Палестинское монашество с IV до VI век

По установившемуся в церковно-исторической литературе взгляду, колыбелью христианского монашества должно считать Египет; монашеские общины других стран Востока и Запада представляются простым, не имеющим самостоятельного интереса, подражанием египетской общине. Вполне естественно посему, что внимание исследователей жизни монашества почти исключительно привлекали и привлекают египетские монастыри. Выводы о характере и сущности монашеской жизни, встречающиеся в общих исторических курсах и специальных исследованиях о монашестве, основываются обыкновенно на фактах, заимствованных из жизнеописаний великих египетских подвижников.

Предпочтение, оказанное египетскому монашеству и его деятелям, не могло не отразиться на обработке истории других восточных монашеских общин: палестинской, сирийской, понтийской. Тогда, как на протяжении ряда веков, литература, посвященная египетским обителям, все более и более увеличивалась, по истории остальных общин не появлялось ни одного обстоятельного труда. Не останавливаясь на подробном выяснении причин такого явления, заметим только, что исследование жизни монашеских общин менее замечательных, чем община египетская, несомненно принесло бы пользу церковно-исторической науке. Проследить, на основании данных, сохранившихся в житиях аскетов, постепенное развитие общины монашеской от простых до более сложных её форм, значит, по нашему мнению, способствовать уяснению действительного смысла и значения жизненных целей христианского монашества и разрешению главного вопроса, около которого вращаются (по крайней мере на Западе) все исследования о монашестве, именно: где искать мотивы, вызвавшие монашество к бытию – в христианстве или вне христианства? Западные богословы, преимущественно протестантские, считают вопрос о происхождении монашества решенным в том смысле, что монашеские идеалы имеют своим источником языческие религиозные воззрения на мир и данные, говорящие в пользу такого решения заимствуюсь из истории египетского монашества, стараясь сблизить его первых представителей с чтителями Сераписа. Историческая судьба других монашеских общин, не представляющая оснований для подобного рода сближений и выводов, систематически обходится в исследованиях о монашестве западных (протестантских) богословов.

Нельзя, однако, сказать, чтобы необходимость исследований по истории восточных монашеских общин не сознавалась в среде церковных историков. Автор единственного у нас в России труда о православном восточном монашестве в первые века его существования писал, что «история монашества сделалась неотъемлемой частью церковной истории. Как непонятна была бы история церкви в первые три века христианства без истории мучеников, так непонятна была бы история последующих веков без истории монашества.¹ Называя истинного монаха истинным, совершеннейшим христианином, а жизнь монашескую – христианской жизнью по преимуществу. Гарнак, по справедливости, предполагает, что в идеалах монашества отразилась история церкви.² Такие глубокие знатоки жизни восточного монашества, как преосв. Порфирий и недавно почивший еп. Феофан, имели в виду представить исторические судьбы палестинского и понтийского монашества. В описании бумаг преосв. Порфирия, завещенных им Академии Наук, неоднократно говорится, что преосвященный автор собирал материалы для истории палестинской лавры Саввы Освященного, историческая жизнь которой была отображением жизни всего палестинского монашества. Среди оставшихся, после смерти еп. Феофана, вполне законченных рукописных его трудов оказалось исследование, посвященное понтийской монашеской общине, влияние устава которой на другие общины было столь же сильным, как и влияние устава египетских монастырей.

Предлагаемое исследование по истории палестинской монашеской общины должно, по мысли автора, представить постепенный её рост, совершавшийся под непосредственным руководством великих палестинских подвижников IV, V и VI веков и состоявший в ясно наблюдаемом переходе от простых форм монашеской жизни к более сложным, и, вместе с тем, указать, какое положение занимала палестинская монашеская община по отношению к церковно-историческим событиям в означенные века.

Повествуя об исторических судьбах монашества, исследователь должен почерпать материал для своего повествования из житий тех подвижников, которые руководили этими судьбами. Подобное требование вытекает из того неоспоримого факта, что формы монашества, как исторически сложившегося института, вырабатывались по преимуществу отдельными личностями и ими проводились в иноческую среду. Как невозможно дать истории русского монашества, не представив жизнеописаний преп. Антония и Феодосия, Сергия Радонежского, так в историческом исследовании о палестинском монашестве нельзя обойти молчанием жизни тех подвижников, которые стояли во главе его.

Палестинское монашество не имеет, подобно египетскому и сирийскому, собственного патерика. Церковный писатель VI в. и палестинский подвижник Иоанн Мосх имел в виду написать палестинский патерик, но он не ограничился сказаниями об одних палестинских отцах. Его Луг духовный не есть, посему, чисто местный патерик. В значительной мере он представляет из себя компиляцию разных сказаний, имеющих связь с другими патериками и странами. Мосх воспроизвел в своем Луге дух своего времени и страны. То было время давления арабов, брожения различных элементов и упадка монашеской жизни.³ Отсутствие собственного патерика, с обычным в патериках отрывочным расположением материала, вполне вознаграждается рядом принадлежащих перу церковных писателей IV-VI веков житий великих палестинских подвижников.

Описанию жизни и деятельности первого палестинского монаха Илариона Великого посвятили свой досуг Св. Епифаний Кипрский, историк церкви Созомен и блаж. Иероним. Житие, составленное Св. Епифанием, представляло, по свидетельству Иеронима, краткое похвальное послание, в котором личность почившего подвижника восхвалялась в общих чертах⁴ и которое, по всей вероятности, было ничем иным, как надгробным словом преп. Илариону, умершему в епископии Св. Епифания. В IV в. это послание было распространено во многих списках и читалось многими, но до нашего времени оно не дошло.

Немногочисленные сведения о преп. Иларионе, находящиеся в церковной истории Созомена⁵ представлены, главным образом, на основании свято хранившихся в семье Созомена преданий о подвижнике, обратившем в христианство деда Созомена – Алафиона. Имея в виду сходство, замечаемое между теми местами церковной истории Созомена, которые сообщают факты из жизни преп. Илариона и житием сего подвижника, принадлежащим блаж. Иерониму, следует допустить, что житие это было известно Созомену.

На основании того места «о славных мужах», где блаж. Иероним говорит, что до 14-го года царствования имп. Феодосия он написал, в числе других произведений, житие преп. Илариона, время составления этого жития помещают⁶ не позже 392 г., полагая, что блаж. Иероним составил его во время своего пребывания в вифлеемском монастыре. В двадцатилетний промежуток времени, прошедший со дня смерти преп. Илариона (371–392 г.), слава его аскетических подвигов и богоугодной жизни не могла померкнуть, чудесные исцеления, получавшиеся при его гробе, привлекали в газскую обитель недужных со всех концов Палестины. Избрав жизнь преп. Илариона предметом своего повествования, Иероним более всего был озабочен тем, чтобы его труд был достоин памяти великого палестинского мужа. Для блаж. Иеронима сведения о жизни преп. Илариона удобнее всего было собрать на месте его подвигов от братии газской обители. Он, действительно, посетил эту обитель, посетил и многие из тех местностей, о которых упоминает в житии, благодаря чему в жизнеописании преп. Илариона «все согласно с историей и топографией тех мест.”⁷ К сожалению, блаж. Иероним, при составлении своего труда, обратил более внимания на то, чтобы охарактеризовать личность первого палестинского монаха, представить высоту его подвигов и святости, чем на внешнее и внутреннее устройство газской обители.

В представленном ниже очерке жизни и деятельности преп. Илариона мы пользовались латинским подлинником жития его, помещенном в Асtа Sanctorum (Осtobris, t. IX, р. 43–67). Латинскому подлиннику предпослан обширный предварительный комментарий (р. 16–42), состоящий из 14 параграфов, в которых автор их, Виктор де-Бук, подробно обследовал все вопросы, касающиеся хронологии и топографии жития преп. Илариона. Особенную ценность для истории палестинского монашества имеют IX и X параграфы предварительного комментария, где решаются вопросы о внутреннем устройстве жизни первой палестинской монашеской общины и о том, Иларион ли первый насадил монашескую жизнь в Палестине?

Из русских переводов жития преп. Илариона нам известны помещенные в IV ч. Творений блаж. Иеронима, издаваемых при Киевской Духовной Академии и в 4-м вып. Палестинского патерика (1894 г.), издаваемого Императорским Православным Палестинским Обществом.

Житие современника преп. Илариона Харитона Исповедника помещено, на греческом и латинском языке, в Асtа Sanctorum (Septembris, t. VΙΙ, р. 607–622). Составитель подробного комментария к сему житию, Иоанн Стилтинг, особенно долго останавливается на разрешении вопроса о том, кто автор анонимного жития Св. Харитона. Вопреки мнению Алляция и других, приписывавших это житие Метафрасту, Стилтинг, после предварительного разбора этого мнения, пришел к тому выводу, что автором жития был неизвестный палестинский монах VI-VII в, который, воспользовавшись сохранявшимися в палестинских обителях преданиями о личности Св. Харитона, предал письму драгоценные черты из жизни сего «наставника монахов и вождя пустыни». Двухвековой период времени, прошедший от смерти Св. Харитона до составления его жизнеописания, отсутствие хотя бы кратких письменных заметок о его деятельности не могли не отразиться на составленном неизвестным монахом историческом очерке о великом палестинском подвижнике. В этот очерк вкрались некоторые хронологические погрешности, без устранения которых невозможно будет обойтись при раскрытии заслуг Св. Харитона для развития жизни палестинского монашества.

Наиболее важный и существенный материал для истории палестинского монашества дает ряд житий палестинских подвижников, принадлежащий перу монаха VI в. Кирилла Скифопольского. В прологе к одному из своих житий монах Кирилл умоляет читателей верить всему, что он уже сказал, или скажет о палестинских подвижниках⁸ и на такое доверие он имеет полное право. Еще в молодых летах, живя в доме родителей, Кирилл неоднократно видел палестинских подвижников, приходивших в Скифополь. Один из них, Савва Освященный, провидя будущее Кирилла, назвал его «своим учеником, сыном пустынных отцов“ и просил скифопольского митрополита обратить особенное внимание на подготовление его к подвижнической жизни. Будучи причтен к монашескому чину в одном из скифопольских монастырей, Кирилл, с дозволения своего духовного отца аввы Георгия, направился в Иерусалим (543 г.). По совету матери, он не должен был делать ничего, касающегося души, без мнения и повеления подвижника Великой лавры Иоанна Молчальника, а равно не увлекаться заблуждениями последователей Оригена. Когда Кирилл прибыл к Иоанну Молчальнику, то последний указал ему на лавру Св. Евфимия, как на место наиболее удобное для подвигов. Но Кирилл, будучи юным и суетным, преслушал его заповедь и спустился к Иордану, желая поселиться в одном из тамошних монастырей. Как бы в наказание за такое преслушание, его постигла тяжелая шестимесячная болезнь, оправившись от которой, Кирилл поселился в лавре Св. Евфимия. Живя здесь, он часто ходил к своему духовному отцу – подвижнику Иоанну, исповедовал ему все о себе и наслаждался его увещаниями и молитвою. Во время оригенистских споров, когда пятый вселенский собор осудил еретические заблуждения, Кирилл, по воле Иоанна, был включен в число тех 120 иноков, которые должны были занять место изгнанных из Новой лавры оригенистов. Пробыв в Новой лавре два года (554–555), Кирилл перешел в Великую лавру, где устроил себе келью, в которой вскоре скончался. Главной заботой последних лет его жизни было приведение в порядок собранного материала для повествований о жизни великих палестинских подвижников.⁹

Очерк жизни Кирилла Скифопольского показывает, что он был поставлен в самые благоприятные условия для того, чтобы стать тщательным биографом палестинских подвижников. Близость к Иоанну Молчальнику и другим ученикам Св. Саввы, пребывание в Великой лавре и киновии Св. Евфимия дали ему возможность ознакомиться с ходом развития жизни палестинского монашества в V и VI в.в., внешним и внутренним строем этой жизни. Процесс подготовительной работы к составлению житий, как он изображен самим Кириллом, показывает, что им было сделано все, что требуется для выполнения столь сложного и важного труда. К мысли посвятить свои силы этому труду монах Кирилл пришел, благодаря Иоанну Молчальнику; последний, вместе с аввой Георгием, повелел ему предать письму полезные сказания о Евфимие и Савве и способствовал скорейшему осуществлению принятого на себя Кириллом труда. Первым житием, вышедшим из-под пера Кирилла было житие Св. Евфимия. Поселившись в основанном этим подвижником монастыре, он сразу же принялся за подготовку необходимых для жизнеописания материалов. Так как со времени смерти Св. Евфимия прошло около 80 лет, то Кириллу необходимо было с особенной старательностью разбираться, «выбирать немногое из многого», в тех сказаниях, которые сохранялись и передавались среди подвижников киновии Св. Евфимия о её основателе. Справедливости таких сказаний он доверял только тогда, когда их подтверждали ближайшие к Св. Евфимию подвижники; таких подвижников он искал в разных местах пустыни, извлекал от них душеспасительные сказания и, соединяя во едино, тем самым сохранял от забвения. Всюду указываемые имена аскетов, сообщивших Кириллу сведения о жизни Св. Евфимия, ставят вне всякого сомнения историческую достоверность жития. Большую часть рассказов о жизни Св. Евфимия сообщил ему Кириак отшельник, принявший пострижение от рук самого Евфимия и долгое время живший с его преемниками, от которых он точно узнал жизнь и подвиги своего духовного отца. Кроме Кириака, не мало сведений о жизни Св. Евфимия сообщили Кириллу Иоанн Молчальник и Фалалей пресвитер, многое узнавшие о сем подвижнике от Саввы Освященного.¹⁰

Менее трудностей представляло для Кирилла составление жития Саввы Освященного, святость жизни которого, подвиги за веру были еще живы в памяти всех, когда монах Кирилл приступил к их описанию. Ученики и сподвижники Св. Саввы могли сообщить его биографу самые достоверные сведения о почившем, и посему в жизнеописании его больше упоминаний о времени, местах, лицах и именах.¹¹ Впрочем летосчисление в житии св. Саввы не всегда согласуется само с собою, что, по всей вероятности, зависит от ошибки переписчиков.¹²

Кроме житий Евфимия и Саввы, Кирилл Скифопольский оставил описание жизни и деятельности Иоанна Молчальника, Кириака отшельника, Феогния, еп. Витилийского (из палестинских монахов) и Феодосия Киновиарха.¹³

Нам доступны были следующие издания сих житий:

1. Житие Св. Евфимия, помещенное во II t. «J. В. Cotelerii, Ессlesiае graecae monumenta, Раris, 1667, на греческом и латинском языке, (р. 200–340) с примечаниями к нему (р. 604–655), и в Асta Sаnсtоrum еd. Bolland. Januarii t. II, р. 301–328 с предварительным комментарием De S. Euthymio Magno, hegumeno in eremo Sanctae civitatis (р. 298–301). В русском переводе житие св. Евфимия появилось сперва на страницах Христианского Чтения 1824 г. ч. XV стр. 1–160 и затем во 2-м вып. Палестинского патерика (1893 г.). В основу второго перевода, принадлежащего проф. Помяловскому, положены тексты жития, открытые в рукописях Московской Синодальной и Соловецкой библиотек.

2. Житие Св. Саввы, помещенное в III t. Ecclesiae graecae monumenta, Paris, 1686 (р. 220–376) и примечания к нему (р. 573–626). Греческий текст жития и примечания Котелерия изданы проф. Помяловским, совместно с древне-русским переводом жития св. Саввы, найденным в пергаментной рукописи ХIII в. Русский перевод жития св. Саввы помещен в Христианском Чтении 1823 г. ч. XII, стр, 95–284, а затем перепечатан в 1-ом вып. Палестинского патерика (1885 г.). По сравнению с греческим текстом русский перевод имеет пропуски.

3. Житие Иоанна Молчальника, изданное в Асtа Sanctorum, Маjus, t. III, р. 232–238; русский перевод в 3-м вып. Палестинского патерика (1893 г.).

4. Житие Кириака Отшельника в IV t. Ecclesiae graecae monumenta (р. 100–127).

5. Житие Феогния, еп. Витилийского, помещенное в 32-м выпуске Палестинского Православного Сборника совместно с житием сего подвижника, принадлежащим писателю VI в. Павлу Элладскому.

6. Житие Феодосия Киновиарха, помещенное в Acta Sanctorum, Januarii, t. I, р. 685–701 и в изданиях Узенера: Vita Theodosii a Cyrillo Scythorolitano scripta (Воnnae 1890); Der heilige Theodosios (Leipzig 1890). Составитель предварительного комментария к житию Св. Феодосия, помещенному в Асtа Sanctorum, не знал, кому приписать его составление; указав на предположение Барония, что автором жития Св. Феодосия должно считать монаха Кирилла, он не соглашается с этим и в авторе жития видит одного из учеников палестинского киновиарха Юлиана. Узенер в своих изданиях опроверг мнение Барония и Болландистов. Помещенное в Acta Sanctorum житие Феодосия принадлежит Феодору, еп. Петрскому и представляет похвальное слово почившему подвижнику, произнесенное в день годичного его поминовения. Кирилл тоже составил очерк жизни и деятельности Св. Феодосия, но по своим размерам (в издании Узенера стр. 105–113) значительно уступающий слову еп. Феодора.

В перечисленных трудах монаха Кирилла, помимо житий тех подвижников, которым они посвящены, встречаются не мало биографических сведений и о других палестинских аскетах, занимавших видное место в палестинской монашеской общине, так что эти труды дают полную картину постепенного роста палестинского монашества в V и VI в.

Принимая во внимание высокое значение житий монаха Кирилла среди других литературных произведений этого рода, цельность представленной в них картины монашеской жизни, богатство общецерковных исторических сведений, некоторые из церковных историков пришли к мысли о том, не представляют ли эти отдельные жития частей одного целого труда, выполнение которого по известному плану было намечено заранее.¹⁴ Что Кирилл Скифопольский имел в виду в ряде житий палестинских подвижников представить цветущий период монашеской жизни в Палестине, – это вряд ли может подлежать сомнению. В житии Св. Евфимия есть замечание, что Кирилл одновременно подготовлял материалы для жизнеописаний двух великих подвижников – Ефимия и Саввы.¹⁵ Касаясь в том же житии отношений этих двух столпов палестинского монашества, их биограф говорит, что «окончив находящееся в его руках писание, он расскажет о Св. Савве в отдельном труде, так как считает небезопасным скрывать что-либо из его богонравных деяний и жизни, преданное ему честными мужами»¹⁶. К жизнеописаниям Евфимия и Саввы Кирилл присоединил краткий очерк жизни Феодосия Киновиарха, так как, по справедливому замечанию Барония, он не мог оставить без внимания славные дела того подвижника, которого имел пред своими глазами.¹⁷

Жизнеописания трех упомянутых подвижников составили первую часть труда задуманного Кириллом Скифопольским.

