в лице Джона Манглса. Молодой капитан полагал, что распоряжение Гленарвана легче будет переслать на «Дункан» из залива Туфолда, чем отсюда, откуда гонцу пришлось бы проехать двести миль по дикой местности.

Майор и капитан одержали верх. Решено было ничего не предпринимать до прибытия в залив Туфолда. Майору, наблюдавшему за Айртоном, показалось, что тот чем-то несколько разочарован. Но Мак-Наббс не поделился ни с кем своими наблюдениями, а, по обыкновению, оставил их при себе.

Равнины, простиравшиеся у подножия Австралийских Альп, шли еще заметным уклоном к востоку. Монотонное однообразие пейзажа кое-где нарушалось рощами мимоз, эвкалиптов и различных пород камедных деревьев, а также кустами растения гастролобиум грандифлорум с ярко окрашенными цветами. Не раз дорогу преграждали небольшие горные речки, точнее — ручьи, берега которых густо заросли мелким тростником и орхидеями. Эти ручейки переходили вброд. Вдали видно было, как при приближении отряда убегали стаи дроф и казуаров, а через кусты, словно пружинные паяцы, перепрыгивали кенгуру. Но всадники и не помышляли об охоте, да и для истомленных лошадей это было бы лишней нагрузкой.

К тому же стояла удушливая жара. Атмосфера насыщена была электричеством. Животные и люди ощущали это на себе. Все устали и молча продвигались вперед. Тишину нарушали лишь окрики Айртона, подгонявшего измученных быков.

От двенадцати часов до двух ехали по любопытному лесу папоротников. Будь путешественники менее утомлены, то они, конечно, пришли бы в восторг. Эти древовидные растения вышиной футов в тридцать были в полном цвету. И лошади и всадники свободно, не наклоняясь, проезжали под свисавшими долу ветвями этих гигантских папоротников, и лишь порой колесико шпоры всадника звякало, ударяясь об стволы. Под неподвижным шатром зеленой листвы царила прохлада, на которую никто не роптал. Жак Паганель, как всегда экспансивный, несколько раз удовлетворенно вздохнул, вспугнув целые стаи попугаев и какаду, поднявших оглушительную болтовню.

Географ продолжал ликовать и восторженно кричать, как вдруг его спутники увидели, что он пошатнулся и рухнул вместе с лошадью на землю. Неужели он упал в обморок или, того хуже, не случился ли с ним солнечный удар?

Все бросились к нему.

— Паганель! Паганель! Что с вами случилось? — вскричал Гленарван.

— Случилось то, что я остался без лошади, милый друг, — ответил географ, высвобождая ноги из стремян.

— Что, ваша лошадь?..

— Пала, словно пораженная молнией, как и лошадь Мюльреди.

Гленарван, Джон Манглс и Вильсон осмотрели животное. Паганель не ошибся: лошадь внезапно околела.

— Странно! — проговорил Джон Манглс.

— Очень странно, — пробормотал майор.

Гленарван был чрезвычайно озабочен этим новым злоключением. Действительно, в таком пустынном крае негде было пополнить убыль в лошадях; и если налицо была эпидемия, то продолжать путь окажется весьма затруднительным.

Между тем еще до наступления вечера предположение об «эпидемии» подтвердилось: третья лошадь — лошади Вильсона — пала и, что еще хуже, пал один из быков. Таким образом, в распоряжении экспедиции оставалось только три быка и четыре лошади.

Положение становилось угрожающим. Правда, всадники, лишившиеся лошадей, могли, конечно, продолжать путь пешком: ведь немало скваттеров таким образом только и путешествует через этот пустынный край. Но если быки падут и придется бросить фургон, то как быть с путешественницами? В силах ли они будут пройти пешком сто двадцать миль, оставшихся до залива Туфолда?

Обеспокоенные, Гленарван и Джон Манглс осмотрели уцелевших лошадей. Быть может, окажется возможным предотвратить новые жертвы? Но осмотр не обнаружил на них не только признаков какой-либо болезни, но даже слабости. Лошади были вполне здоровы и отлично перенесли утомительное путешествие. Гленарван начал надеяться, что эта странная эпидемия не потребует больше жертв.

Такого же мнения был и Айртон, который никак не мог понять причины этого молниеносного падежа животных.

Отряд снова тронулся в путь. По временам то один, то другой пешеход отдыхали в фургоне. Вечером после небольшого перехода, в десять миль, сделали привал и расположились лагерем. Ночь прошла благополучно под сенью древовидных папоротников, между которыми носились огромные летучие мыши, столь метко названные летающими лисицами.

Следующий день, 13 января, был погожий. Падеж скота прекратился. Состояние здоровья членов экспедиции по-прежнему было удовлетворительное. Лошади и быки хорошо справлялись с работой. В «салоне» леди Элен благодаря непрерывному потоку посетителей было очень оживленно. Мистер Олбинет усердно потчевал присутствующих прохладительными напитками, что было очень кстати при тридцатиградусной жаре. Выпили полбочонка шотландского эля. Все признали, что пивовары «Барклей и Кь» — величайшие граждане Англии, что они более велики, чем сам Веллингтон, никогда не варивший такого вкусного пива (уж таково самолюбие шотландца). Паганель пил много, но ораторствовал еще больше и на самые разнообразные темы.

Столь хорошо начавшийся день, казалось, должен был закончиться столь же удачно. Отряд прошел добрых пятнадцать миль по довольно гористой местности с почвой красноватого оттенка, и все надеялись в тот же вечер расположиться лагерем на берегах Сноуи, полноводной реки, впадающей на юге провинции Виктория в Тихий океан. Вскоре колеса фургона покатились по черноватой наносной почве, поросшей буйными травами и зарослями гастролобиума.

Наступал вечер. Туман, поднимавшийся на горизонте, четко обозначил местонахождение реки Сноуи. Быки протащили фургон еще несколько миль. За небольшим холмом дорога круто поворачивала в высокий лес. Айртон направил утомленных быков между высокими стволами, погруженными во мрак, и уже достиг опушки леса, как вдруг в полумиле от реки фургон завяз до самых ступиц.

— Осторожней! — крикнул он ехавшим за ним всадникам.

— Что случилось? — спросил Гленарван.

— Мы завязли, — ответил Айртон.

Он подгонял быков криками и ударами заостренной палки, но животные увязли по колена и не могли двинуться с места.

— Расположимся здесь лагерем, — предложил Джон Манглс.

— Это лучшее, что мы можем сделать, — отозвался Айртон. — Завтра при свете дня легче будет отсюда выбраться.

— Привал! — крикнул Гленарван.

После коротких сумерек быстро наступила ночь, но прохлады она не принесла. Воздух был душен; на горизонте вспыхивали ослепительные молнии отдаленной грозы.

Кое-как устроились на ночлег в увязшем фургоне, а палатку раскинули под темными сводами больших деревьев. Только бы не полил ночью дождь, а так можно было, не жалуясь, провести ночь.

Айртону не без труда удалось высвободить быков из трясины, они завязли уже по брюхо. Он отвел их на пастбище вместе с лошадьми, выбрал им подножный корм, что делал всегда сам. Гленарван, заметив, что в этот вечер он проявил особое старание, тепло поблагодарил его, ибо хорошее состояние скота являлось теперь делом первейшей важности.

Тем временем путешественники скромно поужинали. Но усталость и духота лишали аппетита, и все нуждались не столько в пище, сколько в отдыхе. Элен и Мери Грант, пожелав всем спокойной ночи, улеглись на свои обычные места в фургоне. Мужчины легли, кто в палатке, кто прямо растянулся под деревьями, на густой траве, что не представляло никакой опасности для здоровья.

Мало-помалу все уснули тяжелым сном. Небо заволокло большими, густыми тучами, делалось все темней и темней. Воздух был неподвижен. Ночную тишину лишь изредка нарушали заунывные крики морпука, похожие на печальное кукование европейской кукушки.

Около одиннадцати часов вечера, после недолгого, нездорового сна, тяжелого и утомительного, майор проснулся. Он с удивлением заметил какой-то неясный свет, мерцавший среди деревьев. Мак-Наббс принял его было за распространившийся по земле пожар.

Он встал и направился к лесу. Велико же было его удивление, когда он увидел, что источником зарева была фосфоресценция огромного поля грибов. Их поры светились в темноте очень ярко.

Майор, не будучи эгоистом, уже хотел было разбудить Паганеля, чтобы и ученый полюбовался этим явлением, как вдруг остановился словно вкопанный.

Фосфорический свет освещал весь лес на полмили кругом, и Мак-Наббсу показалось, что какие-то тени скользят вдоль опушки. Был ли то обман зрения? Была ли это галлюцинация?

Майор бросился на землю и стал внимательно наблюдать. Вскоре он ясно увидел, как несколько человек, то нагибаясь, то снова выпрямляясь, искали на земле какие-то следы.

Следовало во что бы то ни стало узнать, чего хотят эти люди.

Мак-Наббс, не раздумывая и не будя своих спутников, пополз, словно дикарь в прериях, и исчез среди высоких трав.

Глава девятнадцатая. Неожиданная развязка

Ночь была ужасна. В два часа пополуночи полил проливной дождь и шел до утра. Палатка оказалась ненадежным убежищем. Гленарван и его спутники укрылись в фургоне. Никто не мог уснуть. Беседовали о том, о сем. Лишь майор, кратковременное отсутствие которого никто не заметил, молчал и слушал. Жестокий ливень не прекращался. Можно было опасаться, что Сноуи выступит из берегов, а тогда увязший в трясине фургон оказался бы в очень критическом положении. Поэтому Мюльреди, Айртон и Джон Манглс поминутно ходили к реке взглянуть на уровень и возвращались, промокшие с головы до ног.

Наконец начало светать. Дождь утих, но солнечные лучи не могли пробить плотной пелены облаков. Огромные лужи желтоватой воды, похожие на мутные, грязные пруды, покрывали кругом землю. Из размытой почвы поднимались горячие испарения, насыщая воздух нездоровой сыростью.

Гленарван прежде всего занялся фургоном. Он полагал, что это самое важное. Принялись осматривать тяжелую повозку. Она глубоко осела среди большой котловины в вязкой глине. Передок почти целиком провалился в трясину, а задний — по оси. Вытащить эту махину удастся, пожалуй, лишь соединенными усилиями людей, быков и лошадей.

— Во всяком случае, надо торопиться, ибо когда глина подсохнет, то вытащить фургон будет еще труднее, — заметил Джон Манглс.

— Поспешим, — отозвался Айртон.

Гленарван, оба матроса, Джон Манглс и Айртон отправились за быками и лошадьми в лес, где животные провели ночь. Это был мрачный лес высоких камедных деревьев. На большом расстоянии друг от друга высились засохшие деревья, давным-давно сбросившие с себя кору, или, точнее, деревья, с которых содрали лыко, как с пробковых дубов во время сбора пробки. В двухстах футах над землей торчали их чахлые кроны с переплетающимися между собою обнаженными ветвями. Ни одна птица не гнездилась на деревьях-скелетах, ни один лист не дрожал на сухих ветвях, стучащих, словно кости. Понять, что именно вызывает эту довольно частую в Австралии гибель целых лесов, будто пораженных какой-то эпидемической болезнью, очень трудно. Ни старики туземцы, ни их предки, уже давно почившие, никогда не видели эти леса зеленеющими.