Начало второй части положило житие Иоанна Молчальника, и в неё вошли еще жития Кириака и Феогния. Для полного объединения обеих частей недостает, по словам Узенера, общего введения.¹⁸ Но и в настоящем своем виде отдельные части оставленные нам монахом Кириллом литературного наследия, благодаря единству цели, настолько тесно связаны одна с другой, что им с полным правом может быть усвоено название: История монашества¹⁹

Значение Кирилла Скифопольского, как историка восточного монашества, прекрасно описавшего весь строй жизни древних подвижников, возвысится еще более, если обратим внимание на то, что он аккуратен и тщателен не только в вопросах внешнего и внутреннего быта описанной им монашеской общины, но и во всем, что касается хода исторических событий в восточной половине римской империи. То почетное место, какое занимает он в назидательной литературе древности, должно быть отведено ему и в общей церковно-исторической литературе. Узенер и др. видят особенную заслугу монаха Кирилла в его стремлении к возможно точному определению времени совершения описанных им событий. Благодаря его трудам, можно с хронологической точностью установить ряд церковных событий, обнимающих почти два века. История Иерусалимской церкви V и VI в.в. была бы темна при отсутствии житий Кирилла. Паги и Папеброхий представили, на основании этих житий, хронологию тогдашних Иерусалимских епископов. Деятельное участие в оригенистских волнениях VI в. дали возможность Кириллу представить их с такой ясностью и подробностью, как ни в одном из исторических трудов, касавшихся этих волнений. Взаимоотношения восточных патриархатов и их представителей в эпоху монофизитских волнений определены монахом Кириллом яснее, чем Феодором чтецом и Феофаном хронографом.

При чтении житий, составленных Кириллом, бросается в глаза отсутствие обычных в произведениях этого рода риторических украшений, простота и безискуственность изложения. Такие качества трудов Кирилла находят объяснение в словах самого автора, который называет себя непосвященным, не получившим внешнего образования, не ведущим необходимых для житий слов и оборотов, и только особенной помощи Св. Евфимия и Саввы приписывает составление предисловия к первому из написанных им житий.²⁰

Кроме житий палестинских подвижников, сведения, способствующие уяснение хода жизни палестинской монашеской общины, дают следующие произведения древней и новой церковно-исторической литературы: Луг духовный Иоанна Мосха в Ecel. Gr. monumenta Cotelerii. t. III, р. 341–456 и русский перевод (1871 г.); Церковные истории Сократа, Созомена, блаж. Феодорита, Евагрия и Никифора Каллиста; Древние иноческие уставы Еп. Феофана. (1892 г.); История православного монашества на Востоке, П. Казанского, ч. 1 (1856 г.); Полный месяцеслов Востока Еп. Сергия, т. 2 (1875 г.); Памятники грузинской старины в Святой земле и на Синае Ал. Цагарелли (10-ый вып. Прав. Палест. Сборника 1888 г.); Gr. Mangold. De monachatus originibus et causis. Marburg, 1752; Dr. Otto Zöckler. Kritische Geschichte der Askese. Frankfurt а. M. und Erlangen, 1868, S. 393–401; Dr. Jul. Evelt. Das Mönchthum in seiner innem Entwickelung und seiner kirchlichen Wirksamkeit bis auf den heilig. Benedict von Nursia. Paderborn 1863; Adolf Hamack. Das Mönchthum, seine Ideale und seine Geschichte, 3 Aufl. Giessen, 1886; Dr. Aug. Neander. Allgemeine Geschichte der christlichen Religion und Kirche, 6 Aufl. Gotha, 1864, B. 3–4.

При выяснении топографического положения палестинских монастырей, основанных в IV-VI в.в. и разрушенных во время тех политических смут, какие пережила Палестина, начиная с VII в., мы опирались на данные, заимствованные из трудов архим. Леонида, А. А. Олесницкого, Т. Тоблера, В. Диксона, К. Гейки и других лиц, посетивших Святые места Палестины. В издании немецкого палестинского общества Zeitschrift des Deutschen Palaestina-Vereins за 1880 год (В. III, Н. I, S. 1–43) помещены: Mittheilungen von Baurath С. Schick (in Jerusalem) über die alten Lauren und Klöster in der Wüste Juda (mit I Karte und II Plänen), bearbeitet von Karl Marti, в которых указано местоположение 29 палестинских монастырей. Так как статья Шика заключала в себе не мало произвольных, явно противоречащих указаниям Кирилла Скифопольского выводов и сближений, то она сейчас же, по своем появлении, вызвала Дополнение К. Фюррера (ZDPV. 1880, В. III, H. IV, S. 284–286) и, нисколько лет спустя, статью Рисса: Das Euthymiuskloster, die Peterskirche der Eudokia und die Laura Heptastomos in der Wüste Juda (ZDPY. В. XV, H. IV, S. 212–233), которую можно считать окончательным разрешением спорных вопросов о местоположении монастыря Св. Евфимия, лавры Семиустной и церкви Св. Петра, построенной имп. Евдокией. Местности, упоминаемые в житиях Кирилла Скифопольского, определены нами, по возможности, по карте Палестины, изданной императорским Православным Палестинским Обществом (1893 г.) и по карте Иудейской пустыни, приложенной к вышеупомянутой статье Шика.

Для той части нашего исследования, где идет речь об отношении палестинского монашества к церковно-историческим событиям IV-VI веков материалом служили, помимо житий, древних церковных историй и общих церковно-исторических курсов (Неандера, Шрекка, Герцога, Гизелера, Робертсона и Геттэ), следующие источники и пособия: Деяния вселенских соборов, изданных при Казанской Духовной Академии, т. 1, 3, 4 и 5 (изд. 2-ое) и т. 2 (изд. 1-ое): Binii Concilia generalia et provincialia. t. 3; Dr. C. Hefele. Conciliengeschichte. B. 2 (1856); Zachariae Rhetoris, episc. Melitinensis (V в.) Historiae ecclesiasticae capita, selecta (Patrol, cursus compl. P. Migne ser. gr. t. LXXXV, p. 1151–1154); Письма папы Льва Великого к разным лицам по поводу нестроений в среде Палестинского монашества, вызванных монофизитством (Patrol, cursus compl. ser. latina, t. LIV); W. Walch. Entwurf einer vollständigen Historie der Ketzereyen, Spaltungen und Religionsstreitigkeiten bis auf die Zeiten der Reformation Th. 6, 7 (1776 г.); M. Le-Quien. Oriens christianus, t. 3, Parisiis, 1740; D. Papebrochius. Episcoporum Hierosolymitanorum historia chronologica. Acta Sanctorum. Majus. t. 3, p. I-LXXX; F. Gregorovius. Athenais. Geschichte einer bysantischen Kaiserin. Leipzig 1883; Творения блаж. Иеронима, ч. 3, 4, Киев; Ам. Тьерри, Несторий и Евтихий, epecиapxи V в., перевод Д. В. Поспелова. Kиев, 1883; Ал. Лебедев. Вселенcкие соборы IV и V в.в. Москва, 1879 г.; Ф. Курганов. Отношения между церковной и гражданской властью в Византийской империи. Казань, 1880 г.; Правила Св. вселенских соборов. 1877 г., в изд. Московского общества любителей духовного просвещения; Ζυνταγμα Ραλλη και Ποτλη ч. 3 и 4; Codex Theodosianus cum commentariis Gothofredi, t. V и статьи в разных духовных журналах.

План предлагаемого исследования определяется его предметом. IV, V и VI века представляют период полного расцвета палестинского монашества в его внутренней жизни и заметного влияния на ход общецерковных дел в Византийской империи. Посему и настоящее исследование о палестинском монашестве в означенные века представляет возникновение и постепенный рост монашеской жизни в Палестине в течение этих веков (главы I-V), внешний и внутренний строй этой жизни (главы VI-VII) и участие палестинского монашества в современных ему церковно-исторических событиях (главы VIII-X).

28 Января 1896 года.

Иеромонах Феодосий

Монашество в Палестине достигло особого развития в IV, V и VI веках. Великие подвижники, стоявшие в течение этих веков во главе палестинской монашеской общины, подняли ее на такую высоту, какой она никогда не достигала впоследствии. С IV в. и начинают обыкновенно церковные писатели истории палестинского монашества, но не подлежит сомнению, что строгие отшельники существовали в Палестине и раньше IV в.

В первое время существования церкви Христовой, когда аскетические стремления охватывали всё христианское общество, строгие отшельники не выделялись из среды остальных христиан. Постепенное увеличение числа членов первоначальной христианской общины повлекло за собой охлаждение аскетических стремлений. Тогда те, у которых была горячность апостольская, помня о прежнем совершенстве, удалялись из городов, пребывали в местах подгородных и уединенных и, что было установлено апостолами для всей вообще церкви, в том начали упражняться особенным образом, всякий по себе.²¹ Так было положено в Палестине начало отшельничеству – этой первой ступени, пройденной христианским монашеством в его историческом развитии. Насколько развилось отшельничество в Палестине, сказать трудно; вряд ли оно достигло в ней такого распространения, как в Египте, где не было ни деревни, ни города, которые не были бы окружены монастырями, как стенами.²² Жизнь первых палестинских отшельников, их сокровенные аскетические подвиги не могли быть доступны сторонним наблюдениям; церковные писатели ограничиваются поэтому самыми общими замечаниями относительно характера этой жизни. Каждый из желавших предаться созерцанию упражнялся сперва вблизи родной деревни; почувствовав затем в себе достаточно сил для борьбы с трудностями пустынной, полной лишенной, жизни, он удалялся вглубь палестинских пустынь и в каменных пещерах их находил себе пристанище. Чем безотраднее и ужаснее была местность, тем больше привлекала она к себе любителей безмолвия. Пустыня считалась лучшей школой, отшельнической жизни; только в борьбе с её лишениями могла, по мнению великих подвижников, выработаться, истинно отшельническая настроенность. «Рыбы питаются влагой, а монахи украшаются пустынножительством, и как первые, коснувшись суши, теряют жизнь, так и последние, приходя в города, губят монашескую важность», таково было общее убеждение первых отшельников и непреложность его утверждена авторитетом Св. Антония.²³ Никифор Каллист, называет первых палестинских отшельников – solitarii рhilosoplii,²⁴ и это название вполне определяет истинный характер их жизни. Определенных правил, по которым бы складывалась жизнь палестинских отшельников до IV в. не было, так как это были первые подвижники христианской церкви; они руководствовались лишь теми примерами строгого подвижничества, какие представила им первенствующая церковь, а некоторые брали для себя образцами отшельников ветхозаветной церкви. Кроме Иоанна Крестителя, таковыми были: Илия, Елисей, сыновья пророков, которые жили в полях и пустынях, и имели шатры вблизи вод Иордана. Живя в какой либо горной расселине или убогой келье, сооруженной собственными руками, палестинские отшельники в устройстве своей внутренней и внешней жизни были совершенно самостоятельны; ни в своих взаимных сношениях, ни в отношении к церкви и государству они не руководствовались определенными канонами. Церковь не выделяла отшельников из ряда мирян и не заботилась дать им такую организацию, которая соответствовала бы особенностям их религиозной жизни. Отсутствие выработанных правильных начал внутренней жизни отшельничества, неопределенность отношений к нему церковной власти могли стать (и действительно стали) причиной уклонения первых аскетов от истинного их назначения. Отшельничество хорошо, но мы не считаем его полезным для всех, писал Иоанн Кассиан,²⁵ раскрывая сущность разных видов подвижничества. Горе тому, кто один; если он падет, то нет никого, кто бы ему помог, писал Василий Великий.²⁶ Пока число отшельников было незначительно, недостаточная подготовка некоторых из них к уединенной созерцательной жизни мало бросалась в глаза; но в конце III-го и в начале IV-го веков, когда в христианском обществе возникло необычайное стремление к пустынному подвижничеству, и когда всему миру известны стали высокие его образцы, прославившиеся в Египте, начинают появляться попытки к устранению неустройств внутренней жизни отшельничества. Разбросанные в пустыне одиночники соединяются в общества и, под руководством опытного подвижника, упражняются в избранном роде жизни. Такие общества не были пока формальными монастырями, но составляли прямой переход к ним. Аскитирия, настоятельницей которой была преп. Сосанна, настолько приближалась, по своему устройству, к монастырям, что арх. Антонин, рассмотрев житие этой святой, пришел к тому выводу, что около 275 г. не только в пустынях египетской и иорданской, но и в самом Иерусалиме уже процветало правильно организованное жительство с уставом, братством, игуменом, с монастырскими стенами, с монашеским образом.^.27

Первую попытку организовать жизнь палестинских отшельников, подчинить их известным правилам, сделал палестинский подвижник IV-го в. Иларион Великий. Подражая примерам египтян, начала любомудрствовать и Палестина; здесь процветал преп. Иларион, до которого не было монастырей в Сирии и не известно было ни одного монаха, который был основателем этого образа жизни и подвигов в означенной области. Господь воздвиг в Египте старца Антония, в Палестине – юношу Илариона.²⁸

Родиной преп. Илариона (род. 291 г.) было селение Фавафа, лежавшее в пяти милях к югу от палестинского города Газы, вблизи потока, который впадал в море.²⁹ Население Газы и её окрестностей состояло по преимуществу из язычников; язычниками были и родители преп. Илариона, о которых блаж. Иероним говорит, что они предавались идолослужению и что в лице Илариона как бы роза расцвела от терния.³⁰ О первых годах жизни Илариона его биограф ничего не говорит; можно, однако, предположить, что первоначальное образование он получил в газских языческих школах. Благодаря частым торговым сношениям Газы с Египтом, жителям первой было известно высокое состояние просвещения в александрийских школах. Некоторые из александрийских грамматиков пользовались большой известностью на востоке; под их руководством изучались гуманные и богословские науки. Во главе знаменитой катехизаторской александрийской школы, бывшей в III-м в. высшей школой церковного богословия, находился Ахилла или Архелай, которому Св. Василий дал имя Великого.³¹ Согласно существовавшему в Газе обычаю, Иларион был послан, по окончании курса газских школ, в Александрию к грамматику. Имя грамматика не указывается, но судя по тому, что Иларион был еще в это время язычником, можно думать, что и грамматик, которому поручалось его воспитание, тоже был язычником. В школе грамматика Иларион выказал свои дарования и в короткое время сделался знатоком красноречия.³² Живя в Александрии, преп. Иларион посещал, конечно, и школы других грамматиков, в том числе и школу Ахиллы. Здесь впервые могла зародиться в будущем великом подвижнике склонность к христианству, а бесчеловечное и несправедливое гонение, какому подверглась с 302 г., в числе прочих восточных церквей, церковь египетская, побудило его ближе ознакомиться с вероисповеданием гонимых и принять его. Став верующим в Господа Иисуса, преп. Иларион не находил, как прежде, удовольствия ни в диких страстях цирка, ни в крови арены, ни в разнузданности театра, но всё его наслаждение было в церковных собраниях, который он посещал самым ревностным образом.³³

Когда гонение стало слишком тяжелым и среди христиан проявились случаи отпадения от веры, в Александрии явился великий египетский отшельник – Св. Антоний. Приход его произвел чрезвычайное впечатление на всех жителей Александрии; он ободрил ослабевших от тяжести гонений александрийских христиан и побудил их к терпеливому перенесению дальнейших мучений. Удивляясь Образу жизни сурового отшельника, многие из христиан решили последовать его примеру и поселиться в пустыне. Преп. Иларион тоже был в числе тех, которых пример жизни и подвигов Св. Антония заставил предпочесть лишения пустынной жизни мирским удовольствиям.³⁴ Монастыри Св. Антония, наполненные божественными ликами поющих, читающих, постящихся, молящихся и радующихся о будущем трудящихся для подавания милостыни и соединенные узами взаимной любви и совершенного согласия,³⁵ побудили Илариона стать в число ищущих духовного руководства великого отшельника. Жившие под руководством Св. Антония не имели определенных монастырских правил; у них было положено подражать в своих подвигах авве, и это подражание было главным объединяющим звеном для членов общины Св. Антония. Для Илариона, будущего организатора монашеской жизни в Палестине, весьма важно было ближе стать к великому авве и пользоваться непосредственным его руководством. Блаженный Иероним говорит, что Иларион был одним из ближайших учеников Св. Антония; последний как бы предвидел то значение, какое будет иметь деятельность юного подвижника для развития монашеской жизни в Палестине, и потому обнаружил особенную заботливость о его духовном воспитании. В течение своего двухмесячного пребывания³⁶ в верхне-египетской пустыне, преп. Иларион часто вёл беседы со своим учителем, предметом которых была любомудрственная жизнь и её устройство.³⁷ Помимо бесед, полных духовной мудрости, преп. Иларион мог почерпать обильные уроки для себя и из того образа жизни, какой вел его учитель, всегда наблюдая, как част был Св. Антоний на молитву, как смиренен в обращении с братией, строг в порицании, быстр в увещании и как никогда никакая слабость не могла сокрушить его воздержания и суровости его пищи.³⁸ Все наставления Св. Антония и нравственные уроки, извлеченные из образа его жизни, преп. Иларион сохранил в своем сердце и решил устроить по ним свою дальнейшую жизнь.

В монастыре Св. Антония преп. Иларион не начинал еще воинствовать, т. е. не был подвижником в строгом смысле этого слова, потому что у Антония, к которому ежедневно приходило много посетителей, ему нельзя было безмолвствовать по своему желанию. Не вынося множества тех, которые стекались к святому мужу по причине различных страданий или нападений демонов и не считая подходящим видеть в пустыне толпы горожан, преп. Иларион, вместе с некоторыми монахами (блаж. Иероним не сообщает, были ли то палестинские уроженцы или египетские), возвратился в 306 г. на родину. Расставаясь с пятнадцатилетним подвижником, Св. Антоний дал ему свой кожаный пояс, который преп. Иларион должен был всегда носить на себе. На родине преп. Иларион застал то же бесчеловечное гонение, какое было и в Египте; газские язычники неутомимо преследовали и предавали разнообразным пыткам христиан. Печальное положение газской церкви укрепило преп. Илариона в мысли предаться уединенной созерцательной жизни. Родители не могли препятствовать отшельническим его стремлениям, так как они умерли до возвращения преп. Илариона из Египта, а посему, раздав, по примеру своего великого наставника, доставшееся ему в наследство имущество бедным и братьям и вооружившись одной надеждой на Христа, преп. Иларион поселился в пустыне, расположенной между морем и болотом, по береговому пути в Египет, в 10-ти верстах от газской пристани Маюмы и в 20-ти – от родного селения. Местность, избранная Иларионом для подвигов, была как бы окровавлена разбойниками, но, не смотря на это, подвижник презрел смерть телесную, избегая смерти духовной. Все удивлялись твердости его духа, не допускали возможности того, чтобы, при своем юном возрасте и слабом телосложении, он мог выдержать трудности одиночной жизни. Но, не напрасны были то внутреннее пламя и те искры веры, которые светились в глазах преп. Илариона.³⁹ Прикрыв члены тела хитоном, имея кожаное препоясание Св. Антония и простой деревенский плащ, он наслаждался обширной и ужасной пустыней, в которой не имел определенного места для своих отшельнических подвигов. Полная борьбы и лишений уединенная жизнь преп. Илариона продолжалась в течение 22 лет (с 306 по 328 г.); он избирал самые трудные виды отшельнических упражнений и в выборе их видно желание подражать Св. Антонию и другим египетским монахам. Как и Св. Антонию, ему пришлось выдержать упорную борьбу с демонскими искушениями, которым он противопоставлял строгий пост и непрерывный труд. Чтобы дать понятие о степени лишений первого палестинского монаха, мы приведем здесь слова блаж. Иеронима и Созомена, которыми они изображают внешний образ жизни преподобного Илариона. С шестнадцатого до двадцатого года своей жизни преп. Иларион защищал себя от зноя и дождя небольшой кущей, сплетенной из тростника и пальмовых листьев, затем он выстроил маленькую келию из кирпича, хвороста и разбитых черепиц, высотой в пять футов (ниже его роста), длиной несколько побольше высоты его тела, так, что можно было думать, что это скорее могила, нежели дом; стоя в этой келии, надобно было наклонять голову, лежа – подгибать ноги. Волосы преп. Иларион стриг раз в год, ко дню Пасхи, до самой смерти спал на голой земле и тростниковой подушке; свой хитон он никогда не мыл, говоря, что излишне искать чистоты во власянице и не надевал новой туники прежде, чем совершенно разрывалась прежняя. Для поддержания ослабевающей от таких суровых трудов жизни, преп. Иларион через три, а иногда через четыре дня, принимал несколько смокв и сок трав. Зная наизусть священное писание, преп. Иларион читал его как бы в присутствии Божием после молитв и псалмов.⁴⁰

Во всё двадцатидвухлетнее пребывание в пустыне, преп. Иларион ни разу не нарушал своего уединения и не входил в города и села; но молва о подвигах необыкновенного подвижника распространилась как среди мирян, так и среди отшельников. Первые стали искать у него помощи и облегчения в своих страданиях, вторые, зная преп. Илариона, как любимого ученика Антония Великого, ожидали от него столь же благого влияния на палестинское отшельничество, какое оказал Св. Антоний на египетское. Ряд чудесных исцелений, полученных разными лицами по молитве преп. Илариона, стали привлекать все большее и большее внимание палестинских христиан к его личности; на преп. Илариона начали смотреть не как на отшельника только, подобного другим, но как на родоначальника нового образа жизни палестинских отшельников, продолжателя дела Св. Антония, его преемника по силе данных ему божественных даров. Такой взгляд на преп. Илариона с особенной ясностью высказался в словах Аристенеты, жены префекта претории Востока. Когда, не смотря на все просьбы Аристенеты выйти из келии в Газу и помолиться над её болящими детьми, преп. Иларион, ссылаясь на свое обыкновение не входить в города, отказывался удовлетворить её желание, то последняя поверглась на землю и воскликнула: Иларион, раб Божий, возврати мне моих детей! Те, которых Антоний сохранил в Египте, пусть будут спасены тобой в Сирии.⁴¹

Слух о посещении преп. Иларионом Газы и об исцелении детей Аристенеты, по словам блаж. Иеронима, распространился в Палестине; к нему стали стекаться жаждущие его видеть, слышать и получить его благословение не только из Сирии, но и Египта. Многие из приходивших уверовали во Христа и произнесли монашеские обеты,⁴² т. е. добровольно подчинились духовному руководству преп. Илариона, избрав его своим аввой. Подчинение общему авве естественно должно было соединить их в одно общество, и это общество образовало в 328 г. первую исторически известную мужскую монашескую обитель в Палестине. Члены Газской общины окружили келию своего учителя рядом других келий, в большем или меньшем расстоянии от последней. Численный состав монастыря преп. Илариона быстро увеличивался, слава святости его основателя привлекала в него даже западных христиан. Блаженный Антоний, слыша о подвигах и жизни своего палестинского ученика, писал к нему и с удовольствием получал от него послания; всем болящим, приходившим к нему из Сирии, он говорил обыкновенно: зачем вы пожелали беспокоиться так издалека, когда у вас есть там мой сын Иларион? Такой отзыв великого египетского подвижника о деятельности преп. Илариона не мог не возвысить его авторитета в глазах отшельников и всей вообще палестинской христианской общины. Как Антоний в Египта, так Иларион в Палестине стал образцом для многочисленных любителей уединения и безмолвия, а подвиги его предметом всеобщего удивления. По примеру газской обители стали возникать монастыри во всей Палестине и монахи спешили стать в число её членов.⁴³

Что же представляла первая палестинская обитель по своему внутреннему устройству, и какое имела значение деятельность преп. Илариона, её основателя и руководителя, для развития монашеской жизни в Палестине?

Блаж. Иероним, сопоставляя отшельника Павла с преп. Иларионом, весьма удачно отмечает значение последнего в истории палестинского монашества. Мы презираем, пишет он, речи злословящих, которые, прежде унижая моего Павла (Фивейского), может быть, будут унижать и Илариона: на первого они клеветали по поводу его уединения, второму будут ставить в укор общительность; первого считали не существовавшим, потому что он всегда скрывался, второго сочтут пошлым, потому что его видели многие.⁴⁴ Итак, деятельность преп. Илариона, по свидетельству его жизнеописателя, направлялась к тому, чтобы заменить прежнюю разрозненность, господствовавшую среди отшельников, подобных Павлу Фивейскому, общинной формой жизни, которая внесла бы большую определенность во взаимные отношения отшельников. Как первая попытка общинного устройства жизни палестинских отшельников, газская обитель представляла много несовершенств. Она, подобно монастырю Св. Антония, не имела определенных правил,⁴⁵ которые указывали бы её членам на их отношение к настоятелю, определяли бы их обязанности и узаконили известный распорядок монастырской жизни. По внутреннему своему устройству обитель преп. Илариона представляла скорее добровольный союз отшельников, вызванный сознанием необходимости ограничить бывший до того свободным выбор места и рода подвигов, чем строго организованную общину.

Союз имел во главе славного подвижника, который путем долгого опыта убедился, как трудна и опасна жизнь одиночного отшельника, лишенного общения с подобными ему ревнителями благочестия. В виду этих опасностей он желал, чтобы каждый из стремившихся предаться уединенным подвигам, сперва показал себя способным переносить трудности пустынной жизни, подготовился бы к ним под руководством опытного в подвижничестве лица. В глазах преп. Илариона подвижничество было одним из вернейших путей к духовному преуспеянию, и он всегда радовался увеличению числа отшельников. Каждому из искавших его духовного руководства преп. Иларион говорил, что избираемый им образ жизни представляет главнейшее средство к достижению евангельского совершенства, так как мимо ходит зрак здешнего мира, и истинная жизнь есть та, которая приобретается лишениями.⁴⁶ Подобно Антонию Великому, он часто посещал разбросанные в пустынях юго-западной части Палестины монастыри,⁴⁷ давая их обитателям наставления относительно тех подвигов и добродетелей, в которых должны они преуспевать. Посещения эти были одним из главных средств к объединению отшельников и имели правильный, а не случайный характер. Заранее преп. Иларион распределял по тетрадке, у кого он должен переночевать, кого посетить мимоходом; были и определенные (пред сбором винограда) дни, в которые совершались обхождения келии монахов. Когда обыкновение преп. Илариона стало известным братьям его монастыря, то многие из них приходили к нему и обходили вместе с ним монастыри. На первых порах к этим торжественным и многочисленным шествиям (число сопровождавших преп. Илариона доходило иногда до 2000 человек) газские язычники отнеслись недружелюбно: они отказывали путешественникам даже в пропитании, почему провожавшие преп. Илариона брали продовольствие с собой; но с течением времени, когда выяснилась цель путешествий, каждое селение с радостью предлагало соседним монахам пищу для принятия святых.⁴⁸ Нельзя допустить, чтобы посещения келий братии обходились без наставлений и увещаний и не имели воспитательного характера; если бы они не преследовали такой цели, то были бы совершенно излишни. Ни блаж. Иероним, ни Созомен не говорят о содержании этих увещаний, но несомненно, что ученик Св. Антония подражал в ведении их своему учителю, говоря братии о той внешней и внутренней борьбе, какой подвергаются живущие в уединении и о средствах выйти из неё победителем.

Не все, однако, иноки газского монастыря радостно встречали приход преп. Илариона; были такие, которых тяготили эти посещения, так как в них они видели подчинение прежде свободной жизни отшельников внешнему надзору. В житии преп. Илариона повествуется; о скупом брате⁴⁹ который всячески уклонялся. от посещения его келии аввой, предвидя, что это посещение повлечет за собою материальные потери. Когда монахи, зная порок брата и вместе желая исцелить его, просили Илариона посетить его келию, то преподобный отвечал: зачем вы хотите сами быть обиженными и причинить беспокойство брату? Услышав такой отзыв аввы, скупой отшельник стал усиленно просить, чтобы и его келия была включена в ряд ночлегов, но когда преп. Иларион и сопровождавшие его подошли к винограднику скупого, то увидели нарочито расставленных сторожей, которые, бросая камни и вертя пращами, отогнали приближавшихся. Случай со скупым братом показал преп. Илариону, насколько сильна приверженность к земным благам у некоторых из иноков его монастыря, которые, по заповеди Спасителя, должны были оставить и мысль о них; посему он обратил особенное внимание на искоренение среди них этого порока, всегда отвращаясь тех монахов, которые, вследствие какого-то недоверия к будущему, откладывали из своего (имения) и имели рачение или к деньгам, или к одежде, или к чему либо из других вещей, преходящих вместе с миром. Одного монаха, входившего в состав братии газского монастыря, преп. Иларион исключил из её членов за то, что он через меру осторожно и трусливо заботился о своем огороде и имел немного денег, и не изменил такого решения, не смотря на просьбы ближайшего своего ученика и друга Исихия.⁵⁰ Порицая скупость, как порок, несовместный с началами истинно-отшельнической жизни, преп. Иларион с особенной радостью одобрял случаи нестяжательности и радушия, проявлявшиеся среди братии его общины, обещая радушным инокам Божие благословение. Монах Савва, предоставивший весь свой виноградник в пользование сопровождавших преп. Илариона, видимо был благословлен Богом за это доброе дело, так как собрал со своего виноградника втрое более против обыкновенного, тогда как вино скупого брата сделалось негодным к употреблению.⁵¹

Руководителем иноков Газской монашеской общины преп. Иларион состоял в течение тридцати лет; в этот период времени вокруг его жилища образовался большой монастырь, состоявший из множества келий, разбросанных, подобно шатрам кочевых племен, в пустыне южной части Палестины. Нравственно религиозный склад его и выдающийся по святости образ жизни были причиной особенного уважения, оказываемого ему жителями Палестины. Пусть другие, пишет блаж. Иероним, удивляются чудесам, которые сотворил преп. Иларион; пусть удивляются невероятному воздержанию, знанию, смирению; я же ни перед чем так не изумляюсь, как перед тем, что он мог попирать славу и почести. К нему стекались епископы, пресвитеры, толпа клириков и монахов, матрон и христианок, и из разных городов и полей простой народ; а он не мечтал ни о чем другом, как об уединении.⁵² Видя, что избранное им для подвигов место наполняется всякого рода людьми, которые нарушают пустынное уединение, он ежедневно плакал и с невероятной тоской вспоминал о прежнем образе жизни. Многолюдство, заменившее прежнее одиночество, напоминало ему о мире, которого он избегал, и вызывало скорбные чувства. Я опять вернулся в мир, со слезами повторял преп. Иларион, и приял награду в жизни. Вот жители Палестины и соседних областей думают, что я имею какое-либо значение и, под предлогом монастыря, имею полную утварь для управления братией.⁵³ Иноки монастыря, особенно Исихий, замечая скорбь своего настоятеля, берегли его, относились к нему с чрезвычайной любовью, не желая лишиться столь опытного аввы; но намерение преп. Илариона было слишком твердым. К внутренним побуждениям присоединились внешние причины, и великий подвижник решил осуществить свое стремление к пустынножительству. Последовавшая в 355 г. смерть Св. Антония, гонения газских язычников против христиан, и, наконец, предвиденное преп. Иларионом наступление (с 361 г.) тяжелых для газской общины обстоятельств царствования императора Юлиана побудили его оставить основанный им монастырь и направиться в Египет. Когда это решение стало известными, то в Палестине объявилось, как бы, некоторое опустошение и прекращение дел, так как более 10 000 человек различного пола и возраста собрались, чтобы удержать преп. Илариона, но он оставался непоколебимым и, провидя грядущие гонения, говорил: не сотворю лживым Господа моего, не могу видеть разрушенные церкви, попранные алтари Христовы, кровь моих духовных сыновей и угрожал, что не примет ни пищи, ни пития, пока его не отпустят.⁵⁴ Простившись с братией своего монастыря, он, в сопровождении бесчисленной толпы провожатых, оставил пустыню; по прибытии в Витилий (теперь телл-ел-Аджаль), преп. Иларион уговорил толпу вернуться, избрав предварительно 40 монахов, которые должны были иметь путевые припасы и могли выходить в путь натощак. Кратковременное пребывание преп. Илариона в Витилии ознаменовалось обращением в христианство деда историка Созомена – Алафиона и его семейства, члены которого были строителями весьма многих церквей и монастырей, украшались святости жизни и любови к странникам и бедным.⁵⁵ Витилий был последним палестинским городом, посещенным преп. Иларионом; остальные годы своей жизни великий подвижник провел вне Палестины, в непрерывных путешествиях и переходах с одного места на другое. Так в Египте посещены были им Лихнос, Февват, Вавилон, Афродитон⁵⁶ – место подвигов Св. Антония, Александрия, некоторые из дальних оазисов; затем, оставив Африку, он переплыл на корабле в Сицилию, отсюда направился в г. Епидавр в Далматии и, наконец, основал свое местопребывание на острове Кипре. Вероятнее всего, что на о. Кипре преп. Иларион получил степень священства, будучи рукоположен своим учеником Епифанием, епископом Кипрским.⁵⁷

После того, как преп. Иларион оставил Палестину, для основанной им обители наступили тяжелые времена: она стала подвергаться обидам со стороны газских язычников. Быстрый рост общины, благотворное влияние её основателя на жителей Палестины, обращение в христианство язычников Элузы, морской Газы и др. местностей – все эти обстоятельства не мало беспокоили газских фанатиков. Но высокое уважение, какое оказывали начальники Палестины преп. Илариону, святость его имени сдерживали открытое проявление их ненависти. Когда же при имп. Юлиане благоприятное для христиан положение дел в империи изменилось, когда Маюма – Констанция потеряла данную ей имп. Константином независимость и вновь была подчинена язычествующей Газе,⁵⁸ тогда газские фанатики явились самыми ожесточенными гонителями преследуемых. Наряду с язычниками, противниками маюмских христиан, явились аргане, которым имп. Юлиан возвратил отнятые православными императорами права. Язычникам казалось теперь наиболее удобным привести в исполнение давнишнее свое намерение – казнить Илариона, чародея и христианина, который был причиной неоднократного посрамления уважаемого ими божества Марны.⁵⁹ Вместе с арианами они направились к ненавистному для них монастырю; но преп. Илариона не было уже в нем. Тогда, возвратившись в Газу, они испросили у императора позволение разрушить его монастырь, подвергнувши предварительному наказанию и изгнанию монахов. Разрешение было дано, и монастырь преп. Илариона, вернее пустынные келии, был разрушен, а многие из монахов были убиты. Газские префекты желали было схватить и самого Илариона, для чего отправились в Александрию, но, накануне их прибытия в монастырь, где жил преп. Иларион, последний ушел в один из пустынных египетских оазисов. По смерти имп. Юлиана была сделана попытка восстановить монастырь из развалин; оставшаяся в живых монастырская братия послала к преп. Илариону монаха Адриана с известием о смерти императора-язычника и с просьбой возвратиться к остаткам основанного им монастыря, но подвижник отказался выполнить их желание.⁶⁰ Впрочем, преп. Иларион не оставил без поддержки газской общины; через настоятеля её Исихия, своего преемника и друга, он посылал ей приветствия и советы.⁶¹ При смерти преп. Илариона (21 октября 371 или 372 г.) Исихий не присутствовал, так как был послан им в Палестину приветствовать братию и посмотреть пепел газского монастыря; явившись на остров Кипр после кончины преподобного, он, согласно завещания, наследовал все его богатства: евангелие, шерстяную тунику, кукуль и хитон. Исихий прожил десять месяцев в том садике, где было погребено тело его учителя; усыпивши в течение этого времени бдительность киприотов, чрезвычайно чтивших почившего, он с большой опасностью для своей жизни похитил тело его и перевез в Палестину.⁶² В сопровождении огромной толпы монахов и горожан великий подвижник был похоронен в своем монастыре; причем обнаружилось, что туника, кукуль и плащ его были не повреждены и всё тело цело, как будто было еще живо, и издавало такое благоухание, что можно было думать, будто оно умащено благовониями. И доныне, так заканчивает свое повествование блаж. Иероним, можно заметить большое соревнование между палестинцами и киприотами, из коих первые хвалятся, обладая телом Илариона, вторые – его духом. И в той и в другой местности ежедневно совершается много чудес, но более в садике на о. Кипре, потому что он более любил это место.⁶³

Во время пребывания преп. Илариона в Палестине газская монашеская община была в цветущем состоянии, а личность её основателя пользовалась всеобщим уважением, являясь как бы притягательной силою для всех стремившихся к созерцательной жизни. С года удаления преп. Илариона в Египет (356 г.) начинается постепенный упадок первой палестинской обители. Исихий, подобно своему учителю, должен был оставить газскую обитель, спасаясь от ярости язычников.⁶⁴ Епифаний, основавший свой монастырь близ своей родины – селения Визандуки, избран был епископом Кипрским.⁶⁵ Часть учеников преп. Илариона (Созомен называет Саламиния, Фускона, Малхиона и Криспиона⁶⁶) отделилась от газской общины и начала любомудрствовать вблизи Витилии. В V и VI в.в., когда монашеская жизнь в Палестине достигла чрезвычайного развития, община преп. Илариона не упоминается в числе центров, которые руководили этим развитием. Были, очевидно, причины, вызвавшие быстрый упадок первой палестинской монашеской общины. Первый удар, пресекший увеличение братии монастыря преп. Илариона, был нанесен язычниками; разрушение, постигшее газский монастырь при имп. Юлиане; было слишком тяжело и неожиданно. Но не в нём, однако, заключается главная причина упадка монастыря. Разрушались (и неоднократно) и другие славные монастыри Палестины; разгонялись и убивались кочующими племенами населявшие их подвижники, но место убитых занимали новые любители божественной философии, и монастыри опять достигали прежнего положения. Если монастырь преп. Илариона пришел в упадок так скоро после смерти своего основателя, то можно думать, что причины такого явления коренились глубже – во внешнем и внутреннем строе самого монастыря.