Гленарван, идя лесом, смотрел на серое небо, на котором четко вырисовывались, словно вырезанные, мельчайшие веточки. Айртона очень удивляло, что он не находит лошадей и быков на том месте, куда он их отвел накануне, но стреноженные животные не могли забрести далеко!

Их стали искать в лесу, но безуспешно. Удивленный Айртон вернулся на берег Сноуи, поросший великолепными мимозами, и принялся громко звать быков привычным окликом, но те не появлялись. Боцман, казалось, был очень обеспокоен, спутники его тревожно переглядывались.

Так, в тщетных поисках, прошел уже целый час, и Гленарван собирался вернуться к фургону, находившемуся в доброй миле от него, как вдруг откуда-то издалека послышалось лошадиное ржание, почти немедленно за ним раздалось мычание.

— Вот они где! — воскликнул Джон Манглс, устремляясь в чащу высоких кустарников гастролобиума, которые свободно могли укрыть от глаз целое стадо.

Гленарван, Мюльреди и Айртон бросились вслед за ним и оцепенели: два быка и три лошади лежали, подобно предыдущим животным, на земле, словно сраженные молнией. Их трупы уже успели окоченеть, и стая тощих воронов, каркая в гуще мимоз, подстерегала минуту, когда можно будет наброситься на добычу.

Гленарван и его спутники переглянулись, а у Вильсона невольно вырвалось крепкое словцо.

— Ничего не поделаешь, Вильсон, — сказал, едва сдерживаясь, лорд Гленарван. — Айртон, уведите уцелевших быка и лошадь. Теперь им вдвоем придется выручать нас из беды.

— Если бы фургон не увяз в грязи, — молвил Джон Манглс, — то эта пара животных, подвигаясь помаленьку, пожалуй, смогла бы дотащить повозку до побережья. Необходимо во что бы то ни стало высвободить эту проклятую повозку.

— Попытаемся сделать это, Джон, — ответил Гленарван. — А теперь вернемся в лагерь: там, верно, уже обеспокоены нашим долгим отсутствием.

Айртон снял путы с быка, а Мюльреди — с лошади, и все направились в лагерь вдоль извилистого берега реки.

Полчаса спустя Паганель, Мак-Наббс, Элен и Мери Грант были посвящены во все происшедшее.

— Очень досадно, Айртон, что вам не пришло в голову подковать всех наших животных тогда, когда мы проходили подле Уиммери, — не выдержав, сказал боцману майор.

— Почему, сэр?

— Да потому, что из всех лошадей уцелела только та, которую перековал ваш кузнец.

— Совершенно верно, — промолвил Джон Манглс. — Как это странно!

— Это просто случайность, и только, — ответил боцман, пристально глядя на майора.

Мак-Наббс сжал губы, как бы удерживая слова, которые готовы были сорваться с языка.

Гленарван, Манглс, Элен ждали, что майор пояснит свою мысль, но он молча направился к фургону, который осматривал Айртон.

— Что он хотел сказать? — спросил Гленарван у Джона Манглса.

— Не знаю, — ответил молодой капитан, — но майор не бросает слов на ветер.

— Правильно, Джон, — сказала Элен. — Мак-Наббс, очевидно, подозревает в чем-то Айртона.

— Подозревает? — пожимая плечами, молвил Паганель.

— Но в чем? — удивился Гленарван. — Неужели он считает Айртона способным убить наших лошадей и быков? С какой целью? Разве интересы боцмана не совпадают с нашими?

— Вы правы, мой дорогой Эдуард, — промолвила леди Элен, — и я добавлю, что боцман с самого начала нашего путешествия давал нам неоднократные доказательства преданности.

— Без сомнения, — подтвердил Джон Манглс. — Но что в таком случае хотел сказать майор? Я хочу во что бы то ни стало это выяснить.

— Не считает ли он его сообщником каторжников? — неосторожно воскликнул Паганель.

— Каких каторжников? — спросила Мери Грант.

— Господин Паганель обмолвился, — поспешно ответил Джон Манглс. — Он прекрасно знает, что в провинции Виктория нет никаких каторжников.

— Ну, конечно, я это знаю, — спохватился географ, стараясь загладить свою ошибку. — Откуда я это взял? Какие каторжники — о них никто никогда не слыхал в Австралии! К тому же не успеют они высадиться на берег, как тут же становятся порядочными людьми. Все климат! Знаете, мисс Мери, климат благотворно влияет на всех!

Бедный ученый, пытаясь исправить свой промах, подобно фургону, — все глубже увязал. Леди Элен не спускала с него глаз, и это лишало его хладнокровия. Видя это и не желая больше смущать географа, Элен увела Мери в палатку, где мистер Олбинет накрывал на стол к завтраку по всем правилам искусства.

— Это меня следовало бы сослать на каторгу! — сконфуженно проговорил Паганель.

— Не спорю, — отозвался Гленарван.

Невозмутимо серьезный тон, каким это было сказано, еще сильнее огорчил достойного географа, а Гленарван вместе с Джоном Манглсом пошли к фургону.

Тем временем Айртон и оба матроса пытались вытащить фургон из трясины. Бык и лошадь, впряженные бок о бок, напрягали все силы. Постромки, казалось, вот-вот лопнут, хомуты готовы были разорваться. Вильсон и Мюльреди силились сдвинуть с места колеса, а боцман подгонял животных криком и ударами. Но тяжелый фургон не трогался с места. Высохшая глина держала его, словно цемент.

Джон Манглс приказал полить глину водой, чтобы она размякла. Тщетно: повозка оставалась неподвижной. После новых бесплодных усилий люди и животные прекратили напрасный труд. Оставалось разобрать фургон на части. Но для этого нужны были инструменты, а их не было.

Лишь Айртон не сдавался — он во что бы то ни стало хотел преодолеть это препятствие и собирался предпринять новую попытку, но Гленарван удержал его.

— Довольно, Айртон, довольно! — сказал он. — Надо поберечь быка и лошадь, поскольку нам придется продолжать путешествие пешком, то лошадь повезет путешественниц, а бык — провизию. Они нам еще будут полезны.

— Хорошо, сэр, — ответил боцман и стал отпрягать измученных животных.

— А теперь, друзья мои, — продолжал Гленарван, — вернемтесь в лагерь. Устроим совещание, обсудим наше положение, взвесим, на что мы можем надеяться и чего следует опасаться, и примем то или иное решение.

Путешественники, подкрепив силы после тяжелой ночи скромным завтраком, начали совещаться. Всем присутствующим предложено было высказаться.

Прежде всего следовало точно определить местонахождение лагеря. Паганель, на которого это задание было возложено, выполнил его со всей требуемой пунктуальностью.

По его словам, экспедиция находилась на берегу реки Сноуи, на тридцать седьмой параллели, под 147°53′ долготы.

— А каковы точные координаты залива Туфолда? — спросил Гленарван.

— Он находится на сто пятидесятом градусе долготы, — ответил Паганель.

— Сколько же миль составляют эти два градуса семь минут?

— Семьдесят пять миль.

— А в каком расстоянии от нас Мельбурн?

— По меньшей мере в двухстах милях.

— Хорошо, — сказал Гленарван. — Теперь, когда местоположение выяснено, остается решить, что нам предпринять.

Ответ был единодушный: немедленно идти к побережью океана. Элен и Мери Грант обязались делать в сутки по пять миль. Отважные женщины готовы были, если понадобится, пройти пешком от реки Сноуи до залива Туфолда.

— Вы отважный товарищ в путешествии, дорогая Элен, — сказал жене Гленарван. — Но найдем ли мы на побережье все то, в чем нуждаемся?

— Несомненно, — ответил Паганель. — Иден — город, существующий не со вчерашнего дня, и его порт должен быть связан с Мельбурном, я даже полагаю, что в тридцати пяти милях отсюда, в поселке Делегит, мы сможем запастись съестными припасами и добыть какие-нибудь средства передвижения.

— А как быть с «Дунканом»? — спросил Айртон. — Не считаете ли вы, милорд, своевременным приказать ему идти в залив Туфолда?

— Ваше мнение, Джон? — спросил Гленарван.

— Мне кажется, сэр, что не следует с этим торопиться, — ответил, подумав, молодой капитан. — Вы всегда успеете вызвать Тома Остина к побережью.

— Это совершенно очевидно, — добавил Паганель.

— Заметьте, — продолжал Джон Манглс, — что через четыре-пять дней мы будем в Идене.

— Четыре-пять дней? — повторил Айртон, качая головой. — Нет, капитан, считайте дней пятнадцать, а то и все двадцать, если впоследствии вы не хотите раскаиваться в просчете.

— Пятнадцать или двадцать дней на семьдесят пять миль! — воскликнул Гленарван.

— Не менее, сэр. Нам предстоит пробираться по самой дикой части Виктории — через пустынные места, где, по словам скваттеров, нет никаких стоянок, где ничего нельзя достать. Все там заросло кустарником, дорог нет. Продвигаться придется с топором или факелом в руках, а при таких условиях, поверьте мне, вы много в день не пройдете.

Айртон говорил уверенно, и глаза всех присутствующих вопросительно обратились к Паганелю, тот кивком головы подтвердил слова боцмана.

— Пусть так, — сказал Джон Манглс. — Ну что ж, в таком случае вы пошлете распоряжение «Дункану» через пятнадцать дней.

— Кроме того, — продолжал Айртон, — препятствия, о которых я упоминал, не самые главные, ведь придется переправляться через реку Сноуи и, по всей вероятности, ждать убыли воды.

— Ждать? — воскликнул молодой капитан. — Да разве там нельзя найти брод?

— Не думаю, — ответил Айртон. — Сегодня утром я уже искал брод, но напрасно. Редко можно встретить в эту пору года реку столь полноводную, ну, а поскольку это так, то с этим ничего не поделаешь.

— А разве Сноуи так широка? — спросила Элен Гленарван.

— И широка и глубока, миссис, — ответил Айртон. — Шириной с милю, и течение ее очень стремительно. Даже хороший пловец с трудом мог бы переплыть ее.

— Ну так что ж! — воскликнул ничем не смущавшийся Роберт. — Соорудим челнок. Срубим дерево, выдолбим его и поплывем. Вот и все!

— Молодец, сын капитана Гранта! — воскликнул Паганель.

— И он прав, — сказал Джон Манглс. — Нам этого не избежать. По-моему, нечего зря терять время на бесполезные прения.

— А вы что скажете, Айртон? — обратился к боцману Гленарван.