Избранное преп. Иларионом место для монастыря находилось в южной части Палестины, вдали от священного её города и, по своему положению, скорее относилось к Египту, чем к Палестине. С Газой и её окрестностями не связывались священные воспоминания из новозаветной истории; они и не могли, посему, привлекать к себе палестинских отшельников, которые с особой охотой избирали для своих подвигов такие, именно, места.⁶⁷ Пустыня, в которой были разбросаны келии братии газского монастыря, представляла лишенную гор равнину; необходимо, следовательно, было устраивать жилища, заботиться о них, тогда как другие местности Палестины (напр. Иудейская пустыня) представляли бесчисленное множество горных пещер, которые служили природным пристанищем для отшельников. В эти места и направлялись любители уединения; здесь могли найти убежище и изгнанные из газского монастыря монахи. Пока преп. Иларион не оставлял Палестины, то он освящал своим пребыванием избранное для монастыря место; лишенная великого подвижника местность близ Газы не могла уже привлекать к себе отшельников. Потому-то оставшиеся в развалинах обители монахи требовали, чтобы преп. Иларион возвратился из Египта в Газу, говоря, что он должен вернуться к остаткам своего монастыря с целью поддержать его значение.

Не обещал долговременного существования первой палестинской монашеской общине и её внутренний строй. При разборе жития преп. Илариона обращает на себя внимание отсутствие в общине правил, которые определяли бы жизнь каждого из братии, указывали бы отношения их к настоятелю. Поселяясь вблизи келии Илариона, каждый из иноков имел в виду почерпать уроки подвижнической жизни в деятельности настоятеля общины, но не думал о полном покорении своей воли – воле другого; он выслушивал советы и наставления аввы, как более опытного в духовной жизни подвижника, но не ставил их для себя законом. Иноки газской обители, хотя и вверяли себя духовному руководству преп. Илариона, но это руководство не имело обязательного характера. Монастырь преп. Илариона, подобно монастырю Св. Антония, не имел в своем устройстве ничего того, что служит связью между членами одной общины; отсутствовал у них авва – начальник в строгом смысле этого слова, не было определенных правил и общих собраний – всего того, что превращает отшельников в членов монашеской общины. При такой неопределенности своего устройства обитель преп. Илариона не могла рассчитывать на долговечность и была, в существе дела, начальной и потому переходной формой, первым опытом общинного устройства монашеской жизни в Палестине; как таковая, она должна была уступить место другим, более совершенным по своему устройству, монастырям. Замечательно, что не только по своему внутреннему устройству, но и по продолжительности существования обитель преп. Илариона напоминает монастырь Св. Антония; как в Египте слава монастыря Св. Антония не пережила смерти его основателя, так и в Палестине газская обитель привлекала к себе отшельников только высокой подвижнической жизни преп. Илариона. Заслуга последнего в том, что он, подобно Св. Антонию, был человеком, возбудившим общее стремление к пустынножительству и первый указал необходимость и превосходство совместной жизни отшельников.

В то время, как газская монашеская обитель клонилась, после непродолжительного цветущего состояния, к упадку, в северо-восточной части Палестины возникла новая община, которой суждено было стать родоначальницей многих славных палестинских монастырей. Основателем ею был Св. Харитон-Исповедник, которого Иоанн Мосх называет первым пустынником Палестины.⁶⁸ Жизнь Св. Харитона описана неизвестным палестинским монахом VI или VII в., который допустил в своем описании хронологические неточности, чем значительно затруднил определение времени его деятельности. Исповедничество Св. Харитона он относит ко времени императора Аврелиана (270–275 г.),⁶⁹ которому принадлежит пятый эдикт о гонении, не получивший повсеместного в империи распространения и не успевший дойти до крайних её пределов вследствие вскоре последовавшей во Фракии смерти императора. После смерти Аврелиана заключенные в темницы христиане были освобождены; освобожденный, вместе с прочими Харитон-Исповедник направился в Иерусалим и здесь предался созерцательной жизни. Полагая, согласно с составителем жития, освобождение Св. Харитона из темницы в 276 г., мы начало его подвижничества должны отнести не позже как к 280 г. Но в том же житии говорится, что Св. Харитон стал вести новый образ жизни во время пребывания на Иерусалимском престоле епископа Макария (314–333 г.), который освятил церковь в первой Харитоновой лавре.⁷⁰ На основании последнего указания биографа Св. Харитона и слов блаж. Иеронима, что до 328 г. в Палестине не было ни одной монашеской общины и первой была община газская, основанная преп. Иларионом, основание первой лавры Св. Харитона относят к 330 г.⁷¹ Если признать теперь обе хронологические даты биографа Св. Харитона (время исповедничества и основания первой лавры) равно справедливыми, то получится невероятный вывод, – что Св. Харитон начал подвижническую жизнь, имея около 75 л. от роду, так как мучения за веру Христову он принял не раньше тридцатилетнего возраста. Очевидно, что автор жития допустил ошибку, относя исповедничество Св. Харитона ко времени императора Аврелиана.

Преследование христиан при имп. Аврелиане не было ни повсеместным, ни чересчур тяжелым (исключая Галлию); некоторые церковные историки предполагают даже, что оно не коснулось Малой Азии.⁷² Во всяком случае черты, которыми описывает составитель жития Св. Харитона то гонение, в которое пострадал этот подвижник, не могут быть относимы к гонению при Аврелиане. Такой жестокости и разнообразия мучений преследования язычников достигали при других императорах; гонение, о котором пишет биограф Св. Харитона, напоминает позднейшие гонения (с 302 г.) – Галериево, Максиминово, или Ликиниево, как и предполагает Штильтинг.⁷³ При таком предположении устраняются сами собой те затруднения, в какие вводит исследователя жития Харитона-Исповедника его биограф. Нам кажется, что это предположение может перейти в уверенность, если слова Св. Харитона: я ученик Феклы, которая на подобие светильника блещет в стране Иконийской, и великого глашатая благочестия Павла, который и её саму приготовил к борьбе за Христа,⁷⁴ понят буквально, т. е. допустить, что Св. Харитон говорит здесь о палестинских мучениках последнего гонения Фекле и Павле, а не указывает только на то, что он желал следовать примеру и убеждениям Св. Феклы, ученицы ап. Павла.⁷⁵ Указ, в силу которого Св. Харитон был освобожден из заключения, принадлежал или Галерию-Максимиану (311 г.), или Максимину (312 г.), так как преемник Аврелиана – Тацит не издавал распоряжения о прекращении гонения.⁷⁶

Приурочив начало подвижничества Св. Харитона к первым годам IV в., мы можем приступить к изложению тех фактов его жизни, которые имеют значение для уяснения развития монашества в Палестине. Биограф Св. Харитона ничего не говорит о первых годах его жизни; он начинает свое повествование о сем подвижнике со времени его исповедничества. Св. Харитон был предстоятелем Иконийской церкви, когда в Иконии, главном городе малоазийской провинции – Ликаонии, было получено императорское распоряжение о преследовании христиан. Начальник города, тотчас по получении императорского указа, повелел насильно привести Св. Харитона к судейскому креслу архонта, надеясь, что отречение его от Христа значительно ослабит иконийскую христианскую общину. Но Св. Харитон не напрасно занимал первое место среди иконийских христиан: заявив игемону, что, как ученик Феклы, он с охотой готов перенести все страдания за веру Христову, Св. Харитон не только отстаивал истинность исповедуемой им религии, но старался убедить самого консула, что те боги, поклонение которым требует императорский указ, не боги, а изделия рук человеческих, и что почитание их не что иное, как грубое суеверие.⁷⁷ Возмущенный словами Св. Харитона, консул приказал снять с него одежды и беспощадно бичевать воловьими жилами; прервав бичевание, он обратился было к святому с предложением принести жертву богам. Нет, отвечал бичуемый: я не принесу им жертвы; если мне предстоит и тысячу раз умереть за моего Спасителя, то я предпочту это необходимости принести жертву гибельным демонам. Его подвергли вторичному, еще большему бичеванию, и затем отнесли в темницу. Консул неоднократно и впоследствии призывал к себе исповедника и употреблял все средства мучителей (лесть, предложение почестей) с целью склонить его к принесению жертвы богам; но, видя, что Св. Харитон еще более укрепляется в своей твердости и по-прежнему продолжает обличать лживость языческих богов, он заключил его, окованного железом, в темницу.⁷⁸

Преемник императора-гонителя издал распоряжение о прекращении преследования христиан и об освобождении из тюрем всех заключенных во время гонения. В числе освобожденных был и Св. Харитон, уже мертвый для мира и решивший посвятить свою жизнь Христу. Подобно многим другим исповедникам, он решил уйти в пустыню. Св. Харитону, жителю Малой Азии, самым удобным местом для подвигов казалась окружавшая Иерусалим пустыня, в которой было не мало одиночных подвижников, проводивших время в сделанных из камыша келиях или горных пещерах. Но прежде, чем намерение относительно пустынножительства было приведено в исполнение, Св. подвижнику пришлось перенести еще ряд испытаний. Пустыня, окружавшая Св. город, не была местом вполне безопасным для путешественников; кочующие в ней племена и разбойники часто нападали на проезжавших и убивали их. Нападению этих злых людей подвергся и Св. Харитон; они, предполагая, что одинокий путешественник имеет при себе дорожные запасы, схватили его и увели в свою пещеру. Чудесным образом освободившись от этой новой опасности, Св. Харитон стал распорядителем оставшегося после разбойников имущества, одну часть которого он роздал нищим и пустынным отцам (τοῖς ἐπ’ ἐρημίας πατράσι – не отшельникам, но бежавшим в пустыню от преследований за веру), а на другую устроил великую и славную лавру и святейшую в ней церковь, которую освятил Иерусалимский епископ Макарий.⁷⁹ В составленном по преданию житии Св. Харитона нет указания ни на местоположение основанной им обители, ни на её внутреннее устройство; между тем влияние лавры Фаран на развитие монашеской жизни в Палестине, значение её, как образца, по которому воздвигались другие лавры, центра, около которого они группировались, необходимо требуют разрешения этих вопросов.

Основанием лавры Фаран Св. Харитон положил начало многочисленному ряду монастырей, возникших впоследствии в Иудейской пустыне,⁸⁰ с IV в. получившей еще название пустыни Св. Града. Пустыня Св. Града обнимала, по словам арх. Леонида, все лавры и монастыри в окрестностях Иерусалима, т. е. в Иерихонской долине, над Иорданом, в Сорокадневной пустыне, около Фекои и Мертвого моря.⁸¹ Начинаясь за Вифанией, эта пустыня простирается далеко на север (крайний пункт – Иерихон), доходит на востоке до Мертвого моря, на западе захватывает окрестности Вифлеема, Фекои и Хеврона и на юге сливается с аравийской пустыней. Путешественники изображают эту пустыню каменистой, безлесной и безводной местностью, которая изрезана сухими балками, идущими с запада на восток, и изрыта оврагами с многочисленными пещерами. Наглядное описание поверхности Иудейской пустыни представил Шик: Восточная отлогость горного Иудейского хребта гораздо отвеснее и ужаснее к Иордану и Мертвому морю, чем к западу. Посему в этой части горного хребта встречаются крупные стремнины, ужасные овраги и дикие каменистые долины, тогда как к западу долины значительно мягче и нежнее, а горные утесы менее отвесны. Дальнейшее различие между западной и восточной отлогостями состоит в том, что к западу горы постепенно понижаются, к Мертвому же морю горная отлогость совершенно приметно образует три выступа, причем всякий раз между горной отлогостью и близ лежащим выступом возникает площадь равномерно гладкой земли, во крутизне гор и долин при спуске к глубже лежащему выступу всегда круче. Конечно, эти три горных выступа тянутся не в совершенно прямом направлении, но, благодаря меловым кряжам, за которыми берут начало круто ниспадающие ужасные долины, они легко узнаются. Первый ясно различаемый уступ направляется от Масличной горы на юг к Вифлеему. Второй – начинается около половины пути из Иерусалима к Иорданской долине и тянется не на юг, как первый, а наискось, с северо-востока на юго-запад, именно: начинаясь у гор ниже хан ел-Хасрура, тянется через ел-Мунтар выше Мар-Саба к Фекое. Третий выступ образует горную пологость в долине Иордана и Мертвого моря. Этим трём выступам соответствуют три плоские возвышенности, из которых первая – от Масличной горы к Вифлеему имеет самое незначительное протяжение.⁸² Пещеры гор и оврагов Иудейской пустыни являлись естественными жилищами для искавших пустынного уединения; они же были удобным местом для притона предававшихся разбоям. В одной из таких пещер второго горного кряжа и жили разбойники, несправедливо приобретенное имущество которых послужило Св. Харитону к устройству храма и лавры – Фаран. Местоположение первой палестинской лавры, о котором ничего не говорит автор жития, в настоящее время определяется различно. Путеводной нитью при определении местоположения лавры Фаран служат следующие слова биографа Св. Евфимия Кирилла Скифопольского: Евфимий пришел в лавру Фаранскую, лежащую в шести поприщах от Св. града; в 10 поприщах от Фаранского монастыря, к востоку, есть селение, называемое Фаран, от которого получила название и лавра.⁸³ Основываясь на этих данных, Тоблер предполагает, что место лавры Фаран совпадает с нынешним Умм-Расрас – развалинами, находящимися по правую сторону Иерихонской дороги и представляющими четыреугольное строение с остатками колонн и цистерной.⁸⁴ Робинзон, на основании свидетельства Иосифа Флавия, что некто Симон, сын Гиора, герассеянин, расширил найденные им в долине Фаран пещеры для того, чтобы скрыть в них свои сокровища и добычу, и что этот Симон, как упоминается у Флавия в другом месте, жил вблизи Масады (нынешней ес-Себбе), у Мертвого моря, – заключает, что и долину Фаран (от φάραγξ = ущелье) должно искать вблизи Масады.⁸⁵ Шик, в противоположность Тоблеру и Робинзону, помещает лавру Фаран в ва̄ди Фа̄ра, в северной части пустыни Иудейской.⁸⁶ Но этому последнему взгляду как бы противоречит свидетельство Кирилла Скифопольского, что лавра Фаран находилась на Иерихонской дороге, которая в настоящее время идет через ва̄ди ел-Хо̄т, мимо умм-Расрас, ха̄н ел-Хасрӯра, ва̄ди ер-Руман, ел-Го̄р и, оставляя в стороне хрибет Ка̄кӯн, пересекает поток ел-Кальт.⁸⁷ Шик, однако, устраняет это затруднение, ссылаясь на неоспоримое существование в древности другого пути, шедшего гораздо севернее через вади Фара; по этому пути проходил царь Давид, когда бежал от Авессалома к Иордану.⁸⁸ Архимандрит Леонид, описывая свою поездку к развалинам фаранской лавры, высказывает уверенность, что она была расположена в ва̄ди-Фа̄ра, горной и скалистой местности с немалым числом пещер.⁸⁹

Представление о внутреннем устройстве обители Св. Харитона дает нам усвоенное ей автором жития название лавры. Биограф Св. Харитона, очевидно, предполагал, что, употребляя такое название, он тем самым уясняет и образ жизни обитателей монастыря Св. Харитона. Действительно, со словом лавра, в IV-VI веках соединялось вполне определенное представление относительно жизни населяющих её подвижников. Лавра – слово древнегреческое и обозначает собственно улицу, проход, деревню, что указывает на внешнее расположение входящих в состав лавры, жилищ монахов; они, подобно домам в селениях, устраивались по обе стороны оставляемого посредине прохода.⁹⁰ По определению Свиды, лавра ἡ στενὴ κατοικία τῶν μοναχῶν;⁹¹ теснота о которой говорит Свида, может быть понимаема и в буквальном и в переносном смысле: как жилища лавриотов, так и образ их жизни были слишком неприглядны и суровы. Однообразное внешнее устройство лавры дает возможность предполагать, что подвижники, жилища которых входили в её состав, представляли собой общину, подчинявшуюся определённым правилам. Подвижники лавры Фаранской не напоминали собою свободных отшельников руководствовавшихся в своих действиях собственной волей; отличались они и от учеников преп. Илариона, так как не жили, подобно последним, в далеком расстоянии от того подвижника, духовному руководству которого себя вверяли, а группировались в известной местности и в определенном порядке. Инок лавры, оставаясь тем же одиночником, каким был и раньше до устройства первой лавры в Палестине, входил в состав общины; каждый из её членов жил отдельно от других, хозяйничал и трудился для себя, но для всех был общий закон, общий начальник и общий храм молитвы, и таким образом отдельные жилища и их обитатели соединялись в одно целое. Церковные историки противополагают жизнь лаврскую строгому отшельничеству, но вместе с тем отличают лавры и от строгих общежитий; лавры составляли как бы посредствующую ступень между этими двумя формами монашеской жизни. Первым, положившим начало лаврской жизни на востоке, был Св. Антоний; но ни его монастырь, ни обитель газская не представляют тех отличительных черт лавры, какие мы указали выше и какие соединила в себе Фаранская обитель Св. Харитона-Исповедника.

Основатель лавры Фаран должен был удовлетворить осознанной в Палестине необходимости общинного устройства жизни разрозненных отшельников и осуществить на деле возможность такого устройства. Цель Илариона Великого и Харитона Исповедника, как устроителей жизни палестинского монашества, одна и та же. Но, сравнивая лавру Фаран с газским монастырем, мы видим, что отношение между настоятелем и братией, столь неопределенное в монастыре Илариона, в лавре Св. Харитона принимает характер подчинения последней первому. Руководство Св. Харитона обнимает не только подвиги братии, но и частный келейный образ их жизни. Фаранская обитель, по мысли Св. Харитона, должна была образовать общество таких подвижников, которые не испытывали бы затруднений в удовлетворении своих духовных потребностей. В то время, когда монастырь преп. Илариона не имел храма, и ученики его посещали во дни воскресные и праздничные церкви соседних сел, лавра Фаран устраивает церковь для своих иноков прежде келии, и эта церковь, как первая монастырская церковь в Палестине, получила среди монахов наименование древней, ветхой церкви. Будучи освящена епископом Макарием, эта церковь не только стала средоточием и связующим звеном для иноков Фаранской лавры, но и светильником веры Христовой для множества эллинов и иудеев.⁹² Многие из просвещенных св. крещением становились подвижниками Фаранской лавры и изучали монашескую жизнь под руководством Св. Харитона, который своим рвением к усовершенствованию в божественном образе жизни, воздержанием и лишением являл пример высшего подвижничества. Местом своего пребывания Св. Харитон избрал горную пещеру вблизи лаврской церкви; из неё он наблюдал постоянное и быстрое увеличение братии монастыря, так как к нему отовсюду стремился народ. Прежнее пустынное спокойствие в вади Фара стало заменяться, как бы, городским шумом, что не мало смущало великого подвижника. Видя невозможность сохранить, при таком наплыве иноков, душевное спокойствие, Св. Харитон решил оставить Фаран; но прежде, чем уйти из обители, он сообщил своим ученикам то, что приличествует монашескому чину, указав определенные правила относительно принятия пищи и питая, порядок и цель дневных и ночных псалмопений, значение постоянного пребывания в монастыре и обязанности гостеприимства. Сознавая однако, что правила, как бы они ни были хороши, могут не исполняться, если в общине нет такого лица, которое бы следило за их исполнением, Св. Харитон призвав одного из своих учеников, который превосходил своим духовным совершенством остальных иноков и был способен к начальствованию над братиею и ему, с согласия братии, вручил власть. Оставляя лавру Фаран Св. Харитон просил её подвижников не навещать его на новом месте уединения, не нарушать его безмолвия, ибо (при таких отношениях) я, ваш духовный отец, и вы, которых я родил во Христе, спокойно живя в своих келиях, принесём, подобно пчелам, мёд добродетели. Затем Св. Харитон обошел кельи своих учеников, благословил их и отправился в путь.

На расстоянии дневного пути от лавры Фаран к Иерихону, в пустынной местности, он нашел пещеру, вполне пригодную для безмолвия и, поселившись в ней, стал вести строго-отшельническую жизнь. Но Господь и здесь сделал его имя славным. Больные душою и телом по прежнему стали собираться к его пещере, и он вынужден был основать второе жилище добродетелей – вторую палестинскую лавру, получившую название Иерихонской.⁹³ На основании указанного автором жития, расстояния этой лавры от Фаранской, Шик отождествляет её с нынешними палестинскими развалинами Дёр-Абу Алласи (монастыря Лазов), лежащими на восток от лавры Фаран по направлению к Иерихону.⁹⁴ Св. Харитон недолго прожил в Иерихонской лавре; здесь, как и в лавре Фаран, его уединение нарушалось множеством приходящих; посему дав наставление братии лавры, как следует жить заботящимся о душе и ознакомивши их с тем, что должно знать подвижникам, он ушел в юго-западную часть Иудейской пустыни, которая, по дикости и суровости превосходила остальные местности Палестины, и в 14 стадиях от селения Фекои и в 5 минутах ходьбы от пещеры Харетун нашел удобную для подвигов пещеру.⁹⁵

Новое место пребывания Св. Харитона издавна привлекало любителей уединения; здесь жили отшельники и до его прихода, подражая образу жизни пророка Амоса, который родился в Фекое.⁹⁶ Можно допустить, что Св. Харитон избрал здесь место для своих подвигов не без цели: он хотел соединить в одну общину фекойских пустынников. Имя устроителя двух палестинских лавр не могло быть неизвестным любителям пустынной жизни, жившим вблизи Фекои; к Св. Харитону стали являться отшельники, желавшие вверить себя его духовному руководству. Когда число братии значительно увеличилось, Св. Харитон основал третью лавру, которую одни на сирийском наречии называют Сука, другие на греческом – Ветхая лавра.⁹⁷ Вместе с Фаран, Ветхая лавра была рассадником устроителей других палестинских монастырей. Устройство её внешнее и внутреннее ничем не отличалось от лавры Фаран; даже местоположение той и другой лавры имеет много общего между собой.

В этой лавре Св. Харитон занял то же положение, какое имел и в первых двух: устроитель и настоятель её, он, немного спустя, удаляется из неё, ища уединения и спокойствия. Преклонный возраст подвижника, слабость телесного организма, измученного перенесенными мучениями и странствованием в пустыне не дозволяли ему далеко отходить от лавры, посему он избрал лежавшую вблизи лавры пустую и обрывистую гору и в одной из пещер её поселился. Пещера эта была менее доступна, чем остальные, почему получила название: Τὸ κρεμαστὸν σπήλαιον.⁹⁸ Живя в ней, великий подвижник настолько обессилил, что не мог уже приготовлять необходимого для поддержания своей жизни, не мог даже спускаться вниз для того, чтобы набрать воды; пользоваться же услугами других он не желал. По молитве Св. Харитона в одной из горных пещер открылся родник, который не только утолял жажду, но и свидетельствовал о том доступе, какой имел сей Святый к Господу».⁹⁹

Подвиги Св. Харитона в пещере близь Ветхой лавры продолжались до его смерти. Замечая, под конец жизни, сильное ослабление организма и получив откровение о времени своего отшествия к Богу, великий палестинский подвижник призвал настоятелей трех устроенных им обителей и повелел им собраться с братией на месте первоначальных его подвигов – в лавру Фаран, куда направился и сам. Здесь он предложил им как бы некоторое духовное наследство – священные заповеди, исполнение которых влекло за собой приобретение не временных благ, но вечной жизни. Как отец, взрастивший и взлелеевший иноков трех палестинских лавр, он обратился к своим духовным чадам со следующими, полными любви, словами: Я, дети, спешу уже к Богу, наступает время моего отшествия к Нему; завещаю посему вам приложить заботу о своих душах, так как покаяние не имеет силы после смерти. Там время воздаяния, здесь – трудов и борьбы; что из настоящего приятно для зрения, слуха и гортани, то быстро проходит и обращается в ничто; тягостное же и сопряженное с трудом в сей жизни – услаждает в будущей. Пусть содержится, прежде всего, вами всё касающееся веры, настолько разумно и твердо, чтобы оно не могло быть поколеблено никакой опасностью. Жизнь ваша должна быть чистой и непрестанно очищаться; пусть каждый из вас заботится об освящении тела, чтобы в нем, как в непорочном храме, мог обитать очищающий дух, который наполняет душу освящением и благоуханием. Худое дело – гнев, ненависть или что другое, могущее оскорбить братскую любовь; посему да будете в вас мир и кротость. Если же среди вас случится соблазн, то тотчас прекращайте его, чтобы солнце не зашло во гневе вашего брата. Избегайте злых помыслов, не дозволяйте им закрадываться в ваши сердца, так как, чем дольше они будут находиться в вас, тем труднее будет изгладить их. Оружием монаха в борьбе со злыми помыслами, должны быть пост, молитва, слезы, память о смерти и, что страшнее и сильнее всего для злых, блаженное смиренномудрие и осмотрительность, чтобы не овладевали им эти помыслы; охрана чувств, прежде всего зрения и слуха, так как через эти последние входят обыкновенно в человека греховные пожелания. Самое ценное приобретение монаха – нестяжательность, заключается в нежелании настоящих благ. Истинные необходимости тела апостол измеряет словами: имея пищу и одежду, сими будем довольны. Более других ужасный порок в монахе – высокомерие, он, как ничто другое, препятствует духовному очищению. Высокомерным всегда следует иметь в виду слова апостола: кто кажется твердо стоящим, пусть бережется, чтобы не упасть. Всеми силами должно избегать осуждение брата: ибо это свойство души подозрительной, фарисейской, но, отбросивши осуждение других, будем возможно чаще судить самих себя. Многое и другое советовал Спаситель и Творец для очищения нечистоты греховной – слезы, стенания, сердечное сокрушение, пост, покаяние. Все это, хотя и трудно, но приносит большую пользу. Есть и еще одно средство – очень легкое для выполнения, но имеющее большую силу к очищению душевной грязи, – это прощение грехов падшим.¹⁰⁰

Кончина Св. Харитона-Исповедника была безболезненна и мирна. Штильтинг, в заключение предварительного комментария к жизни Св. Харитона, говорит, что время смерти его не может быть точно указано, но правильнее всего помещать ее во второй половине IV в.,¹⁰¹ так как гонения на христиан, о которых упоминает Св. Харитон в своей прощальной беседе с учениками, произошли вероятно при императоре Валенте. Местом погребения почившего подвижника, судя по ходу повествования о его жизни, была лавра Фаран; но некоторые из путешественников свидетельствуют, что гроб Св. Харитона находился в великой церкви Фекойской лавры.¹⁰²

Рассмотрев деятельность двух великих палестинских подвижников IV в. на пользу развития монашеской жизни в Палестине, мы вправе поставить такой вопрос: кто из них должен быть назван истинным основателем и устроителем монашеской палестинской общины: Иларион Великий или Харитон Исповедник?

Выше приведено мнение Созомена и блаж. Иеронима об Иларионе Великом, как первом по времени палестинском монахе. Не ограничивая этого мнения, мы должны сказать, что не Иларион Великий выработал тот образ подвижничества, который более всего соответствовал условиям монашеской жизни в Палестине; принесенная им из Египта форма пустынножительства была чужда палестинской почве, не пустила в неё глубоких корней, что ясно обнаружила историческая судьба газской общины. Палестинская лавра – детище Св. Харитона, ему она обязана широким распространением в Иудейской пустыне; славное четырехвековое (до 796 г.) существование Ветхой лавры, несмотря на разрушения, каким она подвергалась на первых же порах своего существования, ясно доказало, насколько жизненны и крепки были те начала, на которых положил Св. Харитон её основание.

Предсказанные Св. Харитоном бедствия и испытания постигли восточное монашество в царствование императора Валента; видя в монахах главных защитников православия, арианствующий император издал распоряжение, которое имело своей целью ограничить стремление христиан в монастыри. В своем указе он называл монахов лентяями, которые, под видом религиозных стремлений, скрывают своекорыстные цели – желание освободиться от воинской повинности и удержать за собой свое имущество; поэтому он приказал управлявшему восточными провинциями графу или удалять их из убежищ, чтобы они принимали участие в государственных налогах, или побуждать к тому, чтобы они отказывались от своих имуществ.¹⁰³ Министры Валента, по словам Гиббона, расширили цель этой карательной меры: они позволили себе вербовать молодых и здоровых монахов в императорскую армию.¹⁰⁴ Этот взгляд на монахов, легший в основание изданного императором Валентом указа, нашел сочувствие не только в среде язычников, но и христиан. О том озлоблении, какое питало общество того времени против монахов, свидетельствует Св. Иоанн Златоуст в первом своем слове «против недоброжелателей монашеской жизни»: Пойдешь ли на площадь, или в какую либо часть города, везде увидишь, какой смех подымают люди, ничего не хотящие делать. Предметом этого смеха служат рассказы о том, что сделано со святыми мужами. Ты услышишь как один говорит: я первый наложил руку на такого-то монаха и нанес ему удары, другой: я прежде других отыскал его келью; а я, говорит иной, сильнее других раздражил против него судью; иной хвастает темницею и её ужасами и тем, что он влачил святых по площади, иной говорит что-нибудь другое. И это делается в обществе христиан!¹⁰⁵

Преследования монахов были повсеместны на Востоке; но всего сильнее они были в Египте и Палестине, где монашество достигло особенного развития.

Как сильны ни были эти преследования, однако развитию монашеской жизни в Палестине они не могли положить предела: слава о подвигах Илариона Великого, Харитона Исповедника получила широкое распространение на востоке, и палестинские лавры, наряду с египетскими монастырями, стали привлекать к себе любителей уединения. Развившееся, после посещения Иерусалима императрицей Еленой (в первой половине IV в.), паломничество ко Святым местам Палестины способствовало тому, что и на западе узнали о высоте аскетических подвигов палестинских иноков. Руфин со Св. Меланией, блаж. Иероним с Павлою, обошедши все монастыри востока и, ознакомившись с их уставами, избирают Палестину местом своих подвигов (первый поселяется в Иерусалиме на горе Елеонской; второй – в Вифлееме) и устраивают здесь обители.

Также поступают и другие паломники. Слава палестинских монастырей растет все более и более; в них получают первоначальное аскетическое воспитание будущие просветители далеких восточных стран: Св. Нина, Шио Мгвинский, Давид Гареджийский и другие.¹⁰⁶ Недавно просвещенные Ибергийцы толпами стекаются в Палестину; одна ветвь их – лазы занимает Иерихонскую лавру Св. Харитона, отчего она получает название монастыря лазов (дер-Абу Аласси).¹⁰⁷

О степени развития монашеской жизни в Палестине к концу IV в. свидетельствует Сильвия Аквитанская, посетившая в это время Святые места Иерусалима, Вифлеема и др. городов; во многих местах оставленного ею описания своего паломничества встречаются упоминания о христианских подвижниках. Судя по тому, что подвижники эти представляются имеющими свои церкви и живущими отдельными колониями, нужно допустить, что это были обитатели лавр, а не одиночники, как полагает профессор Помяловский.¹⁰⁸ Их встречали (Сильвия, Василий Великий) около горы Наваф, в долине Хорафа, в саду Иоанна Крестителя, около дуба Мамврийского, на горе Кармил, в Иорданской долине, на горе Елеонской.¹⁰⁹ Это были учители и пророки, скитавшиеся в пустынях, в горах, в вертепах и в пропастях земных.¹¹⁰ Высота их отшельнических подвигов и жизни изображена Василием Великим в письме к Евстафию Севастийскому: Я нашел монахов в Египте, Палестине, в Кесарии и Месопотамии; дивился воздержанию их в пище, терпению в трудах; изумлялся неослабности в молитвах, – тому, как преодолевали они сон и, не уступая никакой естественной необходимости, всегда сохраняли в душе высокий и непорабощенный образ мыслей, во алчбе и жажде, в зиме и наготе, не имея привязанности к телу, не соглашаясь употребить о нем сколько-нибудь заботы, но живя как бы в чужой плоти, самим делом показали, что значит быть здесь пришельцами, и что значит иметь житие на небеси. Подивясь сему и ублажив жизнь сих мужей, пожелал и я, сколько было мне возможно, сделаться подражателем оных мужей.¹¹¹ Восхваляя так (в числе других) палестинских подвижников, Св. Василий имел, очевидно, в виду тех из них, которые сознали превосходство общинной организации перед никем не свидетельствуемой жизнью свободного отшельничества, так как главной целью его аскетических писаний и подвигов было видеть всех соединенными вкупе.¹¹² Свобода отшельничества представляла много соблазнов для неопытных подвижников, и ею многие злоупотребляли; не имея определенных правил, они руководствовались исключительно своей волей. Когда являлась нужда, или рождалось желание, они выходили в мир, обращались с мирянами и их у себя принимали. Такие отшельники не могли сочувствовать лаврскому образу жизни монашества, введенному Харитоном Исповедником; он казался им ограничением прежней свободы. В пустынях Палестины отшельничество было слишком сильно, чтобы сразу подчиниться новому порядку вещей; это обстоятельство предполагало неизбежность борьбы между сторонниками прежнего и нового образа жизни подвижников. Борьба велась не только скрытно в монастырях и кельях, но проникла и в памятники аскетической письменности IV в. Кроме Иоанна Касиана и Василия Великого, защитником нового образа жизни монашества был блаж. Иероним, письмо которого к монаху Рустику заключает в себе описание темных сторон строгого отшельничества и говорит о необходимости замены его общиной.¹¹³ Сделавшийся известным к концу IV в. в Палестине монашеский устав Василия Великого¹¹⁴ еще более обострил борьбу между монахами и отшельниками.

Первые стремились сделать общежительный устав единственно обязательным для внешнего и внутреннего строя монашеской жизни и тем самым достигнуть торжества начал общинной организации среди палестинского монашества; вторые наоборот отстаивали прежнюю свободу подвижничества.

Возможности такой борьбы не мало способствовало и то обстоятельство, что монашество к концу IV в., как и в начале его, не имело канонов, которые бы указывали ему определенное место в христианской церкви. Распоряжения императоров IV в. (Валента, Юлиана) касались в большинстве случаев ограничения отшельнических стремлений в христианском обществе; направлялись к ослаблению монашества, которое являло слишком стойких поборников попираемых гражданской властью истин веры. Даже лучшие правители Византии того времени не имели определенных взглядов на монашеский институт. Феодосий Великий издал два совершенно противоположных узаконения относительно монашествующих лиц: одним из них безусловно воспрещалось монахам являться в города без данного на то им разрешения; другое отменяло это распоряжение.¹¹⁵ Не вполне определились в IV в. и взгляды церковной иерархии на возникший среди её членов новый образ жизни. Проявления аскетической ревности среди христиан безусловно одобрялись церковью только в том случае, если за ними не скрывались своекорыстные мирские расчеты. В писаниях отцов и учителей IV в. новый образ жизни христиан ставится чрезвычайно высоко. Но злоупотребление званием инока, отвращение от всего материального в духе монтанистов, церковь всегда осуждала. Гангрский собор, имевший предметом своих суждений крайне аскетические и несогласные с духом христианства мнения Евстафия, еп. Севастийского и его последователей, издал ряд канонов, коими эти мнения осуждались, как еретические. Как и постановления апостольские, они касаются только крайностей аскетизма, но не разъясняют канонического положения монашества, как отдельного института.¹¹⁶

Нет ничего удивительного, что в числе многих отшельников, населявших пустыни Палестины, нашлись такие, которые воспользовались таким неопределённым положением монашества в церкви и государстве и встали в совершенно независимые к ним отношения. Блаж. Иероним, преп. Иоанн Кассиан говорят, что таких отшельников называли в Египте сарабаитами, в Палестине – ремоботами (евр. Remoboht-renuitae), т. е. отвергающие иго подчиненности игумену и правила монашеского общежития, живущие по своей воле и на своем иждивении.¹¹⁷ Илариона Великого они порицали, как новатора; еще большее неудовольствие должны были возбудить среди них лавры Св. Харитона с их определенным уставом. В дальнейшем развитии жизни палестинского монашества сознание пользы общины укрепляется все более и более; взамен прежнего взгляда, что отшельничество должно предшествовать жизни общинной, вырабатывается новый: монастырь – предварительная школа, из которой должны выходить такие подвижники, которых бы не страшили суровые правила пустыни. Что сделано для практического осуществления этого взгляда подвижниками V и VI в. в., – это составит предмет следующей главы.

Деятельность преемников Св. Харитона по управлению палестинскими лаврами мало известна; в житии его говорится только о настоятеле Иерихонской лавры Елпидии, трудами которого эта лавра значительно была расширена.¹¹⁸ Кто были настоятели других двух лавр Св. Харитона, и в чем выразилась их деятельность, неизвестно; но несомненно, что объединение палестинского монашества, начатое раньше, продолжалось безостановочно. К началу V века оно сделало такие успехи, что явилась возможность поставить во главе всего палестинского монашества одно лицо; Иерусалимский епископ назначил¹¹⁹ архимандритом всех монастырей пустыни Св. града Пассариона Великого (428–429 г.), монастырь которого находился вблизи Иерусалима. При Пассарионе Великом прибыл в Палестину Св. Евфимий, один из величайших христианских подвижников V в. Благодаря тщательно составленному жизнеописанию Св. Евфимия, мы имеем возможность всесторонне рассмотреть и оценить его заслуги для развития и устройства жизни палестинского монашества.