— Боюсь, сэр, что если вовремя не подоспеет помощь, то мы и через месяц будем еще сидеть на берегах Сноуи.

— А у вас есть другой, какой-нибудь лучший план? — с некоторой досадой спросил Джон Манглс.

— Да, если «Дункан» покинет Мельбурн и приблизится к восточному побережью.

— Опять «Дункан»! А чем, скажите, нам поможет яхта, когда придет в залив Туфолда?

— Я не настаиваю на своем мнении. То, что я предлагаю, я предлагаю в общих интересах и готов пуститься в путь, как только вы прикажете, — после некоторого размышления уклончиво ответил боцман.

И он скрестил руки на груди.

— Это не ответ, Айртон, — сказал Гленарван. — Посвятите нас в ваши планы, и мы обсудим их. Что же вы предлагаете?

— Я предлагаю следующее: в том тяжелом положении, в каком мы находимся, не подвергать себя риску, удаляясь от берегов Сноуи, — начал спокойным и уверенным тоном Айртон, — а ждать помощи здесь; получить ее мы сможем только от «Дункана». Раскинем здесь лагерь, и пусть один из нас отвезет Тому Остину приказ плыть в залив Туфолда.

Все были озадачены этим неожиданным предложением, а Джон Манглс явно недоволен.

— Тем временем, — продолжал боцман, — или вода в Сноуи спадет, тогда мы сможем перебраться через нее вброд, или мы соорудим лодку. Вот план, который я предлагаю, сэр.

— Хорошо, Айртон, — ответил Гленарван, — ваше предложение заслуживает серьезного обсуждения. Основной его недостаток заключается в промедлении, но зато мы избежим изнурительной траты сил и, может быть, избежим многих опасностей. Что скажете, друзья мои?

— Говорите вы, дорогой Мак-Наббс, — обратилась к майору Элен. — Вы с самого начала обсуждения только слушаете и не проронили ни единого слова.

— Поскольку вы спрашиваете мое мнение, — ответил Мак-Наббс, — то я откровенно его выскажу: мне кажется, что Айртон сейчас говорил как человек умный и осторожный, и я поддерживаю его предложение.

Никто не ожидал такого ответа, ибо до сих пор Мак-Наббс всегда оспаривал все предложения Айртона. Сам боцман был, видимо, удивлен; он бросил украдкой взгляд на майора. Паганель, Элен и матросы были и без того склонны поддержать проект Айртона, а слова Мак-Наббса рассеяли их последние сомнения.

Гленарван объявил, что в принципе план Айртона принимается.

— Ну, Джон, — спросил Гленарван молодого капитана, — вы тоже теперь согласны, что лучше остаться здесь, на берегу реки, и ждать средств переправы?

— Да, — ответил Джон Манглс, — если только наш гонец сумеет переправиться через Сноуи, чего мы не можем.

Все взглянули на боцмана. Тот торжествующе улыбнулся.

— Гонец не будет переправляться через реку, — заявил он.

— Не будет? — удивился Джон Манглс.

— Он вернется на Люкноускую дорогу и по ней отправится в Мельбурн.

— Двести пятьдесят миль пешком! — воскликнул молодой капитан.

— Нет, верхом, — ответил Айртон. — У нас имеется одна здоровая лошадь. На ней дня в четыре можно покрыть это расстояние. Прибавьте к этому два дня на переход «Дункана» в залив Туфолда и еще сутки, чтобы добраться до нашего лагеря. Итого, нужна неделя, чтобы гонец с отрядом матросов был здесь.

Майор кивал головой на слова Айртона, что очень удивляло Джона Манглса. Итак, предложение боцмана было принято единогласно, оставалось лишь выполнить этот действительно хорошо задуманный план.

— А теперь, друзья мои, — сказал Гленарван, — нам остается выбрать гонца. Он возьмет на себя поручение и трудное и рискованное, не буду этого скрывать. Кто готов пожертвовать собой ради своих товарищей? Кто отправится в Мельбурн с нашим наказом?

Вильсон, Мюльреди, Джон Манглс, Паганель и даже Роберт тотчас же предложили свои услуги. Особенно настойчив был Джон Манглс.

Но тут заговорил молчавший до этой минуты Айртон:

— Если вам угодно, сэр, то поеду я. Я знаю этот край. Много раз я скитался по местам, еще более диким и опасным. Я выпутаюсь из беды там, где другой погибнет. Потому я, в общих интересах, прошу отправить в Мельбурн меня. Вы дадите мне письмо к помощнику капитана яхты, и я ручаюсь, что через шесть дней «Дункан» бросит якорь в заливе Туфолда.

— Хорошо сказано, Айртон! — ответил Гленарван. — Вы человек умный и смелый и добьетесь своего!

Действительно, было очевидно, что Айртон лучше, чем кто-либо иной, справится с этой трудной задачей.

Все были согласны с этим. Лишь Джон Манглс сделал последнее возражение, сказав, что Айртон необходим, чтобы разыскать следы «Британии» и Гарри Гранта, но майор ответил, что экспедиция до возвращения боцмана никуда не тронется с берегов Сноуи и потому не может быть и речи о возобновлении этих важных поисков в его отсутствие. Следовательно, отъезд Айртона не принесет никакого ущерба интересам капитана Гранта.

— Итак, в путь, Айртон, — сказал Гленарван. — Не мешкайте и возвращайтесь через Идеи в наш лагерь у Сноуи.

В глазах боцмана сверкнуло торжество. Он быстро отвернулся, но Джон Манглс уловил эту радость. Молодой капитан лишь инстинктивно чувствовал, как растет его недоверие к Айртону.

Боцман занялся приготовлениями к отъезду. Ему помогали два матроса: один седлал лошадь, другой заготовлял провизию. Гленарван в это время писал письмо Тому Остину. Он в нем приказывал помощнику капитана «Дункана» немедленно идти в залив Туфолда. Он рекомендовал Айртона как человека, на которого можно всецело положиться По прибытии яхты на восточное побережье Том Остин должен был дать в распоряжение Айртона отряд матросов с яхты. Гленарван как раз дошел в письме до этого предписания, когда Мак-Наббс, не спускавший глаз со своего кузена, каким-то особенным тоном спросил его, как пишет он имя Айртон.

— Так, как оно произносится, — ответил Гленарван.

— Это ошибка, — спокойно возразил майор, — оно произносится Айртон, но пишется Бен Джойс.

Глава двадцатая. «Ландия! Зеландия!»

Это имя, Бен Джойс, произвело впечатление удара молнии. Айртон резко выпрямился. В руках его блеснул револьвер. Грянул выстрел. Гленарван упал. Снаружи раздалась ружейная стрельба.

Джон Мангс и матросы, растерявшиеся в первую минуту от неожиданности, бросились на Бена Джойса, но дерзкий каторжник уже исчез и присоединился к своей шайке, рассеянной на опушке камедного леса.

Палатка не представляла собой достаточной защиты от пуль. Пришлось отступить. Легко раненный Гленарван поднялся на ноги.

— К фургону! К фургону! — крикнул Джон Манглс, увлекая за собой Элен и Мери Грант, и вскоре они были в безопасности под прикрытием толстых дощатых боковых стенок фургона.

Джон Манглс, майор, Паганель и матросы схватили свои карабины и, укрываясь за фургоном, приготовились отражать нападение каторжников. Олбинет поспешил занять место среди защитников.

Все это произошло с быстротой молнии. Джон Манглс внимательно наблюдал за лесной опушкой. Как только Бен Джойс добрался до своей шайки, выстрелы тотчас же прекратились. После беспорядочной стрельбы наступила глубокая тишина. Лишь там и сям среди камедных деревьев в воздухе вился легкий дымок. Высокие кусты гастролобиума не шевелились. Не было никаких признаков нападающих.

Майор и Джон Манглс предприняли разведку вплоть до опушки леса. Никого не было видно. Лишь кое-где виднелись многочисленные следы ног да дымился, догорая, затравочный порох. Майор, будучи человеком осторожным, затоптал его, понимая, что одной искры достаточно, чтобы зажечь страшный пожар в этом лесу высохших деревьев.

— Каторжники скрылись, — промолвил Джон Манглс.

— Да, — отозвался майор, — но это исчезновение тревожит меня. Я предпочел бы встретиться с этими разбойниками лицом к лицу: не так страшен тигр на равнине, как змея среди высоких трав. Обследуем этот кустарник вокруг фургона.

Майор и Джон Манглс обыскали всю окружающую местность. От опушки леса до берегов Сноуи они не встретили ни одного каторжника. Шайка Бена Джойса, казалось, умчалась, как стая хищных птиц. Это исчезновение было слишком странно, чтобы путешественники могли чувствовать себя в безопасности. Поэтому решили держаться настороже. Фургон — настоящая увязшая в глине крепость — превратился в центр лагеря. Два человека, меняясь каждый час, стояли на страже.

Первой заботой Элен и Мери Грант было перевязать рану Гленарвана. В ту минуту, когда ее муж упал, сраженный пулей Бена Джойса, леди Элен в ужасе бросилась к нему. Но, овладев собой, эта мужественная женщина помогла раненому дойти до фургона. Когда обнажили плечо Гленарвана, то майор, исследовав рану, убедился, что пуля не задела ни костей, ни мускулов. Рана сильно кровоточила, но Гленарван, свободно двигая пальцами и предплечьем, успокоил жену и друзей. Тотчас же сделали перевязку, и Гленарван потребовал, чтобы о нем больше не беспокоились. Настало время обсудить только что происшедшие события. Путешественники, за исключением Мюльреди и Вильсона, стороживших снаружи, кое-как разместились в фургоне и обратились к майору за разъяснениями.

Но прежде чем начать рассказ, Мак-Наббс поведал леди Элен о том, о чем она не подозревала, то есть о побеге шайки каторжников из Пертской тюрьмы, об их появлении в провинции Виктория и о том, что крушение поезда на Кемденском мосту было делом их рук. Он показал ей номера «Австралийской и Новозеландской газеты», купленные им в Сеймуре, и прибавил, что полиция назначила премию в сто фунтов за голову Бена Джойса — опасного бандита, стяжавшего себе благодаря множеству преступлений мрачную славу.

Но каким образом Мак-Наббс признал в боцмане Айртоне Бена Джойса? Это была тайна, всем хотелось узнать ее, и майор рассказал следующее.

С первого же дня встречи с Айртоном Мак-Наббс инстинктивно почувствовал к нему недоверие. Два-три незначительных факта, взгляд, которым боцман обменялся с кузнецом у реки Уиммери, его постоянное стремление по возможности миновать города и поселения, его настойчивое желание вызвать «Дункан» на восточное побережье, загадочная гибель бывших на его попечении животных — все это вместе взятое, а также какая-то настороженность боцмана в его поступках и словах возбуждали в майоре подозрения. Однако до событий прошлой ночи Мак-Наббс не мог определить, в чем именно он подозревает Айртона.