Подобно многим другим великим деятелям на пользу развития монашеской жизни в Палестине, Св. Евфимий не был коренным её жителем. Родиной его и местом первоначального воспитания был главный город второй Армении Мелитина.¹²⁰ Когда Евфимию было три года, он лишился отца Павла, и матерью Дионисией был отдан на воспитание дяде Евдоксию, который в звании схоластика, помогал еп. Отрею в управлении мелитинской церковью. Епископ Отрей знал благочестивых родителей Евфимия, знал и то, что он был испрошен у Господа после долголетней бесплодной супружеской их жизни и ими предназначен был на служение Богу, и потому, когда мать Св. Евфимия представила ему свое дитя, он как бы предсказывая будущее Евфимия, заметил: воистину почил Дух Божий на сем отроке.¹²¹ Заботу о первоначальном воспитании Евфимия еп. Отрей принял на себя.

Будучи человеком строго-православных убеждений,¹²² сохраняя и отстаивая истину в тяжелые для христианской церкви царствования Юлиана и Валента, во время чрезвычайного развития арианства, еп. Отрей обратил главное внимание на то, чтобы воспитать и Св. Евфимия в твердой вере. Лучшего руководителя и воспитателя Св. Евфимий не мог иметь; биограф его замечает, что Дионисия, представив свое дитя Отрею, тем самым как бы вручала его Богу. Крестив Св. Евфимия и причислив его к чину чтецов, еп. Отрей взял его в епископию, усыновил и явился не только воспитателем и наставником, но отцом и матерью по силе своей любви к отроку.

Когда Св. Евфимий вышел из младенческих лет, еп. Отрей отдал его для обучения Акакию и Синодию, которые по благородству, уму и трезвенной жизни были известнее других чтецов, так как, упражняясь в божественном писании, они были любителями образованности и не пренебрегали внешним просвещением. Приняв Евфимия из рук епископа, Акакий и Синодий научили его высшему благочестию. Первым и главным предметом из тех, которые изучались под их руководством, было Св. Писание; Св. Евфимий непрестанно упражнялся в нем и весьма ревностно прилежал к нему. Кирилл Скифопольский сохранил одну весьма данную черту из этого периода жизни Св. Евфимия, которая указывает на развитие и направление мыслей будущего подвижника еще в юном возрасте, – на любовь его к повествованиям о ком либо из древних божественных мужей, сиявших добродетелью. Когда он находил такое повествование, то считал его драгоценностью, воодушевлялся любовью к тому, о ком повествовалось и воспламенялся подобною ему ревностью.¹²³

Внутренней настроенности Св. Евфимия вполне соответствовало и внешнее его поведение; превосходя всех сверстников боголюбием души и любовью к учению, он нисколько не вспоминал о разнообразной пище, не стремился к тщеславию, но прилежно, в определенное время читал божественную службу; помышлял, что подобает служить Богу со страхом и трепетом; свободное же от учения и богослужений время проводил в молитве, псалмопении и чтении божественных писаний. Стремление к ограничению своих потребностей, воздержание, сближение только с теми из сверстников, которые стремились к благочестию – все эти черты настолько превосходили возраст Св. Евфимия, что приводили в изумление его воспитателей. Отшельнические стремления в столь юном возрасте могли, очевидно, проявиться только из подражания другим. Действительно, в житии Евфимия говорится, что воспитатели его были лица аскетически настроенные, и что образу жизни одного из них – Акакию он подражал, стараясь быть учеником не только слов его, но и дел, и как внимательно слушал все, что учитель говорил, так тщательно наблюдал и за тем, что делал.¹²⁴

Будучи предоставлен, по окончании воспитания, самому себе, Св. Евфимий не изменил раз принятого направления своей жизни. Настроение христианского общества в Армении в конце IV в. было благоприятно для развития отшельнических стремлений; к этому именно времени относится усиление и распространение в Армении крайних аскетических мнений севастийского епископа Евстафия и его учеников относительно брака, имущества и проч.¹²⁵ Св. Евфимий не увлекаясь этими мнениями, как вытекавшими из нечистого источника (манихейства), предавался созерцательной жизни и стремился к совершенству, упражняясь в исполнении тех правил, в которых был вскормлен и обучен, – и Божие домостроительство, умудрявшее его, сначала же показало его славным. Высоко нравственная жизнь Св. Евфимия, стремление к безмолвию и, всем известная, любовь к отшельническим подвигам и отшельникам побудили еп. Отрея рукоположить его в сан пресвитера и поручить ему заботу о монастырях, окружавших Мелитину и находившихся в самом городе при храмах – аскитириях. Как возложенный сан пресвитера, так и поручение управлять монастырями мелитинскими были тягостны для Св. Евфимия; он против воли согласился принять их. Имея менее тридцати лет, Св. Евфимий не сознавал еще себя достаточно окрепшим для руководства и научения других в правилах монашеской жизни; посему, проводя большую часть времени в монастыре Св. Полиевкта и в обители 33-х мучеников, он в дни четыредесятницы удалялся в пустынную гору близь города и здесь проводил время в уединенных подвигах, подражая любомудрию пророка Илии и Иоанна Крестителя.¹²⁶

Управление Св. Евфимия мелитинскими монастырями продолжалось недолго; на 29-м году своей жизни (в 406 г.) он оставляет родной город и поспешно отправляется в Иерусалим. По словам монаха Кирилла, Св. Евфимий бежал в Иерусалим потому, что в управлении монашеской мелитинской общиной видел препятствие к добродетели, а пустыня Св. града казалась ему самым удобным местом жизни для аскета. Армянское монашество, благодаря крайностям евстафиан, получившим среди него распространение, действительно могло казаться Св. Евфимию препятствием к добродетели. Но, помимо этой причины, у Св. Евфимия были, можно думать, и другие побуждения к путешествию в Иерусалим. Вследствие политических и религиозных причин в конце IV и начале V в. сношения армян с Палестиной были, по свидетельству Моисея Хоренского, очень часты.¹²⁷ Сильное развитие в Палестине монашества, слава подвигов его представителей Илариона и Харитона являлись для восточных народов, еще юных в делах веры, как бы притягательной силой. Не мало интересовало многих из них и состояние образования в палестинских школах в особенности Кесарийской, основанной Оригеном. Теми же побуждениями могло быть вызвано и паломничество Св. Евфимия в Иерусалим. Поклонившись Св. Кресту, Св. Воскресению и прочим честным местам Св. града, Евфимий посетил затем те монастыри, какие были в Иерусалиме и его близких окрестностях. Более всего интересовал Св. Евфимия образ жизни богоносных отцов; обращаясь с ними и научаясь образу жизни каждого, он сделался еще пламеннее в своем стремлении к отшельническим подвигам и как бы на крыльях направился в основанную Св. Харитоном Фаранскую лавру.¹²⁸ Настоятель лавры, видя любовь подвижника к безмолвию вновь пришедшего, предоставил ему одну из келий, предназначавшихся для строгих отшельников. В ней бывший авва мелитинской монашеской общины стал проводить суровую жизнь палестинского инока, занимаясь плетением корзин и получаемым за них вознаграждением удовлетворяя не только свои нужды, но и других. Служа Богу, он был, по словам монаха Кирилла, рукой для других. Время, свободное от физических трудов, Св. Евфимий проводил в постах и молитвах, с целью вырвать с корнем терния страстей и очистить свои помыслы. Среди подвижников Фаранской лавры Св. Евфимий нашел одного, по имени Феоктиста, который, подобно ему, проводил жизнь в суровых отшельнических подвигах. Одинаковые стремления сблизили двух отшельников, и они решили совместно вести дальнейшую подвижническую жизнь. Оба они с этого времени имели одну волю, один образ жизни и представляли как бы одну душу в двух телах. В течение большей части года Евфимий и Феоктист жили в кельях Фаранской лавры, а в осьмой день праздника Светов (Богоявления) удалялись в пустыню Кутила, и здесь, отлучив себя от всякого человеческого общения, желая молитвенно беседовать с Богом в уединении, пребывали до праздника Ваий.¹²⁹ Обогатившись опытами духовной жизни, подвижники возвращались в свои кельи к празднику Воскресения и приносили воскресшему Христу богатое сокровище добродетели, гораздо драгоценнейшее того золота, какое принесли волхвы Ему рождшемуся. Сравнивая двух отшельников, биограф Св. Евфимия замечает, что оба они одинаково непрестанно удручали и порабощали тело и приносили душе духовную пищу, но Св. Евфимий препобеждал Феоктиста простотой нрава, кротостью жизни и смирением сердца.

Подвиги Евфимия в лавре Фаран продолжались пять лет; этого времени вполне достаточно было ему для того, чтобы освоиться с жизнью палестинского монашества, вникнуть в смысл и значение лаврского воспитания, ознакомиться с его устройством. Суровая пятилетняя школа выработала из Св. Евфимия воина, вполне готового для борьбы с опасностями и трудностями жизни отшельнической; его влекла теперь та пустыня, в которой он ежегодно проводил Св. четыредесятницу. Евфимий и Феоктист удалялись в обыкновенное время в Кутилу; проходя по пустыне, они пришли к глубокому и непроходимому потоку, окруженному со всех сторон утесами; в северном утесе потока находилась громадная пещера. Обрадовавшись, подвижники поселились в этой пещере. Прежнее прибежище зверей стало, таким образом, жилищем ангелов и св. храмом. Место пребывание отшельников было случайно открыто лазарийскими (вифанскими) пастухами, и с того времени слух о Евфимии и Феоктисте, как чудных отшельниках, стал привлекать к их пещерам толпы ищущих уединения и руководства в духовной жизни. Первыми пожелавшими остаться около их пещеры и вручить себя их воспитанию, были два жителя Лазарии (Вифании): Марин и Лука. Вслед за ними множество народа начало ежедневно стекаться к Св. Евфимии и Феоктисту, и каждый из приходивших просил позволения жить с ними и вверял себя их руководству, дабы образовать душу и научиться духовному житию. Для правильного иноческого воспитания вновь приходивших и изъявлявших желание поселиться вблизи пещеры, Евфимий и Феоктист сперва хотели устроить здесь лавру наподобие Фаранской; но когда увидали, что никто из отшельников, живущих в лаврах на далеком расстоянии друг от друга, не мог бы приходить в лаврскую церковь, так как это место было трудно проходимым, то они ограничились тем, что у входа устроили общежитие для новоначальных, а пещеру изменили в церковь. Так образовался монастырь Св. Феоктиста, называемый еще нижней киновией.¹³⁰ Заботу о материальном положении братии новой обители Св. Евфимий возложил на Феоктиста, а сам являлся руководителем духовного преуспеяния иноков. Блаженный Феоктист не поступал против его воли, принимал всякого отрекающегося от мира, имел о нем попечение и делал все по мысли Св. Евфимия. Сам Евфимий, подобно врачу, пекся о душах и весьма искусно врачевал душевные раны, причиняемые пороком; каждому из приходивших к нему и искренно открывавшему свои помышления, он давал лекарство, приличное его болезни. Личный опыт, добытый путем долговременного упражнения в отшельнических подвигах, благоразумие и способность различать душевное настроение в каждом из приходивших в общину отшельников – были главными руководительными началами деятельности Св. Евфимия на пользу развития монашества в Палестине. Новоначальные иноки питали неограниченное доверие к опытности Евфимия в духовных подвигах, и ни один из них не избегал исповедовать ему свои сокровенные помыслы. Свой взгляд на смысл и значение иноческой жизни Св. Евфимий развивал в неоднократных отеческих советах и иноческих наставлениях. Подвижничество – средство к спасению, и потому инок должен ежечасно трезвиться и бодрствовать. Расстающиеся с миром и мирскими вещами должны всегда помышлять об одном только послушании и смиренномудрии, а не жить по своей воле; лучшим средством к неослабному наблюдению за собой является память о смерти и об ожидающем каждого мздовоздаянии, постоянный труд и рукоделие. В особенности должно трудиться молодым инокам, так как в их возрасте страсти более всего обуревают человека. Монах – труд и в трудах физических он должен брать пример с ап. Павла, руки которого служили не только ему самому, но и другим. Ни с чем не сообразно будет, учил Св. Евфимий, если в то время, как живущие в мире кормят трудами своими жену, детей и оплачивают за себя ежегодную подать, тех же трудов начатки приносить Богу и по силе благотворят другим, мы, оставаясь без дела и пожиная чужие труды, не будем делиться с другими плодами рук своих.¹³¹

Не нравилось Св. Евфимию и то, что некоторые из братии, по-преимуществу молодые, явно и всенародно показывались постящимися с особенным пред прочими товарищами сокрушением, и через это, поступая сообразно с собственной волей и законом, нарушали общее правило братства. Он хотел, чтобы добро не было разглашаемо, но чтобы оно делалось как можно скрытнее. Неоднократно сходил Св. Евфимий с той горы, где жил, в киновию Феоктиста и здесь просвещал свою дружину, предлагая ей частные правила, касавшиеся внешнего поведения; учил, что не следует болтать в церкви во время канона, ни в трапезе во время еды братии. Оружие монаха, по учению Св. Евфимия, составляют всяческая забота, рассуждение, целомудрие и послушание, еже по Бозе.¹³²

Таковы, по мнению Св. Евфимия, существенные требования, предъявляемые монашеским уставом к каждому отрекшемуся от мира, выполнение коих может приблизить отшельника к конечной цели его подвигов – спасению души. Ежедневно просвещаемые и вдохновляемые подобным учением, братия киновии блаж. Феоктиста плодоносили достойно своему званию. Слух о новой монашеской общине, управляемой двумя отшельниками, разнесся повсюду; чудесные исцеления, полученные больными по молитве Св. Евфимия, стали причиной того, что одержимые различными недугами стекались к киновии Феоктиста. Подобно Харитону-Исповеднику, Св. Евфимий сильно скорбел и тужил, что многие его беспокоили и прославляли, и задумал уйти в пустыню Руву. Просьбы Феоктиста и братии удержали его некоторое время на прежнем месте, но стремление к уединению и любовь к безмолвию были слишком сильны в нем, и потому, оставив нижний монастырь и взяв с собою Дометиана, инока киновии, родом из Мелитины, Св. Евфимий направился вместе с ним в пустыню Рув; проходя по южной пустыне около Мертвого моря, он пришел на высокую гору – Марда или, по Мосху, Марес.¹³³ На горе этой жили и раньше отшельники; Евфимий нашел здесь остатки их жилищ и колодезь, выстроил церковь и, поставив в ней алтарь, положил основание обширному монастырю, который здесь впоследствии устроился.¹³⁴ Оставив Марду, Св. Евфимий направился в пустыню Зиф, желая видеть пещеры, в которые бежал Давид от Саула, и поселился между селением Аристовулиадой (теперь Истабуль) и Капарварихой (бени-На’ым к Вост. от Хеврона).¹³⁵ Множество подземных пещер делало эту местность пригодной для уединенных подвигов,¹³⁶ но Евфимий недолго оставался здесь в неизвестности. Чудесное исцеление бесноватого сына старейшины селения Аристовулиады побудило благодарного отца и жителей окрестных селений устроить здесь монастырь; явились и благоговейная братия, желавшая поселиться в новом монастыре, и образовалась новая монашеская община под руководством Св. Евфимия. Новый монастырь, находясь между селениями, еще менее соответствовал стремлению Св. Евфимия к безмолвию, чем прежние два; потому, пригласив с собой Дометиана, Св. Евфимия направился обратно к Феоктисту и братии. Вблизи нижнего монастыря они нашли небольшую пещеру и поселились в ней. Пещера эта находилась приблизительно на три поприща к югу от монастыря блаж. Феоктиста. Местность, где она была расположена, чрезвычайно понравилась Св. Евфимию: он весьма возлюбил это место, потому что оно было ровное и в то же время уединенное и прекрасное. Блаж. Феоктист, узнав о приходе Евфимия, взошел в его пещеру и просил снизойти в его киновии, но Евфимий отказался исполнить просьбу Феоктиста и остался вместе с Дометианом в избранном им месте. Только по воскресеньям он сходил в Нижнюю киновии и здесь с братьями совершал богослужение. Видя, что Св. Евфимий во многом терпит большую нужду в новом месте, некто Аспевет Сарацин устроил вблизи пещеры водоем, пекарню, три келии для старца и среди келий молельню. Сам Евфимий не хотел сперва устраивать вблизи своей пещеры ни киновии, ни лавры, и всех приходивших к нему и заявлявших ему или о своем желании стать монахами, или о намерении сделать какое либо пожертвование в пользу монастыря, он отсылал в Нижний монастырь к Феоктисту. Но так как Провидению угодно было, чтобы пустыня была заселена, то Св. Евфимий вынужден был изменить свое намерение. Первыми иноками монастыря Св. Евфимия были родившиеся в Каппадокии, но воспитанные в Сирии братья: Косма, Хрисипп и Гавриил. Св. Евфимий принял их лишь тогда, когда увидел ночью Некоего говорящего ему: прими этих братьев, потому что Бог послал их и впредь не отклоняй никого. После сего Св. Евфимий дозволял всякому желавшему селиться около его пещеры: принял Домна, племянника патриарха антиохийского Иоанна, трех братьев из Мелитины, племянников своего учителя Синодия: Стефана, Андрея и Гаиана, Иоанна пресвитера, трех братьев из Рамы, Кириона из Тивериады и других. Когда число подвижников дошло до одиннадцати, Св. Евфимий решил устроить лавру по образцу Фаранской. Были устроены Петром еп. Сарацинским, принявшим на себя, по просьбе Евфимия, заботы по устройству зданий для новой общины, небольшие кельи для подвижников, а церковь лаврская украшена всякой красотой. Новая лавра, по внешнему виду, была ничем не хуже той, какая находилась в пустыне Фаран.¹³⁷ Освящение её было торжественно совершено в 429 г. (на 52-м г. жизни Св. Евфимия) Иерусалимским епископом Ювеналием, совместно с хореписком и архимандритом монахов Пассарионом и ученым пресвитером Иерусалимской церкви Исихием. Великий Евфимий особенно радовался тому, что видел в своей лавре, вместе с патриархом, сих последних, которые были преславными светильниками, и были славны среди подвижников.¹³⁸

В какой части Иудейской пустыни находилась лавра Св. Евфимия? Исходным пунктом для определения местоположения лавры служат прежде всего указания Кирилла Скифопольского. В 79 главе. жития Св. Евфимия он говорит, что два жителя деревни Фаран направлялись в лавру Евфимия для клятвенного разрешения возникшего между ними спора у раки святого; когда в назначенный день они приблизились к дороге, ведущей из Иерусалима в Иерихон, то перед ними показались вдали здания монастыря.¹³⁹ Направление пути, по которому шли тяжущиеся (с севера на юг) показывает, что лавра Св. Евфимия находилась по правую, южную сторону обычного и ныне (так называемого римского) пути в Иерусалим, и при том не в далеком от него расстоянии. На такое положение лавры указывает и другое место того же жития, где говорится, что толпа армянских мужей, числом до четырехсот, шедшая из Св. града в Иерихон, свернула с пути в правую сторону и пришла в лавру.¹⁴⁰ Палестинские деревни Лазария (ел-Азария- Вифания) и Витавудис (Абу Дис) представляются лежащими к западу не далеко от лавры Св. Евфимия, так что жители их входят в частые сношения с её подвижниками.¹⁴¹ Такие данные с несомненностью указывают на то, что лавра Св. Евфимия была расположена в пустынной местности, прилегающей к правой стороне Иерусалимо-Иерихонской дороги. Между тем некоторые из исследователей помещают её в таких частях Иудейской пустыни, которые совершенно не соответствуют указаниям биографа Св. Евфимия. Шик помещает лавру Св. Евфимия гораздо южнее Иерусалимо-Иерихонского пути на горе Мерт. Основываясь на произведенном им исследовании этой горной возвышенности, показавшем, что на ней был некогда монастырь, внутреннее расположение зданий которого вполне отвечает имеющемуся у Кирилла описанию Евфимовой лавры. Приложенный к исследованию план горы Мерт должен, по мнению Шика, убедить сомневающихся в справедливости его выводов.¹⁴² Но вывод Шика, как явно не соответствующий описанию Кирилла, отвергнут Марти, которому принадлежит обработка сообщений Шика относительно положения монастырей и лавр в пустыне иудейской.¹⁴³

На горе Мерт (Марда) Евфимий, действительно, жил и основал свой монастырь после того, как, ища уединения, оставил свою пещеру вблизи нижнего монастыря Св. Феоктиста; но этот монастырь скоро был им оставлен.¹⁴⁴ Если бы, согласно с мнением Шика, допустить, что Св. Евфимий из пустыни Зиф возвратился опять на Мерт, то странно, почему о вторичном поселении его на этой возвышенности у Кирилла Скифопольского нет и речи.