Но прошлой ночью, продираясь среди высоких кустов, он в полумиле от лагеря добрался до подозрительных теней, привлекших издали его внимание. Фосфоресцировавшие грибы чуть светились во мраке. Три человека рассматривали какие-то следы на земле, и среди них Мак-Наббс узнал кузнеца из Блек-Пойнта. «Это они», — сказал один. «Да, — отозвался другой, — вот и трилистник на подкове». — «След идет от самой Уиммери». — «Все лошади околели». — «Яд под рукой». — «Его так много, что хватит на то, чтобы вывести из строя целый кавалерийский полк». — «Да, полезное растение этот гастролобиум!»

— Голоса смолкли, — продолжал Мак-Наббс, — и они удалились. Но того, что я услышал, было слишком мало, я последовал за ними. Вскоре разговор возобновился. «Ну и ловкач этот Бен Джойс! — сказал кузнец. — Как этот молодчина боцман хитро придумал насчет кораблекрушения! Если его план удастся, то мы богачи! Этот Айртон черт, а не человек». — «Нет, зови его Бен Джойс, он заслужил это имя!» Затем негодяи ушли из леса. Теперь я знал все, что мне нужно, и вернулся в лагерь, твердо убежденный в том, что Австралия не так уж благотворно влияет на каторжников, не в упрек будь это сказано Паганелю.

Майор умолк. Товарищи его сидели молча, размышляя.

— Итак, Айртон завлек нас сюда, чтобы ограбить и убить? — проговорил бледный от гнева Гленарван.

— Да! — ответил майор.

— И начиная от реки Уиммери его шайка идет по нашим следам, ожидая благоприятного момента?

— Да.

— Но, значит, этот негодяй вовсе не матрос «Британии»? Значит, он присвоил себе имя Айртона, украл его договорную книжку?

Все взглянули на Мак-Наббса: ведь ему тоже должны были прийти в голову подобные мысли.

— По-моему, достоверно во всей этой темной истории следующее, — ответил майор своим неизменно спокойным голосом. — По-моему, имя этого человека действительно Айртон. Бен Джойс — это его кличка. Несомненно, что он знал Гарри Гранта и что он был боцманом на борту «Британии». Эти факты с теми подробностями, которые Айртон рассказывал, подтверждаются разговором каторжников. Не будем блуждать среди бесполезных гипотез, а признаем бесспорным, что Айртон и Бен Джойс — одно и то же лицо, матрос «Британии» стал впоследствии главарем шайки беглых каторжников.

Эти объяснения Мак-Наббса не вызвали возражений.

— А теперь, — сказал Гленарван, — объясните мне, Мак-Наббс, каким образом и почему бывший боцман Гарри Гранта попал в Австралию?

— Каким образом? Не знаю, — ответил майор. — Да и полиция заявляет, что осведомлена не более моего. Почему? Это мне тоже неизвестно. Здесь кроется тайна, которую разъяснит только будущее.

— Полиция даже не подозревает, что Айртон и Бен Джойс одно и то же лицо, — заметил Джон Манглс.

— Вы правы, Джон, — ответил майор. — А эти сведения значительно облегчили бы розыски.

— Очевидно, этот несчастный поступил на ферму Падди О’Мура с какой-то преступной целью, — промолвила Элен.

— Несомненно, — отозвался Мак-Наббс. — Он, видимо, подготовлял какое-то покушение на ирландца, а тут ему подвернулось нечто более заманчивое. Случай свел его с нами. Он услышал рассказ Гленарвана, узнал историю кораблекрушения и, будучи дерзким и смелым человеком, тут же решил этим воспользоваться. Решено было организовать экспедицию. У Уиммери он вошел «в сношения с одним из своих людей, кузнецом из Блек-Пойнта. Тот, подковав лошадь Гленарвана подковой с трилистником, дал тем самым возможность шайке идти по нашим следам. С помощью ядовитого растения Бен Джойс отравил одного за другим наших быков и лошадей. Наконец, когда приспело время, он завел нас в болота Сноуи и там предал в руки беглых каторжников, главой которых является.

Вся история Бена Джойса стала понятной. Майор, раскрыв тайну Бена Джойса, представил этого негодяя таким, каким был он на самом деле: дерзким и опасным преступником. Замыслы его были теперь разоблачены и обязывали Гленарвана к величайшей бдительности. К счастью, разоблаченный разбойник был менее опасен, чем предатель.

Однако из соображений, столь всесторонне выясненных майором, вытекал еще один важный вывод, о котором пока никто, кроме Мери Грант, не подумал. В то время как другие обсуждали прошлое, она думала о будущем.

Джон Манглс вдруг заметил ее бледное лицо, ее отчаяние. Он сразу понял, что она должна была переживать.

— Мисс Мери! Мисс Мери! Вы плачете! — воскликнул он.

— Ты плачешь, мое дитя? — с участием обратилась к ней леди Элен.

— Отец, мой отец!.. — прошептала бедняжка.

Она не в силах была продолжать. Но внезапно всех осенила одна и та же мысль — всем стали понятны и слезы Мери, и причина, вызвавшая их. Она вспомнила отца!

Разоблачение предательства Айртона убивало всякую надежду найти Гарри Гранта. Каторжник, для того чтобы заманить Гленарвана в глубь материка, выдумал крушение у австралийского побережья. Об этом определенно говорили бандиты, когда их подслушал Мак-Наббс. Никогда «Британия» не разбивалась о подводные камни залива Туфолда! Никогда Гарри Грант не ступал ногой на Австралийский материк! Второй раз произвольное толкование документа толкнуло экспедицию на ложный путь.

Подавленные горем юных Грантов, спутники хранили гробовое молчание. Роберт плакал, прижавшись к сестре. Паганель бормотал досадливо:

— О! Злосчастный документ! Тяжелому испытанию подвергаешь ты умы дюжины честных людей!

И, негодуя на самого себя, почтенный географ так яростно колотил себя кулаком по лбу, словно хотел размозжить себе череп.

Тем временем Гленарван подошел к Мюльреди и Вильсону, стоявшим на страже. Глубокая тишина царила в долине между опушкой леса и рекой. Темные густые облака стлались по небу. Среди этой, погруженной в оцепенение природы далеко разнесся бы малейший звук, а между тем кругом царила мертвая тишина. По-видимому, Бен Джойс и его шайка удалились на порядочное расстояние, иначе не порхали бы так весело на нижних ветвях деревьев стаи птиц, не объедали бы несколько кенгуру так мирно молодые побеги, не высовывала так доверчиво из кустов головы пара казуаров — все служило признаком того, что нет людей в окрестной мирной глуши.

— Вы ничего подозрительного не заметили и не слышали за последний час? — спросил Гленарван у матросов.

— Нет, ничего, сэр, — ответил Вильсон, — очевидно, каторжники теперь за несколько миль отсюда.

— По всей вероятности, их было слишком мало и они не рискнули напасть на нас, — добавил Мюльреди. — Надо думать, что этот Бен Джойс отправился вербовать себе помощников среди других, таких же беглых каторжников, которые бродят у подножия Альп.

— Возможно, что так, Мюльреди, — согласился Гленарван. — Эти негодяи — трусы. Они знают, что мы вооружены и вооружены прекрасно. Быть может, они ждут ночи, чтобы напасть на нас. Когда стемнеет, усилим бдительность. Ах, если бы «мы могли выбраться из этого болота и продолжать путь к побережью! Но подъем воды в реке задерживает нас. Я оплатил бы золотом плот, который переправил бы нас на противоположный берег.

— А почему вы не прикажете нам выстроить такой плот, сэр? — спросил Вильсон. — Ведь деревьев здесь сколько угодно.

— Нет, Вильсон, — ответил Гленарван, — Сноуи это не река, а стремительный поток.

Тут к Гленарвану подошли Джон Манглс, майор и Паганель. Они только что обследовали Сноуи. В результате последних дождей воды реки поднялись еще на один фут. Они неслись стремительно, напоминая пороги американских рек. Нечего было и думать плыть по этой ревущей, клокочущей реке со множеством водоворотов. Джон Манглс заявил, что переправа невозможна.

— Однако нечего здесь сидеть сложа руки, — прибавил он. — То, что мы хотели предпринять до предательства Айртона, теперь, на мой взгляд, еще более необходимо.

— Что вы хотите сказать, Джон? — спросил Гленарван.

— Я хочу сказать, что нам срочно необходима помощь, и если нельзя попасть в залив Туфолда, то надо отправиться в Мельбурн.

— Но это рискованная попытка, Джон, — сказал Гленарван. — Не говоря уже обо всех опасностях подобного путешествия в двести миль по дикой стране, надо думать, что все дороги, все тропы, вероятно, отрезаны сообщниками Бена Джойса.

— Конечно, сэр, но нельзя же бездействовать. Айртону, по его словам, требовалась неделя, чтобы привести сюда матросов с «Дункана», а я вернусь с ними на берега Сноуи через шесть дней. Итак, сэр? Каковы же будут ваши приказания?

Гленарвана опередил Паганель.

— Я должен высказать одно соображение, — сказал он. — Ехать в Мельбурн безусловно надо, но зачем опасностям подвергать Джона Манглса? Он капитан «Дункана» и поэтому не имеет права рисковать своей жизнью. Вместо него поеду я.

— Хорошо сказано! — похвалил майор. — Но почему вы?

— А мы-то разве не можем ехать? — в один голос воскликнули Мюльреди и Вильсон.

— А неужели вы думаете, что меня испугает путешествие в двести миль верхом? — спросил Мак-Наббс.

— Друзья мои, — заговорил Гленарван, — поскольку кто-то должен ехать в Мельбурн, то бросим жребий. Паганель, пишите наши имена.

— Во всяком случае, не ваше, сэр, — сказал Джон Манглс.

— Почему? — спросил Гленарван.

— Вы не имеете права покинуть леди Элен, и, кроме того, ваша рана еще не зажила!

— Гленарван, вы не должны покидать экспедицию! — воскликнул Паганель.

— Правильно, — сказал Мак-Наббс. — Ваше место здесь, Эдуард, вы должны остаться.

— Поездка предстоит опасная, и я не хочу взвалить мою долю опасности на других, — ответил Гленарван. — Пишите, Паганель. Пусть мое имя будет смешано с именами моих товарищей, и дай Бог, чтобы жребий выпал мне.

Пришлось подчиниться его решению. Имя Гленарвана присоединили к остальным именам. Начали тянуть жребий, и он пал на Мюльреди. У отважного матроса вырвалось радостное «ура».

— Сэр, я готов пуститься в дорогу, — отрапортовал он.

Гленарван пожал руку Мюльреди и направился к фургону, а майор и Джон Манглс остались на страже.

Леди Элен немедленно узнала о решении послать гонца в Мельбурн и о том, на кого пал жребий. Она нашла слова для честного матроса, которые глубоко растрогали его. Все знали Мюльреди как человека храброго, толкового, неутомимого, и действительно, случай выбрал удачного гонца.

Отъезд Мюльреди назначили на восемь часов вечера, после коротких австралийских сумерек. Вильсон взял на себя снарядить лошадь. Он предложил заменить предательскую подкову на левой ноге обыкновенной подковой, снятой с копыта одной из павших ночью лошадей. Благодаря этому каторжники не распознают следов Мюльреди, а преследовать его пешими они не смогут.

В то время как Вильсон был занят перековкой лошади, Гленарван занялся письмом Тому Остину, но ему мешала раненая рука, и он попросил Паганеля написать вместо него. Ученый, поглощенный какой-то навязчивой мыслью, казалось, не замечал того, что происходило вокруг. Среди всех этих тревожных обстоятельств Паганель думал лишь об одном: о неправильном истолковании документа. Он всячески переставлял слова, стараясь извлечь новый смысл, и с головой погрузился в эту работу.

Поэтому он не сразу понял просьбу Гленарвана, и тот принужден был повторить ее.

— А, прекрасно! Я готов! — отозвался Паганель.

И он, машинально вырвав листок из своей записной книжки, взял в руки карандаш и приготовился писать.

Гленарван начал диктовать следующее:

— «Приказываю Тому Остину немедленно выйти в море и отвести «Дункан»…

Дописывая это слово, Паганель случайно взглянул на валявшийся на земле номер «Австралийской и Новозеландской газеты».

Газета была сложена таким образом, что виднелось лишь слово зеландская. Паганель вдруг прекратил писать и, по-видимому, забыл и Гленарвана, и его письмо, и то, что ему диктовали.

— Паганель! — окликнул его Гленарван.

— Ах! — воскликнул географ.

— Что с вами? — спросил майор.

— Ничего, ничего, — пробормотал Паганель. Потом он зашептал про себя: — Зеланд… ланд… ландия!

Он вскочил. Он схватил газету. Он тряс ее, стараясь удержать слова, рвавшиеся с его уст.

Леди Элен, Мери, Роберт, Гленарван с удивлением смотрели на географа, не понимая причины его волнения.

Паганель был похож на человека, который внезапно сошел с ума. Но его возбуждение быстро прошло. Ученый мало-помалу успокоился. Радость, блиставшая в его глазах, угасла. Он снова сел на свое место и спокойно сказал:

— Я к вашим услугам, сэр.

Гленарван возобновил диктовку письма, которое в окончательном виде гласило следующее:

«Приказываю Тому Остину немедленно выйти в море и отвести «Дункан», придерживаясь тридцать седьмой параллели, к восточному побережью Австралии».

— Австралии? — переспросил Паганель. — Ах да, Австралии!..

Закончив письмо, географ передал его на подпись Гленарвану. Тот кое-как подписал — ему мешала рана. Письмо запечатали. Паганель дрожавшей от волнения рукой написал адрес:

«Тому Остину, помощнику капитана яхты «Дункан», Мельбурн».

Затем он вышел из фургона, жестикулируя и бормоча непонятные слова:

— Ландия! Ландия! Зеландия!

Глава двадцать первая. Четыре мучительных дня

Остаток дня прошел без происшествий. Все приготовления к отъезду Мюльреди были закончены. Честный матрос был счастлив доказать Гленарвану свою преданность.

К Паганелю вновь вернулись его хладнокровие, и обычная манера держать себя. Правда, по его виду можно было догадаться, что он беспрерывно о чем-то размышляет, но он решил скрывать свою заботу. Надо полагать, что у него на это были серьезные основания, ибо майор слышал, как он повторял, словно борясь с самим собой:

— Нет, нет! Они мне не поверят! Да и зачем! Теперь уже слишком поздно!

Приняв это решение, Паганель показал Мюльреди, какой дорогой тому следует ехать в Мельбурн. Он объяснил по карте, что все тропинки в степи вели на дорогу в Люкноу. Эта дорога шла на юг до самого побережья и там круто поворачивала к Мельбурну. Мюльреди должен был все время держаться этого пути, не пытаясь ехать напрямик по малоизвестной местности. Ничего не могло быть проще, и Мюльреди не мог заблудиться. Опасность грозила лишь вблизи лагеря, на протяжении нескольких миль, где, по всей вероятности, прятались в засаде Бен Джойс и его шайка. Миновав это место, Мюльреди мог спокойно продолжать путь, зная, что каторжники его уже не догонят и он благополучно выполнит возложенное на него важное поручение.

В шесть часов пообедали. Лил проливной дождь, палатка протекала, и поэтому все укрылись в фургоне, который к тому же представлял надежное убежище. Увязнув в глине, он прочно покоился на ней, словно крепость на фундаменте. Арсенал состоял из семи карабинов и семи револьверов и давал возможность выдержать довольно продолжительную осаду, ибо не было недостатка ни в боевых, ни в съестных припасах. Между тем не позже как через шесть дней «Дункан» должен был бросить якорь в заливе Туфолда, а еще через сутки его команда должна была появиться на противоположном берегу Сноуи. Даже если переправиться через реку будет невозможно, то шайка каторжников все равно вынуждена будет отступить перед превосходящими силами противника. Но для всего этого необходимо было, чтобы Мюльреди успешно выполнил свое опасное поручение.

В восемь часов вечера совершенно стемнело. Настала пора отправляться в путь. Привели оседланную лошадь. Ее копыта, из предосторожности обернутые тряпками, беззвучно ступали по земле. Животное имело утомленный вид, а между тем от его выносливости зависело общее спасение. Майор посоветовал Мюльреди поберечь силы коня, как только он окажется за пределами досягаемости для каторжников. Лучше опоздать на полдня, но зато наверняка добраться до цели.

Джон Манглс передал матросу револьвер, который он сам тщательно зарядил. Это было грозное оружие в руках отважного человека, ибо шесть выстрелов, один за другим, могли легко расчистить дорогу от преграждающих ее бандитов. Мюльреди вскочил на коня.

— Вот письмо, передай его Тому Остину, — сказал Гленарван. — Скажи: пусть, не теряя ни минуты, ведет «Дункан» в залив Туфолда, и если не найдет нас там, значит, мы не смогли переправиться через Сноуи, — пусть тогда немедленно сам спешит нам на помощь! А теперь в путь, мой честный матрос, и да хранит тебя Бог!

Гленарван, Элен и Мери Грант — все крепко пожали Мюльреди руку. Этот отъезд в темную дождливую ночь, дорогой, где на каждом шагу подстерегала опасность, сквозь необъятные пространства дикого, неизвестного края заставил бы сжаться сердца людей менее крепких духом, чем отважный матрос.

— Прощайте, сэр, — промолвил он спокойно.

И исчез, поскакав по тропе, шедшей вдоль опушки леса.

В эту минуту буря забушевала еще сильнее. Сухие ветви эвкалиптов глухо стучали друг о друга, порой слышно было, как они, с треском отламываясь, падали на размякшую землю. Немало гигантских деревьев, уже высохших, но до сих пор еще устойчивых, свалилось в эту бурную ночь. Среди треска деревьев и рева Сноуи завывал ураган. Густые тучи, гонимые ветром к востоку, низко стлались над землей, словно клубы пара. Беспросветный мрак делал эту ночь еще более жуткой.

После отъезда Мюльреди путешественники забились в фургон. Элен, Мери, Гленарван и Паганель разместились в переднем отделении, наглухо закрытом. Во втором отделении устроились Олбинет, Вильсон и Роберт. Майор и Джон Манглс несли дозор снаружи. Это было необходимо, ибо можно было ожидать внезапного нападения каторжников.

Два верных стража находились на своем посту, стоически перенося хлеставшие им в лицо порывы дождя и ветра. Они старались пронизать глазами мрак, столь благоприятный для нападения, так как вой бури, шум ветра, треск сучьев, грохот валившихся деревьев и гул бушевавшего потока мешали что-либо расслышать.

Тем не менее среди этого оглушительного шума порой наступало короткое затишье. Ветер умолкал, словно переводя дыхание, и только Сноуи бурлила среди неподвижных камышей и черной завесы камедных деревьев. В такие мгновения тишина казалась особенно глубокой. Тогда майор и Джон Манглс прислушивались с удвоенным вниманием.

В одно из таких мгновений затишья до них донесся пронзительный свист. Джон Манглс быстро подошел к майору.

— Слышали? — спросил он.

— Да, — ответил Мак-Наббс. — Но что это — человек или животное?

— Человек, — ответил Джон Манглс.

Оба стали напряженно вслушиваться. Внезапно необъяснимый свист повторился, ему ответил звук, похожий на выстрел. В этот миг буря забушевала с новой яростью.

Мак-Наббс и Джон Манглс, не будучи в состоянии расслышать друг друга, отошли обратно к фургону и стали с подветренной стороны. В эту минуту кожаные занавески фургона отодвинулись, и Гленарван присоединился к товарищам. Он, как и они, слышал зловещий свист и выстрел, отдавшийся эхом под брезентовым навесом.

— Откуда донесся свист? — спросил он.

— Оттуда, — ответил Джон Манглс, указывая в сторону темной горы, по которой поехал Мюльреди.

— С какого расстояния?

— Звуки донес ветер. Вероятно, милях в трех отсюда, — ответил Джон Манглс.

— Идем! — сказал Гленарван, вскидывая на плечо карабин.

— Нельзя! — отозвался майор. — Это западня, расставленная бандитами, они хотят отвлечь нас подальше от фургона.

— А если Мюльреди убили эти негодяи? — настаивал Гленарван, схватив за руку Мак-Наббса.

— Мы узнаем об этом завтра, — хладнокровно ответил майор, твердо решивший помешать Гленарвану совершить этот опрометчивый поступок.

— Вам нельзя оставлять лагерь, сэр, — сказал Джон, — пойду я.

— Ни в коем случае, — твердо возразил Мак-Наббс. — Неужели вы хотите, чтобы нас перебили поодиночке, хотите ослабить наши силы, хотите отдаться на милость этих злодеев? Если Мюльреди убит, то это непоправимое несчастье, но зачем же нам приносить вторую жертву? Мюльреди отправился, ибо на него пал жребий. Если бы жребий пал на меня, то отправился бы я, а не он, и не просил бы и не ждал бы ничьей помощи.

Майор был безусловно прав, удерживая Гленарвана и Джона Манглса. Было безумно и бесполезно искать матроса в такую темную ночь, в лесу, где притаились в засаде каторжники. Отряд Гленарвана насчитывал слишком мало людей, чтобы можно было рисковать еще чьей-нибудь жизнью.

Однако Гленарван, видимо, никак не мог согласиться с этими доводами. Рука его нервно сжимала карабин. Он ходил взад и вперед около фургона, прислушивался к малейшему шороху, вглядывался в зловещий мрак. Его терзала мысль, что один из близких ему людей лежит где-то смертельно раненный, всеми брошенный, тщетно взывая о помощи к тем, ради кого он рисковал жизнью. Мак-Наббс боялся, что ему не удастся удержать Гленарвана, если тот бросится под выстрелы Бена Джойса.