Избранное Евфимием место для лавры представляется в житии новым, доселе ему неизвестным и, что главное – ровным, тогда как Мерт, по словам самого Шика, представляется одним из самых возвышенных, отовсюду видным, горным хребтом.¹⁴⁵ Что касается плана Мерт, то, в виду однообразного устройства всех вообще палестинских киновий V-го в., внутреннее расположение его зданий может принадлежать монастырю Кастеллийскому, который был на Мерт.¹⁴⁶ Марти признает необходимым искать место Св. Евфимия гораздо севернее Мерт, и склоняется к мнению Тоблера, что она находилась южнее хан-ел-Хасрура (быть может в хан ес-Сахль).¹⁴⁷ Хан-ес-Сахль представляет в настоящее время развалины, по своему виду достойные особенного внимания, и указывающие на то, что в этой местности был сперва не Хан (хан – постоялый двор), а монастырь.¹⁴⁸ То описание лавры Св. Евфимия, какое находится в его житии, развалины цистерн и остатки церкви в ханеес-Сахль побудили Фуррера заявить, что здесь именно и нигде в другом месте должно искать монастырь Св. Евфимия.¹⁴⁹ Мнение Марти и Фуррера подробно обосновано в статье Рисса, специально посвященной описанию топографического положения монастыря Св. Евфимия.¹⁵⁰ У Рисса сведены в одно показания самого Кирилла и свидетельства целого ряда путешественников относительно положения монастыря Св. Евфимия (Фоки Стефана Савваита, Епифания Иерусалимского, автора Ἀπόδειξις τῶν Ἱεροσολύμων. Обобщение этих сведений привело Рисса к следующему выводу: должно стоять вне всякого сомнения то, что лавра Евфимия, затем киновия, находились в окружности ха̄н-ес-Сахль (иначе ха̄н-ел-Ахмар) и что ха̄н-ес-Сахль и есть, именно, место этого монастыря.¹⁵¹ К этому мнению, как вполне согласному с данными, находящимися у тщательного историка Кирилла, должны присоединиться и мы, отвергнув как вышеупомянутое мнение Шика, так и ни на чём не основанное предположение некоторых русских исследователей (А.С. Норова, арх. Леонида)¹⁵² о положении лавры Евфимия на чтимой ныне палестинскими мусульманами горе небӣ-Мӯса̄.

В климатическом отношении, избранное Св. Евфимием для монастыря место, представлялось весьма удобным. То обстоятельство, что лавра была расположена на небольшом холме, окруженном со всех сторон величественными долинами, делало всю местность весьма мягкой и достойной удивления; климат в ней всегда был умеренный; она теплее холодных мест и прохладнее жарких, суше влажных и влажнее сухих.¹⁵³

По освящении лавры Евфимий принялся устраивать помещения для братии, заботясь о том, чтобы все необходимое для подвижников, находилось в самой лавре. На первых порах подвижники испытывали нужду в самом необходимом; когда же, при содействии Божием, число братии увеличилось до 50-ти; когда были выстроены ей келии, материальное положение монастыря улучшилось, явилась возможность купить скот для несложных лаврских работ.¹⁵⁴ На Евфимии Великом, как устроителе и настоятеле лавры, лежали заботы по руководству и наставлению братии монастыря. Долговременная подвижническая жизнь в лавре Фаран и разных частях иудейской пустыни настолько подготовили Св. Евфимия к управлению другими аскетами, что он стал в скором времени как бы каноном и образцом не только для населявших его лавру, но и для всего монашеского института.¹⁵⁵ В лице св. Евфимия общинная организация монашества нашла самого стойкого поборника; всюду, где он ни подвизался, устраивались по его почину монастыри, имевшие устройство, подобное лавре Фаран. Этой стороной своей деятельности Евфимий Великий примыкает к подвижнику IV в. Харитону, идет по пути, им намеченному. Лавру он считал до самой своей смерти наиболее удобной и уместной формой монашеской жизни, так как она в его глазах представляла переходную ступень от жизни строго отшельнической к киновиальной и заключала в себе соединение выгодных сторон прежней жизни мироотречников с началами новой общинной организации монашества.

Такой характер деятельности Св. Евфимия, как организатора жизни палестинского монашества, показывает, что он не ввел в среду иночества новых форм жизни, а продолжал то, что было начато еще в IV в. Но само собой разумеется, что лавра Св. Евфимия была совершеннее в своем внутреннем устройстве; подчинение келлиотов авве в ней значительно больше, чем это могло быть в IV в., а власть самого аввы определеннее и шире: он заботится не о духовных только подвигах свободно подчинившихся ему аскетов, но и об их пропитании. Взамен этого со стороны братии требовалось безусловное подчинение лаврскому уставу, нарушение которого влекло за собой в иных случаях небесную кару. В житии Св. Евфимия сообщается не мало такого рода случаев, когда нарушители правил братства видимо наказывались Богом различными болезнями, от которых освобождались только по молитве настоятеля. В глазах современного Евфимия палестинского монашества его лавра была образцовой формой жилища аскетов; ей стараются подражать ктиторы других монастырей иудейской пустыни. Мартирий и Илья – подвижники лавры Св. Евфимия, впоследствии Иерусалимские патриархи, устроили в этой пустыне лавры по образцу Евфимиевой.¹⁵⁶

Если та форма жизни монашества, которую Св. Евфимий считал наиболее уместной в Палестине, не представляла в себе ничего нового в сравнении с общинами Харитона Исповедника, то очевидно, что причина того громадного влияния, какого достиг Св. Евфимий не только среди палестинских монахов, но и во всей Византийской империи, нужно искать в самой личности великого подвижника, в его нравственно-аскетической высоте. Прославляя три добродетели Св. Евфимия – воздержание, молчаливость и бодрствование, биограф его говорит, что он прилагал всё старание к тому, чтобы подражать доблестям Арсения, сперва воспитателя детей императора Феодосии: Аркадия и Гонорея, а потом строгого египетского подвижника. С великим удовольствием слушал он рассказы честных отцов, в разное время приходивших к нему из Египта и повествовавших о жизни великого Арсения, и как бы на скрижали души своей старался переписывать его добрые дела.¹⁵⁷ Подражал его уединению, смирению, умеренности как в одеянии, так и в пище, его рачительности и бдительности; повторяя неоднократно вопрос египетского подвижника: Арсение! Зачем ты сюда пришел? и отвечая, как и Арсений: не на покой, но на труды; не на леность, но на подвиг, и потому подвизайся, трудись и не ленись. Этими словами Св. Евфимий хотел возбуждать внимание к самому себе. Подобно египетскому подвижнику, горел Св. Евфимий любовью к пустынничеству и отвращался славы, проводил все ночи в слезах и молитвах. Будучи столь ревностным подражателем жизни св. Арсения, Св. Евфимий во многом, по словам Кирилла, превзошел даже его, именно он достиг такого влияния на современное ему не только христианское, но и языческое население Палестины, какого, насколько мы знаем, никогда не имел Арсений в Египте. Приведем здесь некоторые факты из жизни св. Евфимия характеризующее это влияние.

Во время поднятого при Издегерде¹⁵⁸ в Персии гонения на христиан один из начальников племени сарацин – Аспевет, сочувствовавший гонимым, бежал к византийцам, был принят военачальником восточных провинций Анатолием и поставлен во главе кочевавших в Палестине сарацин-союзников. Сын этого Аспевета Теревон, исцеленный от тяжелой болезни Св. Евфимием, принял, вместе с отцом и дядей – Марисом, св. крещение; вслед за вождем было крещено не мало пораженных чудом великого подвижника и других сарацин. Некоторые из них (Марис) остались в киновии Св. Феоктиста, и, положив все свое имение на постройку и расширение монастырских зданий, подчинили свою волю руководству великого вождя. Христианская община из сарацин была предметом чистоотеческой заботливости Св. Евфимия; дабы иметь возможность следить за их жизнью, он поместил их между своим монастырем и монастырем Феоктиста, устроил для них церковь и шатры, часто посещал их, пока не поставил им пресвитера и диаконов. Место это сделалось постоянным и мирным жилищем не только для тех сарацин, которые прежде были крещены, но и для многих других. Быстрый рост новой христианской общины побудил Св. Евфимия просить Ювеналия епископа Иерусалимского патриарха дать ей епископа. Ювеналий согласился и около 428 года первым епископом сарацин (ἐπίσκοπος τῶν Παρεμβολῶν) был рукоположен Аспевет (в крещении Петр), как весьма способный наставлять души на путь спасения.¹⁵⁹

Миссионерская деятельность Св. Евфимия, его заслуги для церкви палестинской приобрели ему глубокое уважение не только со стороны палестинских христиан, но и самого Иерусалимского патриарха. Кирилл Скифопольский говорит о том чисто сыновнем уважении и почтении, какое оказывал Св. Евфимию преемник Ювеналия, бывший ученик и сподвижник Пассариона Великого – Анастасий (458–479 г.).

Анастасию Евфимий пророчески указал на его избрание в Иерусалимские патриархи еще в то время, когда он был хорепископом и хранителем священных сосудов в храме Св. Воскресения. Когда избрание Анастасия в Иерусалимские патриархи, действительно, состоялось, то он вспомнил о пророчестве Св. Евфимия и послал к великому Евфимию диакона Фида, слышавшего пророчество, с крестоблюстителем, извещая об исполнении предсказания и прося дозволения придти целовать его. Но Евфимий отклонил посещение патриарха: Любо мне, честнейший отче, всегда наслаждаться твоим святительством; только прежде, принимая вас, я нисколько не тяготился, теперь же присутствие вашего блаженства превосходит мое бессилие, почему и прошу вашу святыню не трудиться к моей мерности; если же позволишь себе придти, то я приму с радостью, и, если приму вас, то приму и всякого приходящего и уже не дозволю себе оставаться на этом месте.¹⁶⁰

В 467 году умер блаж. Феоктист. Патриарх, узнав, что в нижней киновии находится Св. Евфимий, присутствовавший при последних днях жизни своего друга и сподвижника, счел этот случай удобным для того, чтобы встретиться с подвижником и заявить ему о своей любви к нему. После погребения тела блаж. Феоктиста, Анастасий взял за руки Св. Евфимия, пламенно целовал их и к лобзанию присоединил следующие, исполненные любви, слова: Давно желал я целовать эти священные руки, и вот исполнил Бог мое желание. Но прошу теперь тебя, честный отче, и прошу усердно, первее молить Бога, чтобы сбылись до конца твои предсказания на мне, и затем постоянно писать мне и приказывать то, что приписывает закон писать сыну. В ответ на просьбу Евфимия не оставлять забот о монастыре блаж. Феоктиста и стараться о нем, как должно, патриарх сказал: еще при жизни Св. Феоктиста ты стоял во главе этой пустыни и сделал из неё город, славный по множеству и добродетели её населяющих, представив Христу другой Иерусалим, и теперь, когда он умер, твое при тебе остается. Пользуясь данной патриархом властью, Св. Евфимий назначил в преемники Феоктисту вышеупомянутого Мариса, а по смерти последнего (469 г.) – Лонгина.¹⁶¹ При Лонгине, как и при Феоктисте, нижняя киновия служила, по мысли Св. Евфимия, местопребыванием для новоначальных.

Но нигде не сказался с такою ясностью высокий нравственный авторитет Св. Евфимия, как в факте обращения императрицы Евдокии из монофизитства в православие. Обстоятельства этого обращения дают право заключить, что голос Св. Евфимия для многих восточных христиан, в том числе и Евдокии, стоял гораздо выше, имел значения гораздо более, чем голос римского епископа Льва Великого. Не касаясь в настоящем месте тех религиозно-нравственных побуждений, какие руководили Евдокией в её желании получить ответ от Св. Евфимия на интересовавшие её вопросы, мы изложим самые обстоятельства обращения, как их передает биограф Св. Евфимия и другие церковные историки.¹⁶²

Решив проводить жизнь уединенную по наставлению Св. отцов и руководствоваться ими, как путеводителями ко спасению души, императрица Евдокия послала в Антиохию к Симеону Столпнику хорепископа Анастасия с некоторыми сановниками, чтобы получить от него ответ на изложенные в письме мысли. Последний дал такой ответ: Знай, о дочь моя, что лукавый, видя богатство твоих добродетелей, просил, дабы тебя сеял, яко пшеницу и много зла принес боголюбивой душе твоей учением беззаконного Феодосия. Но дерзай! Вера твоя не оскудела. Мне то лишь удивительно, что ты, имея источник вблизи, не обращаешь на него внимания и ищешь вдалеке почерпнуть той же воды. Ты имеешь богоносного Евфимия; следуй его учениям и наставлениям и не совратишься с пути спасения. Исполняя совет Симеона Столпника, Евдокия решилась отправиться в пустыню к Евфимию, так как она знала, что он не согласится войти в город; на самом высоком месте восточной части иудейской пустыни, с которой видна на громадном расстоянии окружающая её пустыня, к югу от лавры Св. Евфимия (в 30 стадиях) она устроила высокий столп¹⁶³ и желала наслаждаться его учением. Посланные в лавру не нашли там Евфимия, который находился в то время в пустыне Рув; отправившись туда же, они не скоро убедили Св. Евфимия согласиться на просьбу императрицы и идти к столбу. Дав последней наставление быть внимательной к себе, строго блюсти себя и отстать от религиозных заблуждений, Св. Евфимий простился с императрицей Евдокией и ушел в свою лавру. Евдокия оставила, согласно совету Св. Евфимия, прежние свои заблуждения и избрала великого подвижника в свои руководители. Остальные годы своей жизни (456–460 г.)¹⁶⁴ она посвятила развитию и усилению монашеской жизни в Палестине. Число созданных ею церквей, монастырей, странноприимниц и богаделен было настолько велико, что Кирилл Скифопольский, видевший большинство из них, заявляет, что он не в силах их перечислить.¹⁶⁵ Благотворительность императрицы подвижницы простиралась не только на монастыри и местности Иудейской пустыни, Иерусалима, но даже отдаленнейшие города Палестины, как Газа,¹⁶⁶ пользовались её щедротами. Лично Св. Евфимий отклонял от себя пожертвования, предлагаемые императрицей Евдокией для его лавры. Когда императрица, устрояя в 20 стадиях насупротив лавры Св. Евфимия церковь Св. Петра и водоем (по всей вероятности для нужд братии лавры Св. Евфимия),¹⁶⁷ осматривала производившиеся около неё работы, и увидела далеко распространившуюся лавру подвижника, кельи её, рассеянные в пустыни, то весьма умилилась, и, имея в виду уделить много своих доходов для лавры, послала к Евфимию игумена Гавриила, прося его придти, чтобы ей насладиться молитвою и учением. Но Св. Евфимий, зная мысли императрицы, объявил ей через посланных: Не ожидай ещё увидеть меня во плоти. Будучи при дверях смерти, что заботишься и развлекаешься многим? Я думаю, что ты пред зимою переселишься к Господу. Посему благоволи этим летом собраться и приготовиться к исходу, и не старайся, будучи во плоти, помнить меня ни письменно, ни без писания – я говорю о даянии и взимании. Когда же ты отойдешь ко Владыке всех, то там вспомни меня, дабы и меня принял с миром. Там лучше вспомнить о нас мы просим тебя.¹⁶⁸ Предсказание Св. Евфимия было принято императрицей Евдокией с верою в его исполнение; посему, послав за патриархом Ювеналием, она пересказала ему сказанное ей Евфимием, приготовила к освящению неоконченный еще храм первомученика Стефана, отделив на устройство его большие доходы; обошла все созданные ею церкви, уделяя для каждой достаточное количество доходов. Скончалась она в 460 г. и погребена в церкви Св. Стефана.¹⁶⁹

Замечание Кирилла Скифопольского, что императрица Евдокия, находясь около церкви Св. Петра, видела в пустыне рассеянные кельи Евфимия, указывает на то, что к 460-му году число лаврских келлиотов чрезвычайно увеличилось и община Св. Евфимии по-прежнему имела лаврское устройство, не смотря на то, что в Палестине около половины V-го века значительно развились киновиальные монастыри и мало-помалу вытесняли и заменяли собой прежние лавры. Появившись сперва в городах (монастыри Мелании), киновии проникли затем и в пустыню; к 456 г. монастырские общежития были в разных местах пустыни.¹⁷⁰ Св. Евфимий видел зарождение и усиление этой формы монашеской жизни; лично он сознавал и многие преимущества киновиальной жизни пред лаврской – келлиотской; но не желал, чтобы при нём лавра изменилась в киновию. Приходивших, неопытных еще, подвижников он отсылал обыкновенно в нижнюю киновию Феоктиста и иорданский монастырь Св. Герасима.¹⁷¹ Здесь они проходили монастырское послушание до тех пор, пока настоятель киновии не считал их способными для жизни келлиотской; тогда они переходили в лавру Св. Евфимия. При таком составе братии лавра служила рассадником многих славных и уважаемых в Христовой церкви деятелей. В ней получили монашеское воспитание и были призваны затем к другим высоким иерархическим должностям или же прославились в истории аскетической письменности весьма многие лица.¹⁷²