— Эдуард, — сказал он, — успокойтесь. Послушайте друга. Подумайте об Элен, о Мери Грант, обо всех, кто здесь остался. Куда вы пойдете? Где будете искать Мюльреди? На него напали не ближе чем в двух милях отсюда. На какой дороге? Какой тропой туда пробраться?

В эту минуту, как бы в ответ на слова майора, невдалеке раздался жалобный крик.

— Слышите? — воскликнул Гленарван.

Этот крик послышался с той стороны, откуда прозвучал выстрел, на расстоянии какой-нибудь четверти мили. Гленарван, оттолкнув Мак-Наббса, хотел уже бежать по тропе в лес, когда шагах в трехстах от фургона послышался голос:

— Помогите! Помогите!

Голос был жалобный, отчаянный. Джон Манглс и майор бросились вперед. Вскоре они заметили, что вдоль опушки леса ползет и жалобно стонет какой-то человек. Это был Мюльреди, раненый, умирающий. Когда товарищи подняли его, то почувствовали, что их руки мокры от крови.

Ливень усилился, ураган неистовствовал в вершинах сухостойных деревьев. Борясь с яростными порывами ветра, Гленарван, майор и Джон Манглс понесли Мюльреди к фургону.

Когда они внесли Мюльреди в фургон, то все встали. Паганель, Роберт, Вильсон и Олбинет вышли, а Элен уступила несчастному Мюльреди свою койку. Майор снял с матроса промокшую от крови и дождя куртку и обнаружил у него в правом боку рану, нанесенную кинжалом. Майор умело перевязал ее. Были ли задеты важные органы, этого сказать Мак-Наббс не мог. Из раны, то усиливаясь, то ослабевая, струилась алая кровь. Бледность и слабость раненого говорили о том, что ранение очень серьезное. Майор, обмыв предварительно рану свежей водой, наложил на нее плотный тампон из трута и нескольких слоев корпии, затем туго забинтовал. Ему удалось таким образом остановить кровотечение. Мюльреди повернули на здоровый бок, приподняли голову, и Элен дала ему выпить несколько глотков воды.

Через четверть часа раненый, лежавший все время неподвижно, пошевелился, глаза его приоткрылись, он зашептал какие-то бессвязные слова. Майор нагнулся и расслышал, как он несколько раз пробормотал:

— Сэр… письмо… Бен Джойс…

Майор повторил эти слова вслух и вопросительно взглянул на товарищей. Что хотел сказать Мюльреди? Бен Джойс напал на матроса. Но ради чего? Неужели с целью помешать добраться до «Дункана»? Письмо… Гленарван осмотрел карманы Мюльреди. Письма, адресованного Тому Остину, там не оказалось!

Ночь прошла в мучительном беспокойстве. Опасались за жизнь раненого. У него был сильный жар. Элен и Мери Грант, две сестры милосердия, не отходили от Мюльреди. Никогда еще ни за одним пациентом не ухаживали столь внимательно и никогда не проявляли большего сочувствия к нему.

Рассвело. Дождь перестал, но тяжелые тучи еще ползли по небу. Земля усеяна была обломками ветвей, глина размокла, и хотя фургон увяз еще не совсем, но подступ к нему стал труднее.

Джон Манглс, Паганель и Гленарван отправились на рассвете обследовать окрестности лагеря. Они пошли по тропе, еще обагренной кровью. Никаких признаков Бена Джойса и его шайки не было заметно. Дойдя до того места, где произошло нападение на матроса, они наткнулись на два трупа: то были бандиты, сраженные пулями Мюльреди. Один из них был кузнец из Блек-Пойнта. Предсмертный оскал его лица внушал ужас. Гленарван прекратил разведку — далеко отходить от лагеря было неблагоразумно.

Они вернулись к фургону, чрезвычайно озабоченные серьезностью положения.

— Нечего и думать о посылке второго гонца в Мельбурн, — сказал Гленарван.

— Тем не менее это необходимо сделать, сэр, — возразил Джон Манглс, — я попытаюсь добиться успеха там, где мой матрос потерпел неудачу.

— Нет, Джон, у вас нет даже лошади для этого путешествия в двести миль.

Действительно, лошадь Мюльреди, единственная оставшаяся у путешественников, исчезла. Была ли она убита злодеями, носилась ли, перепуганная, в этой пустыне, или, быть может, ее захватили каторжники?

— Во всяком случае, — сказал Гленарван, — разлучаться мы больше не будем. Подождем здесь неделю, две недели, пока спадет вода в Сноуи. Тогда, делая короткие переходы, мы дойдем до залива Туфолда и уже оттуда более безопасным путем пошлем «Дункану» приказ идти к восточному побережью.

— Это единственный выход, который нам остается, — согласился Паганель.

— Итак, друзья мои, — продолжал Гленарван, — повторяю: не надо больше разлучаться. Слишком опасно подвергать себя риску пробираться в одиночестве по этим дебрям, где бесчинствуют разбойники.

Гленарван был дважды прав, предлагая отказаться от новой попытки послать гонца в Мельбурн и решив терпеливо выжидать на берегу Сноуи понижения воды. Они находились в тридцати пяти милях от Делегита, первого пограничного городка провинции Новый Южный Уэльс. Там они найдут, конечно, средства передвижения к заливу Туфолда и оттуда отправят в Мельбурн телеграфный приказ о выходе «Дункана». Эти меры были разумны, но они запоздали. Не пошли Гленарван Мюльреди по дороге на Люкноу, скольких бед избежали бы они, не говоря уж о смертельной ране, нанесенной матросу!

Вернувшись в лагерь, Гленарван застал товарищей менее удрученными. У них возродилась надежда.

— Ему лучше, ему лучше! — крикнул Роберт, бросаясь к Гленарвану.

— Мюльреди лучше?

— Да, Эдуард, — ответила Элен. — У него был кризис. Наш матрос будет жить!

— Где Мак-Наббс? — спросил Гленарван.

— Он у него. Мюльреди хотел что-то сказать ему. Не надо им мешать.

Действительно, час назад раненый очнулся от забытья, температура у него упала. Придя в себя, Мюльреди тотчас же попросил позвать Гленарвана, а в случае его отсутствия — майора. Мак-Наббс, видя, насколько раненый ослабел, хотел запретить ему всякие разговоры, но Мюльреди энергично настаивал, и майору пришлось сдаться.

Их беседа длилась уже несколько минут, когда вернулся Гленарван. Оставалось только ждать доклада майора. Вскоре кожаные занавески раздвинулись, и показался Мак-Наббс. Он прошел в раскинутую под камедным деревом палатку, где его ждали друзья. Его обычно спокойное лицо теперь казалось сумрачным и озабоченным. Когда взгляд его падал на Элен и на Мери Грант, то в нем отражалась глубокая грусть.

Гленарван стал расспрашивать майора, и вот что Мак-Наббс сообщил ему.

Покинув лагерь, Мюльреди поехал по тропе, указанной ему Паганелем. Он ехал быстро, насколько это возможно было в ночном мраке. По его расчету, он проехал не менее двух миль, как вдруг несколько человек, как будто бы пять, бросились наперерез лошади. Конь встал на дыбы. Мюльреди выхватил револьвер и открыл огонь. Ему показалось, что двое упали. При вспышке выстрелов он узнал Бена Джойса. Больше Мюльреди ничего не видел. Он не успел до конца разрядить револьвер: сильный удар в бок сбросил его с седла, но сознания он не потерял. Убийцы же сочли его мертвым и начали его обшаривать. Он услышал, как один из разбойников сказал: «Наше письмо!» — «Давай сюда, — отозвался Бен Джойс. — Теперь «Дункан» наш!»

Здесь у Гленарвана невольно вырвался крик, Мак-Наббс продолжал:

— «А теперь ловите лошадь, — приказал Бен Джойс, — через два дня я буду на борту «Дункана», а еще через шесть в заливе Туфолда. Там мы встретимся. Отряд Гленарвана будет еще барахтаться в болотах Сноуи. Переходите реку через Кемпльпирский мост, добирайтесь до побережья и ждите меня там. Я найду способ ввести вас на борт «Дункана». А когда мы побросаем команду в море, то с таким замечательным судном, как «Дункан», мы станем хозяевами Индийского океана». — «Ура Бену Джойсу!» — закричали каторжники. Привели лошадь Мюльреди, и Бен Джойс галопом ускакал по направлению к дороге на Люкноу, а шайка отправилась к реке. Мюльреди, хотя и был тяжко ранен, но все же нашел в себе силы дотащиться до того места, где мы нашли его почти умирающим. Вот что рассказал мне Мюльреди, — закончил Мак-Наббс. — Вы понимаете теперь, почему отважный матрос так настаивал на разговоре со мной, — добавил он.

Сообщение майора привело в ужас Гленарвана и его спутников.

— Пираты! Пираты! — воскликнул Гленарван. — Они перебьют мою команду! Завладеют моим «Дунканом»!

— Да, — сказал Мак-Наббс, — Бен Джойс нападет на экипаж врасплох, и тогда…

— Значит, нам надо добраться до побережья раньше, чем эти негодяи! — сказал Паганель.

— Но как переправиться через Сноуи? — спросил Вильсон.

— Таким же путем, каким перебрались каторжники, — ответил Гленарван. — Они перейдут Кемпльпирский мост — перейдем и мы.

— А как быть с Мюльреди? — спросила Элен.

— Мы понесем его! Будем сменяться! Не могу же я дозволить каторжникам перерезать мою беззащитную команду!

Замысел перейти Сноуи через Кемпльпирский мост был осуществим, но рискован. Каторжники могли засесть вблизи моста и охранять его, и их было бы по меньшей мере тридцать человек против семи. Но бывают в жизни мгновения, когда, не оглядываясь, надо идти вперед.

— Сэр, — обратился к Гленарвану Джон Манглс, — прежде чем идти на такой рискованный шаг, перейти Кемпльпирский мост, надо предварительно обследовать его. Я беру это на себя.

— Я пойду с вами, Джон, — заявил Паганель.

Это предложение географа было принято, и оба стали собираться в путь. Им предстояло спуститься по течению Сноуи до моста, о котором говорил Бен Джойс, и остерегаться встречи с каторжниками, которые, вероятно, наблюдали за берегами реки.

Итак, два мужественных путешественника, хорошо вооруженные, снабженные пищей, пустились в путь, пробираясь среди высоких камышей, росших по берегам реки, и вскоре исчезли из виду.

Их ждали весь день. Наступил вечер, а они все еще не возвращались. В лагере начали тревожиться.

Наконец около одиннадцати часов Вильсон возвестил о их приближении. Паганель и Джон Манглс изнемогали от усталости после десятимильного перехода.

— Ну, как мост? — бросившись им навстречу, спросил Гленарван.

— Да, это мост из лиан, — ответил Джон Манглс. — Каторжники действительно переправились через него, но…

— Но что? — повторил Гленарван, предчувствуя новую беду.

— Но, перейдя мост, они сожгли его! — ответил Паганель.

Глава двадцать вторая. Иден

Не время было предаваться отчаянию, надо было действовать. Кемпльпирский мост был сожжен, и необходимо было во что бы то ни стало переправиться через Сноуи и, опередив шайку Бена Джойса, добраться до залива Туфолда. Поэтому, не теряя времени на бесполезные разговоры, Гленарван и Джон Манглс на следующий день, 16 января, отправились к реке, чтобы на месте решить, как организовать переправу.

Бурная, вздувшаяся от дождей река Сноуи не спадала. Она крутилась водоворотами с неописуемой яростью Плыть по ней — значило обречь себя на верную гибель.

Гленарван, понурив голову, скрестив руки, неподвижно стоял на берегу.

— Хотите, я переберусь вплавь на тот берег? — спросил Джон Манглс.

— Нет, Джон, — ответил Гленарван, удерживая за руку отважного молодого человека, — подождем.

И они возвратились в лагерь. День прошел в томительном беспокойстве. Раз десять Гленарван возвращался на берег Сноуи, придумывая какой-нибудь смелый способ переправы. Но тщетно. Если бы вместо реки здесь протекал поток лавы, то он не был бы более непроходимым.

В эти долгие часы невольного бездействия леди Элен, руководствуясь советами майора, окружила Мюльреди величайшими заботами. Матрос чувствовал, что возвращается к жизни. Мак-Наббс считал теперь возможным утверждать, что ни одного важного органа у раненого не было затронуто и слабость его объяснялась лишь большой потерей крови, и теперь, поскольку кровотечение было остановлено и рана затягивалась, то полное выздоровление было только вопросом времени и покоя. Леди Элен настояла на том, чтобы Мюльреди остался в первом, лучшем отделении фургона, что очень смущало раненого. Больше всего его тревожила мысль, что он задерживает весь отряд, и ему обещали, что в том случае, если переправа через реку окажется возможной, то его оставят в лагере под присмотром Вильсона.

К несчастью, ни в этот день, ни в следующий, 17 января, не удалось переправиться. Задержка приводила Гленарвана в отчаяние. Напрасно леди Элен и майор старались успокоить его и уговаривали запастись терпением. Вот как! Запастись терпением, когда Бен Джойс, может быть, в эту минуту вступает на борт яхты! Когда «Дункан», снявшись с якоря, уже несется на всех парах к роковому восточному побережью!

Джон Манглс, вместе с Гленарваном, переживал тяжелые часы. Стремясь во что бы то ни стало преодолеть препятствие, молодой капитан занялся сооружением из больших кусков коры камедных деревьев нечто вроде пироги. Сделанная из легких пластинок коры, скрепленная деревянными перекладинами, эта пирога была очень хрупкой.

Днем 18 января капитан и матрос решили испытать хрупкое суденышко. Все, что могли сделать ловкость, сила, проворство, отвага, все сделано было, но как только пирогу подхватило течение, она перевернулась, и храбрецы чуть не поплатились жизнью за свою попытку. Пирога закружилась в водовороте и скрылась. Джону Манглсу и Вильсону не удалось проплыть даже десяти саженей по этой бурной реке, разлившейся на целую милю после дождей и таяния снегов.

Дни 19 и 20 января не принесли ничего утешительного. Майор и Гленарван поднялись вверх по течению Сноуи на целых пять миль, но брода так и не нашли. Река повсюду мчалась с той же бурной стремительностью: в нее вливались все воды горных ручьев и речек южного склона Австралийских Альп.

Пришлось отказаться от надежды спасти «Дункан». Со времени отъезда Бена Джойса прошло пять дней. По всей вероятности, яхта достигла восточного побережья и была уже в руках каторжников.

Однако такое положение не могло длиться бесконечно. Бурные разливы рек обычно быстро кончаются. Двадцать первого утром Паганель заметил, что уровень воды в реке несколько понизился. Географ сообщил Гленарвану результат своих наблюдений.

— Не все ли равно! — ответил тот. — Теперь уж слишком поздно!

— Но это не основание, чтобы оставаться здесь, — заметил Мак-Наббс.

— Конечно, — отозвался Джон Манглс. — Быть может, уже завтра переправа станет возможной.

— Но спасет ли это мою несчастную команду? — воскликнул Гленарван.

— Прошу вас, выслушайте меня, — сказал молодой капитан. — Я знаю Тома Остина. Он, несомненно, выполнил ваш приказ и, как только стало возможным, ушел в море. Но откуда мы знаем, что яхта была уже отремонтирована к моменту приезда в Мельбурн Бена Джойса?.. А если нет? Если яхта не могла еще выйти в море и Остин задержался еще на день, на два?

— Ты прав, Джон! — согласился Гленарван. — Нам нужно добраться до залива Туфолда. Ведь мы находимся всего в тридцати пяти милях от Делегита!

— Верно, — подтвердил Паганель, — и в этом городе мы найдем средства передвижения. Кто знает, быть может, мы явимся вовремя, чтобы предотвратить несчастье.

— В путь! — воскликнул Гленарван.

Тотчас же Джон Манглс и Вильсон принялись строить большой плот. Опыт показал, что куски коры не могут выдержать бурного натиска течения. Поэтому Джон Манглс срубил несколько камедных деревьев, из которых они сбили грубый, но прочный плот. Работа подвигалась медленно, и плот был закончен лишь на следующий день.

К этому времени воды Сноуи значительно спали. Бурный поток опять превратился в реку с быстрым течением. Джон надеялся, что, умело управляя и ведя плот окольным путем, он благополучно пристанет к противоположному берегу.

В половине первого путешественники погрузили на плот столько провизии, сколько каждый мог унести с собой на два дня. Остальные съестные припасы вместе с фургоном и палаткой оставили по эту сторону реки. Мюльреди чувствовал себя настолько хорошо, что его можно было взять с собой. Он быстро поправлялся.

В час пополудни все заняли места на плоту, пришвартованном якорной цепью к берегу. Джон Манглс установил на правой стороне плота нечто вроде рулевого весла, при помощи которого можно было направлять плот. Править этим веслом капитан доверил Вильсону. Сам же, стоя на корме, он предполагал управлять плотом с помощью грубо сделанного кормового весла. Леди Элен, Мери Грант и Мюльреди разместились посредине плота. Гленарван, майор, Паганель и Роберт окружили их, готовые прийти к ним на помощь, если понадобится.

— Все готово, Вильсон? — спросил капитан.

— Все, капитан, — ответил Вильсон, взяв мощной рукой весло.

— Будь начеку! Держи против течения!

Джон Манглс отвязал плот и сильным ударом оттолкнул его от берега. На протяжении первых пятнадцати саженей все шло благополучно. Вильсон успешно боролся с течением. Но вскоре плот попал в водовороты и его так закружило, что ни веслом, ни кормовым веслом не удавалось его удержать. Несмотря на все усилия Джона Манглса и Вильсона, плот повернуло задом наперед, и грести было невозможно.

Пришлось смириться. Не было никакого способа остановить вращательное движение плота. Он кружился с невероятной быстротой и плыл вниз по течению. Джон Манглс стоял бледный, стиснув зубы, не отрывая глаз от водоворотов. Между тем течением плот постепенно вынесло на середину реки. Он находился теперь в полумиле расстояния от места отправления. Здесь течение было сильнее, но так как оно разбивало водовороты, то плот стал более устойчивым.

Джон Манглс и Вильсон опять взялись за весла, и им Удалось направить плот наискось к противоположному левому берегу. Они были уже саженях в пятидесяти от него, как вдруг весло Вильсона сломалось. Не сдерживаемый ничем, плот опять понесся по течению. Джон, рискуя сломать и свое весло, пытался направить плот к берегу. Вильсон, с окровавленными руками, бросился помогать ему. Наконец их усилия увенчались успехом: после более чем получасовой переправы плот ударился о крутой берег. Толчок был так силен, что веревки, которыми были связаны бревна, лопнули, разошлись, и на плот хлынула, шумя, вода. Путешественники еле успели уцепиться за ветви прибрежных кустов и вытащить на берег промокших Мюльреди и обеих женщин. Все спаслись, но большая часть провианта и все оружие, кроме карабина майора, унесло течением вместе с обломками плота.

Переправившись через реку, маленький отряд очутился на другом берегу почти без оружия и съестных припасов в тридцати пяти милях от Делегита, среди глухой неведомой пустыни. Здесь нельзя было встретить ни колониста, ни скваттера, ибо местность была необитаема. Здесь рыскали лишь одни грабители.

Решено было пуститься в путь без промедления. Мюльреди, понимая, какой он является обузой, просил оставить его здесь одного до присылки помощи из Делегита.

Гленарван отказался исполнить его просьбу. До Делегита они могли дойти в три дня, а до побережья океана — в пять, то есть 26 января. Между тем «Дункан» должен был выйти из Мельбурна 16-го. Что значили теперь несколько часов промедления!

— Нет, друг мой, — закончил Гленарван, — я никого здесь не оставлю. Сделаем носилки и понесем тебя по очереди.

Носилки сделали из крепких ветвей эвкалипта и устлали охапками травы, и Мюльреди волей-неволей пришлось лечь на них. Гленарван захотел первым нести своего матроса. Он взялся за носилки с одной стороны, Вильсон — с другой, и отряд двинулся в путь.

Как печально было это зрелище! Как плохо кончилось столь удачно начатое путешествие! Теперь путешественники уже не искали здесь Гарри Гранта. Этот материк, где его не было и никогда не бывало, грозил стать роковым для тех, кто посвятил себя его поискам. И если отважным соотечественникам его удастся добраться до побережья, то они не найдут там «Дункана», на котором могли бы вернуться на родину.

В молчании, грустно и тяжело прошел этот первый день пути. У носилок сменялись каждые десять минут, но никто из товарищей матроса не роптал, хотя усталость усугублялась сильной жарой.

Вечером, пройдя пять миль, остановились на привал в роще камедных деревьев. Поужинали остатками съестных припасов, уцелевших при крушении плота. В дальнейшем вся надежда была лишь на карабин майора.

Ночь провели плохо, к тому же пошел дождь. Казалось, день никогда не наступит. Снова двинулись в путь. Майору не удалось ничего подстрелить: этот злосчастный край был хуже любой пустыни — даже животные избегали его.

К счастью, Роберт нашел гнездо дроф и в нем двенадцать крупных яиц. Олбинет испек их в горячей золе. Эти печеные яйца и несколько сорванных на дне оврага пучков портулака составили весь завтрак 22 января.

Час от часу дорога становилась все труднее. Песчаные равнины были покрыты колючей травой «спинифекс», называемой в Мельбурне «дикобраз». Эта трава рвала в клочья одежду и до крови царапала ноги. Тем не менее мужественные женщины, не жалуясь, шли вперед, подавая пример спутникам, подбодряя то одного, то другого словом или взглядом.

Вечером остановились на привал у подножия горы Булла-Булла, на берегу горной речки Юнгалла. Ужин был бы очень скуден, если бы Мак-Наббсу не удалось подстрелить крупную крысу «mils conditor», очень ценимую за питательные свойства. Олбинет изжарил ее, и все жалели лишь о том, что она не была величиной с барана. Пришлось довольствоваться тем, что было.

Двадцать третьего января путешественники, утомленные, но все же полные энергии, снова отправились в путь. Обогнув подножие горы, они вышли на обширный луг, поросший травой, похожей на китовый ус. Это было какое-то бесконечное переплетение, какая-то живая стена острых штыков; дорогу среди них приходилось прорубать топором или расчищать огнем.

В это утро завтракать не пришлось. Трудно представить себе что-либо более бесплодное, чем эта равнина, усеянная обломками кварца. Люди страдали не только от голода, но и от жажды. Эти муки усиливались страшной жарой. Гленарван и его спутники за два часа едва прошли полмили. Если недостаток воды и съестных припасов продлился бы до вечера, то путешественники упали бы и больше уже не встали.

Но счастливый случай пришел на помощь маленькому отряду: он набрел на коралловые кусты цефалота, цветы которого, имеющие форму чаши, наполнены приятной на вкус жидкостью. Все напились и почувствовали, что к ним вернулись силы. Пищей явилось растение, которым питаются туземцы, когда не могут добыть ни дичи, ни насекомых, ни змей; его нашел в пересохшем ручье горной реки Паганель: он знал о питательных свойствах этого растения, ему об этом неоднократно говорили его коллеги по Географическому обществу.

Это было нарду, тайнобрачное растение, то самое, которое поддерживало жизнь Берка и Кинга в пустынях Центральной Австралии. Под его листьями, похожими на листья трилистника, росли сухие споры. Эти споры, размером в чечевицу, растерли между двумя камнями — получилось нечто вроде муки, из которой выпекли грубый хлеб, несколько утоливший голод путешественников. В этом месте нарду росло в изобилии, и Олбинет сделал такой большой запас его, что путешественники были обеспечены пропитанием на несколько дней.

На следующий день, 24 января, Мюльреди прошел часть пути пешком. Его рана совсем зарубцевалась. До города Делегита оставалось не более десяти миль, и к вечеру путешественники остановились на привал под сто сорок девятым градусом долготы, на самой границе провинции Новый Южный Уэльс.

Мелкий пронизывающий дождь лил несколько часов подряд, укрыться было негде, но, к счастью, Джон Манглс обнаружил заброшенную, ветхую хижину дровосеков. Пришлось довольствоваться этим жалким шалашом из ветвей и соломы. Вильсон хотел развести костер, чтобы испечь из нарду хлеб, и отправился собирать валявшийся кругом хворост, но разжечь костер не удалось, ибо значительное содержание квасцовых веществ в дереве не давало ему гореть. Это было то самое «несгораемое дерево», о котором упоминал Паганель, перечисляя удивительные явления, встречающиеся в Австралии.

Пришлось отказаться от огня, а следовательно, и от хлеба и лечь спать в сырой одежде. А прятавшиеся в верхушках деревьев птицы-пересмешники, казалось, издевались над несчастными путешественниками.

Однако страдания маленького отряда приближались к концу. И пора было. Молодые женщины делали героические усилия, но их силы истощались, они не шли, а еле тащились.

На следующий день выступили на рассвете. В одиннадцать часов утра показался Делегит, главный городок графства Уэлслей, находящийся в пятидесяти милях от залива Туфолда. В Делегите быстро разрешили вопрос о средствах дальнейшего передвижения. Гленарван, чувствуя себя так близко от берега океана, воспрянул духом. Быть может, «Дункан» действительно задержался и они опередят приход яхты! Через сутки они уже доберутся до залива Туфолда.

В полдень, после плотной трапезы, путешественники уселись в почтовую карету, и пять сильных лошадей умчали их из Делегита. Дорога содержалась в исправности, кучер и форейторы, предвидя щедрые чаевые, гнали лошадей во весь опор, молниеносно перепрягая их на почтовых станциях, расположенных через каждые десять миль. Казалось, нетерпение, пожиравшее Гленарвана, передалось и им.

Весь день и всю ночь неслись таким аллюром, делая по шести миль в час. На следующий день, на рассвете, глухой рокот волн возвестил о близости Индийского океана. Надо было обогнуть залив, чтобы доехать до тридцать седьмой параллели, места, где Том Остин должен был ждать путешественников.

Когда перед ними развернулся океан, то все взоры устремились вдаль, ища «Дункан»: может быть, чудом спасенная яхта дрейфует невдалеке от берега, как месяц тому назад дрейфовала у мыса Корриентес, близ аргентинских берегов!

Но на море ничего не было видно. Лишь вода и небо сливались на горизонте. Ни один парус не оживлял беспредельного простора океана. Оставалась еще одна надежда: быть может, Том Остин решил бросить якорь в самом заливе Туфолда, так как море было неспокойно и лавировать у открытых берегов было небезопасно.

— В Идеи! — приказал Гленарван.

Почтовая карета тотчас же свернула направо и понеслась по дороге, проложенной вдоль берега, к маленькому городку Идеи, отстоявшему в пяти милях от этого места.

Кучер остановил лошадей вблизи маяка, который указывал на вход в порт. На рейде стояло на якоре несколько судов, но ни на одном не развевался флаг Малькольма.

Гленарван, Джон Манглс и Паганель, выпрыгнув из почтовой кареты, побежали на таможню. Они расспросили служащих и просмотрели списки судов, прибывавших в порт за последние дни.

Оказалось, что ни одно судно не входило в порт за истекшие семь дней.

— А может быть, «Дункан» еще не вышел из Мельбурна? — воскликнул Гленарван, цепляясь за последнюю надежду. — Может быть, мы опередили его?

Джон Манглс покачал головой. Капитан знал Тома Остина. Его помощник не мог на десять дней задержать выполнение приказа.

— Я хочу знать, как обстоит дело, — промолвил Гленарван. — Лучше горькая истина, чем неизвестность.

Через четверть часа начальнику порта в Мельбурне была послана телеграмма.

Затем они направились в гостиницу «Виктория».

В два часа пополудни Гленарвану была вручена ответная телеграмма следующего содержания:

«Лорду Гленарвану, Идеи, залив Туфолда. «Дункан» ушел в море 18-го текущего месяца в неизвестном направлении.

Ж. Эндрю».

Телеграмма выпала из рук Гленарвана.

Никаким сомнениям не было места! Честная шотландская яхта попала в руки Бена Джойса и стала пиратским судном!

Так закончился переход через Австралию, начавшийся при столь благоприятных условиях. Следы капитана Гранта и его спутников, казалось, были теперь безвозвратно утеряны. Эта неудача стоила жизни всему экипажу «Дункана». Гленарван потерпел поражение, и этого отважного человека, которого в пампе не заставили отступить ополчившиеся на него стихии, здесь, в Австралии, победила человеческая подлость.

[51] Меркатор (1512–1594) — фламандский географ-картограф; предложил новый метод составления географических карт; географические проекции Меркатора особенно важны в навигации; в картографии проекции Меркатора применяются и в настоящее время.

[52] Мори (Прим. автора)

[53] По Цельсию 80 градусов.

[54] 4800 киллометров.

[55] Прохождение через солнечный диск планеты Венеры должно было произойти в 1769 году; это довольно редкое явление представляло большой интерес для астрономов; и действительно, оно должно было способствовать точному определению расстояния между Солнцем и Землей. (Прим. автора)

[56] Муссоны — ветры, дующие с чрезвычайной силой в Индийском океане; их направление различно в зависимости от времени года. (Прим. автора)

[57] 73,09 сантиметра; нормальная высота столбика в барометре 76 сантиметров.

[58] Штормгласс — стеклянный сосуд, содержащий смесь, изменяющую цвет в зависимости от направления ветра и насыщенности атмосферы электричеством. (Прим. автора)

[59] Поэтому морской устав запрещает капитанам пускать в ход это средство, если вслед плывут другие суда (Прим. автора)

[60] Ахтерштевень — деревянная часть, которой оканчивается корма судна. (Прим. автора)

[61] Река, отделяющая Шотландию от Англии. (Прим. автора)

[62] Крики — русла внутренних рек, которые остаются сухими большую часть года, исключая время дождей. (Прим. автора)

[63] Остров Норфолк находится на востоке от Австралии; туда ссылают и содержат в тюремном заключении каторжников-рецидивистов и неисправимых; там они подвергаются особо строгому надзору. (Прим. автора)

Пред. глава Оглавление След. глава

Жюль Верн
Дети капитана Гранта - Часть вторая

Часть вторая

Глава первая. Возвращение на «Дункан»

Глава вторая. Острова Тристан-да-Кунья

Глава третья. Остров Амстердам

Глава четвертая. Пари Жака Паганеля и майора Мак-Наббса

Глава пятая. Индийский океан бушует

Глава шестая. Мыс Бернуилли

Глава седьмая. Айртон

Глава восьмая. Отъезд

Глава девятая. Провинция Виктория

Глава десятая. Река Уиммери

Глава одиннадцатая. Берк и Стюарт

Глава двенадцатая. Железная дорога из Мельбурна в Сэндхорст

Глава тринадцатая. Первая награда по географии

Глава четырнадцатая. Рудники горы Александра

Глава пятнадцатая. «Австралийская и Новозеландская газета»

Глава шестнадцатая. В которой майор утверждает, что это обезьяны

Глава семнадцатая. Скотоводы-миллионеры

Глава восемнадцатая. Австралийские Альпы

Глава девятнадцатая. Неожиданная развязка

Глава двадцатая. «Ландия! Зеландия!»

Глава двадцать первая. Четыре мучительных дня

Глава двадцать вторая. Иден

Комментировать

Отменить ответ

Часть вторая

Глава первая. Возвращение на «Дункан»

Глава вторая. Острова Тристан-да-Кунья

Глава третья. Остров Амстердам

Глава четвертая. Пари Жака Паганеля и майора Мак-Наббса

Глава пятая. Индийский океан бушует

Глава шестая. Мыс Бернуилли

Глава седьмая. Айртон

Глава восьмая. Отъезд

Глава девятая. Провинция Виктория

Глава десятая. Река Уиммери

Глава одиннадцатая. Берк и Стюарт

Глава двенадцатая. Железная дорога из Мельбурна в Сэндхорст

Глава тринадцатая. Первая награда по географии

Глава четырнадцатая. Рудники горы Александра

Глава пятнадцатая. «Австралийская и Новозеландская газета»

Глава шестнадцатая. В которой майор утверждает, что это обезьяны

Глава семнадцатая. Скотоводы-миллионеры

Глава восемнадцатая. Австралийские Альпы

Глава девятнадцатая. Неожиданная развязка

Глава двадцатая. «Ландия! Зеландия!»

Глава двадцать первая. Четыре мучительных дня

Глава двадцать вторая. Иден

Рекомендуем

Комментировать

Отменить ответ