Умер Св. Евфимий 20-го января 473 г.;¹⁷³ день кончины своей он предвидел заранее и потому, созвав отцов лавры, обратился к ним с трогательной речью, в которой, во имя любви их к нему, просил соблюдать в своей жизни две главных добродетели: любовь друг к другу и смиренномудрие и строго держаться устава прежде данного. Затем братии был предложен вопрос, кого они хотят иметь игуменом. Они указали сперва на Дометиана, но когда Св. Евфимий сказал, что Дометиан не может быть назначен игуменом, так как скоро умрет, то братия просили себе игуменом Илию, эконома нижнего монастыря. Разнесшаяся в пустыне молва о смерти великого подвижника собрала отовсюду в лавру Св. Евфимия неисчислимую толпу монахов и мирян. Погребение было совершено Иерусалимским патриархом Анастасием; громадное скопление народа едва дало возможность Св. отцам совершить положенное над подвижническим и многострадальным телом Св. Евфимия. Патриарх Анастасий принял на себя заботу о том, чтобы мощи почившего подвижника, уже прославленные чудесами, были положены в благоустроенном и приличном месте. Для этой цели были присланы из Иерусалима сведущие люди, которые, под руководством диакона Фида, превратили пещеру, где безмолвствовал сначала Св. Евфимий, в прекрасный и большой храм; средину его отделили для гроба великого отца, а с обеих сторон устроили усыпальницы для пресвитеров, игуменов и проч. честных мужей. Когда все было приготовлено, патриарх прислал доску, серебряный сосуд, ограду и другое для украшения храма. Затем он сам прибыл в лавру, переложил (7-го Мая 473 г.) мощи в святую гробницу так, чтобы нельзя было открыть её и унести оттуда хотя бы небольшую часть их. Сверху гроба была положена и укреплена доска. С того времени, замечает биограф Св. Евфимия, и по настоящий день мощи источают разнообразную благодать приходящим верующим,¹⁷⁴ и память великого подвижника почитается среди монахов так же, как память Св. Антония.¹⁷⁵

Непосредственно после смерти Св. Евфимия началось постепенное изменение его лавры в строго общежительный киновиальный монастырь. Избранному в настоятеля-игумена лавры Илии эконому киновии Св. Феоктиста, Евфимий дал (в присутствии всей братии) такое наставление: «вот все отцы избирают тебя пастырем и начальником своим. Ты же старайся как о себе самом, так и о всем стаде твоем. Но тебе должно наперед знать и то, что Богу угодно, спустя немного, обратить лавру эту в общежитие и будет это не чрез многое время».¹⁷⁶ Затем умирающим аввой были даны распоряжения относительно того, в каком месте и как строить киновию, какие здания должны входить в её состав, и в чем будут состоять подвиги братии. Вторичное повелиние об изменении лавры в киновию Св. Евфимий дал диакону Фиду, чудесно спасенному им от смертной опасности во время кораблекрушения: поди в мою лавру и келии братьев разрушь до основания и построй общежительный монастырь там, где моя усыпальница: Богу угодно, чтобы место это было не лаврой, а киновией.¹⁷⁷ Фид явился к патриарху Мартирию (478–486 г.) и рассказал ему как о чудесном своем избавлении от смерти, так и о поручении Св. Евфимия. Мартирий вспомнил, что он сам был свидетелем приказания, данного почившим игумену Илии, и обещал дать материальные средства на строение киновии,¹⁷⁸ возложив заведывание работами по постройке на Фида. Взяв с собой большое число слуг, строителей и одного из художников, диакон Фид явился в лавру Св. Евфимия и, совместно с игуменом Илией, принялся за работу. Рассказ монаха Кирилла о том, как велось дело постройки киновии, по своей ясности и определенности представляет единственное историческое свидетельство об отличии лавр от киновий по своему внешнему виду. Разбросанные в пустыне келии подвижников были разрушены и срыты до основания, а здание киновии было выстроено на месте погребения основателя лавры, обнесено стеной и укреплено. Прежнюю церковь строители обратили в трапезу для братии и за ней выше выстроили новый храм; внутри киновии сооружен был прочный и красивый столп, который должен был служить защитой для киновии и сторожевой башней для всей пустыни. Среди киновии было расположено кладбище.¹⁷⁹ Постройка и украшение киновии продолжались три года при общем старании братии и множества рабочих. Отцы хотели освятить новую киновию в тот самый день, когда были переложены патриархом Анастасием мощи Св. Евфимия; но были стеснены неимением воды, так как в пустыне было бездождие и в цистернах не было воды. Игумен Илия, совместно с аввою Лонгином из нижнего монастыря и Павлом, аввой обители Мартирия, решили было привезти воду из Вади Фара, но Св. Евфимий, явившись ночью Илии, укорил его в маловерии, советовал обратиться за помощью к Богу и обещал дождь. На другой день, действительно, нашла туча и полившийся дождь наполнил водоем, устроенный епископом Петром и древние цистерны аморреев,¹⁸⁰ так что явилась возможность освятить киновию. В 484 году киновия была освящена с большой торжественностью патриархом Мартирием, причем под престолом новой церкви были положены частицы мощей Св. мучеников Тараха, Прова и Андроника, пострадавших при Диоклитиане.¹⁸¹ В новом виде монастырь Св. Евфимия не сохранил своего центрального положения среди палестинских монашеских общин. Изменилось прежде всего отношение к нему нижнего монастыря; из подчиненного лавре Св. Евфимия учреждения он стал равным, так как потерял значение школы, подготовлявшей келиотов для лавры Св. Евфимия. Теперь монастыри Св. Феоктиста и Св. Евфимия, согласно желанию Св. Евфимия, различаются только по имени, имеют общий устав, общее основание жизни и как бы управляются одним и тем же пастырем.¹⁸² Вскоре возникли между обеими обителями недоразумения. Наследовавший в управлении нижней киновией Лонгину (ум. 484 г.) игумен Павел, стал незаконно распоряжаться завещанными Теревоном агарянином обоим монастырям суммами: он хотел удержать в свою пользу часть денег, следовавших, по завещанию, лавре Св. Евфимия. Споры между обителями приняли неприятный характер, принудивших некоторых из подвижников (Кириака, Савву) оставить киновию Св. Евфимия. В 485 г. достигнуто было соглашение между киновиями, но с этих пор они совершенно отделились одна от другой; на границе владений монастырей Св. Феоктиста и Св. Евфимия игумен Павел воздвиг башню и окружил владения первого монастыря стеной и валом.

Преемники Св. Евфимия – игумены: Илия (ум. 511 г.), Симеон апамейский (ум. 514 г.), и Стефан (ум. 534 г.) не могли поддержать новый монастырь в прежнем его значении, так как не обладали высокими нравственными достоинствами отца пустыни, чтобы сохранить его влияние на палестинское монашество.¹⁸³ Не мало также способствовали постоянному упадку монастыря опустошительные и неоднократные набеги сарацин-язычников при императоре Анастасии, и политические смуты, какие переживала Палестина в VI-VIII вв.¹⁸⁴ Во время набега язычников-сарацин (в 491 г.), был разрушен лагерь и шатры крещенных Св. Евфимием сарацин; последние перенесли свое поселение к близь лежащему монастырю Мартирия, и создали здесь себе церковь; но варвары вторично напали на них, частью убили их, частью взяли в плен, некоторые же убежали.¹⁸⁵

Впрочем в VI, VII и половине VIII вв. киновия Св. Евфимия принадлежала еще к числу цветущих рассадников монашеской жизни и духовных подвигов: её посещали за это время подвижники, приходившие в Палестину из других стран (Софроний – в последствии Иерусалимский патриарх),¹⁸⁶ ища духовного наставления у живших в ней отцов. Более всего пострадали монастыри Иудейской пустыни в конце VIII в. от мусульман; в числе разоренных варварскими отрядами была и киновия Св. Евфимия. По сведениям, сообщенным в Соmmemoratorium dе casis Dei vel monasteriis (около 800 г.), во времена Карла Великого в монастыре Св. Евфимия было лишь 30 монахов.¹⁸⁷ Страх пред неожиданными нападениями со стороны кочующих в пустыне¹⁸⁸ арабских племен и полная незащищенность местности были, по словам автора Проскинитария, причиной того, что монастырь стал со временем совершенно необитаемым.

По смерти Св. Евфимия во главе палестинской монашеской общины стали его ученики – Савва Освященный и Феодосий Киновиарх; первый из них подвизался под непосредственным руководством Евфимия, второго «приготовили к совершенному монашеству отшельники Марин и Лука, вышедшие из монастыря Св. Феоктиста. Как Савва, так и Феодосий стремились к той же цели, что и Евфимий: они желали сообщить правильный ход развития жизни палестинского монашества; выработать для последнего такую форму жизни, которая бы более всего способствовала осуществлению подвижнических идеалов. Но деятельность каждого из них имеет свои особенности, смотря по тому, на какую сторону тогдашней монашеской жизни они обратили внимание – келиотскую или киновиальную, и какая из них более соответствовала их личным наклонностям и стремлениям.

Савва Освященный выступает в истории палестинского монашества, подобно своему наставнику Евфимию, устроителем и распространителем лавр и сторонником жизни келиотской, почему он и назначен был Иерусалимским патриархом начальником всех палестинских лавр и келий.¹⁸⁹ Но было бы ошибочно заключить отсюда, что жизнь киновиальная с её, осознанными еще Евфимием, преимуществами, в лице Св. Саввы не встретила сочувствия. Устроение киновий, раскрытию правильного взаимоотношения лавр и киновий, занимали Савву Освященного не менее, чем и устройство лавр, и если он не считается, подобно Феодосию, киновиархом, то потому, очевидно, что сам он управлял не киновией, а лаврой, в которой жил.

Блистательные божественные дары Саввы Освященного, по словам Кирилла Скифопольского, состояли в славном подвижничестве, добродетельной жизни и православной вере.¹⁹⁰ В настоящем месте мы остановимся на первых двух дарах: подвижничестве и добродетельной жизни, с целью выяснить значение личности Саввы Освященного в истории палестинского монашества.

Святый Савва родился в 439 г. вблизи Кесарии Каппадокийской;¹⁹¹ подобно Св. Евфимию, он проявил аскетические наклонности еще в молодых летах, чему не мало способствовали несчастные обстоятельства его детства. Родители Саввы, каппадакийские христиане Иоанн и София, оставив Каппадокию, переехали в Александрию вскоре после его рождения, поручив первоначальное воспитание его дяде Ермию, которому было вверено также и оставшееся в Каппадокии имущество родителей Св. Саввы. Неудовольствия, какие испытывал Савва от злонравной жены Ермия, побудили его перейти к другому дяде Георгию, оказавшемуся, впрочем, по своим нравственным качествам не лучше первого. Оба они подняли спор об имении родителей своего воспитанника, а оставшийся без всякого воспитания Савва, презрев всё житейское, удалился в монастырь Флавианы, который находился в двадцати стадиях от Муталаски.¹⁹² Монашество в Каппадокии в это время получило широкое распространение. Основателем монашеских общин здесь был Василий Великий, который не ограничился устройством одной понтийской общины на берегу реки Иры и составлением правил для монахов, но, обходя города понтийские, основал в них много общежитий и, уча народ, убеждал его мыслить одинаково с собою.¹⁹³ По образцу монастырей Св. Василия скоро возник неисчислимый ряд обществ благочестивых братьев и сестер, которые приняли его правила, подчинились его главному руководству и исполняли его предписания с неутомимой ревностью.

Понт, представлявший сперва необитаемую и неплодородную пустыню, спустя немного лет стал богато населенной, плодоносной, цветущей, полной жизни местностью. Вокруг монастырей образовались деревни; на всех холмах и долинах возникали хутора и колонии.¹⁹⁴ Монастырь Флавианы, лежавший вблизи Кесарии, был, по всей вероятности, основан Св. Василием. На основании правил общежительных монастырей, Савва, имевший не более 8 лет от роду, не мог быть сразу включен в число братии; его приняли в монастырь, но произнесение обетов было отложено до полного возраста.¹⁹⁵ Первое время пребывания своего в монастыре Савва обучался чтению под руководством опытных иноков, впоследствии, придя в возраст, он начал изучать псалтырь и прочие постановления общежительного братства и, только прошедши строгую предварительную школу, был причислен к монашескому обществу. Общежительная жизнь развила в юном подвижнике смирение, послушание и ревность к благочестивым трудам. В этих добродетелях Савва Освященный настолько успел, что, имея 70 сподвижников, он всех их превзошел.¹⁹⁶ Родственники Саввы, примирившись между собой, многократно покушались склонить его к выходу из монастыря, дабы, как они говорили, он вступил во владение землями, принадлежавшими его родителям, но Савва избрал лучше быть у порога дома Божия, нежели предаться Мирским суетам.¹⁹⁷

Пробыв десять лет в монастыре Флавианы, Св. Савва возымел богоугодное желание посетить святой град и предаться безмолвной жизни в пустыне, его окружавшей, ибо надлежало сей пустыне быть созданной от него. Архимандрит сперва не хотел отпустить его из монастыря, так как Савва Освященный показался ему слишком юным и неопытным для того, чтобы отойти на уединение и пребывать в безмолвии. Видение, бывшее архимандриту, побудило его отпустить Св. Савву из монастыря. На восемнадцатом году своей жизни он прибыл в Иерусалим, и, поклонившись его святыням, ушел в монастырь Пассариона Великого, где был принят одним каппадокийским старцем. Преемником Св. Пассариона по управлению монастырем был Елпидий; сочувствие последнего ереси Евтихия побудило Савву Освященного, прожившего в монастыре зиму, оставить монастырь Пассариона. Знавшие подвижническую жизнь Саввы, приглашали его в различные места монашеских общежительных сословий, но он не согласился принять эти приглашения, так как предпочитал ту форму монашеской жизни, которая более содействовала спокойному упражнению в отшельнических подвигах.¹⁹⁸

Такому стремлению Св. Саввы более всего могла удовлетворить лавра Св. Евфимия, и потому он возжелал видеть того святого, о подвигах которого слышал почти ото всех. На 82 году (в 459 г.) жизни Евфимия Св. Савва явился в его лавру; в субботний день он увидел великого подвижника, который, возвратившись из недельного уединения, направлялся в лаврскую церковь, и стал со слезами просить Св. Евфимия принять его в число лаврских подвижников. Евфимий принял сперва его в лавру и поручил своему любимому ученику и сподвижнику Дометну, но затем призвал к себе и со словами: Сын мой! я думаю, что неприлично тебе, столь юному, оставаться в лавре, да и лавре нет никакой пользы иметь у себя юношу, и тебе юному полезнее быть в киновии, а не с отшельниками, отослал его в киновию блаж. Феоктиста. Вручая же Феоктисту нового подвижника, Евфимий Великий сказал: прими этого юношу и блюди за ним; он прославится в иноческом житии, как я вижу.¹⁹⁹ Говоря так, Евфимий, по словам Кирилла, как бы предвидел, что Савва Освященный будет со временем архимандритом всех палестинских отшельников и устроит весьма великую и славную лавру, которая будет превосходнее всех палестинских лавр, – что он будет вместе с тем и начальником – законодателем одиночных отшельников.²⁰⁰

Савва Освященный, прежде удалившийся и избегавший общежительных сословий, беспрекословно подчинился желанию Евфимия. Честный отец, сказал он Евфимию, я знаю, что промышляющих о всех Бог желая моего спасения, Сам показал путь под святые руки твои, и потому я сделаю что ты мне приказываешь.²⁰¹ Сообразно с тем положением, какое Св. Савва имел занять среди палестинского монашества, ему необходимо было пройти суровую школу монастырской жизни. В течение десяти лет он проходил в киновии блаж. Феоктиста все, поручаемые ему обязанности, как бы они низки не были (носил воду, дрова, был смотрителем над лошаками). Проводя дни в телесном труде, Св. Савва в основание и в начало своей жизни полагал смирение и послушание. Будучи способен и весьма ревностен к совершению божественного служения, он прежде всех входил в церковь и выходил из неё после всех, при великих душевных силах он и телом был велик и силен, упражняя последние в разного рода физических трудах на пользу киновии. Отцы киновии блаж. Феоктиста удивлялись великому усердию и услужливости юного Саввы.²⁰² За всё время своего пребывания в киновии, Савва Освященный оставлял её лишь раз, вследствие разрешения блаж. Феоктиста, сопутствовать одному из братии – Иоанну в Александрию. В Александрии он встретил своих родителей; не смотря на их убеждения оставить монастырь и поступить в отряд исаврян, которыми начальствовал отец Саввы, он отказался, ссылаясь на то, что, вступив в военную службу к Царю всех – Богу, он не может оставить этой службы. Я, говорил Св. Савва, твердо намерен пребыть в сих мыслях до последнего издыхания и надеюсь скончаться в святой жизни подвижничества.²⁰³

По возвращении в Палестину, Савва Освященный недолго пробыл в киновии блаж. Феоктиста. Смерть основателя киновии, сознание достаточной подготовки для уединенных подвигов, побудили Св. Савву, превосходившего всех старших его по летам пощением, незлобием и послушанием, просить Лонгина, настоятеля киновии, разрешить ему поселиться в пещере, которая находилась к югу от монастыря, в утесе. Авва Лонгин, видя отличную добродетель, постоянство и чистоту нравов подвижника, известил о его желании Евфимия, который сказал: не препятствую ему подвизаться так, как он хочет. Пять лет жизни в пещере были проведены Саввою следующим образом: в день воскресный к вечеру он выходил из киновии с таким количеством пальмовых ветвей, которое достаточно было для недельной работы; в течение пяти дней он оставался в пещере, не принимая никакой пищи, и в субботу поутру возвращался в киновию и приносил с собою пятидневное рукоделие – пятьдесят отделанных корзин.²⁰⁴ Высота аскетических подвигов Саввы обратила на себя внимание Евфимия Великого; удаляясь в обычное время года в пустыню Руву для сокровенных подвигов, Св. Евфимий стал брать с собой, кроме Дометиана, и Савву, и здесь, в пустыне, как искусный воспитатель детей, руководствовал его к высшим добродетелям и упражнял в оных. Какого рода были эти подвиги, – неизвестно; всего вероятнее, что, находясь в пустыне, Св. Савва, по указанию своего великого учителя, путем строгого умерщвления плоти, старался достигнуть спокойствия духа, столь необходимого для истинного подвижника. Такого рода подвиги практиковались многими церковными деятелями перед выступлением их в качестве духовных руководителей христианского общества. По отношению к Савве Освященному цель этих подвигов была вполне достигнута, так как во время совместного со Св. Евфимием уединения он получил божественную силу к перенесению трудностей пустынной жизни.²⁰⁵

В 473 г. Св. Савва оставил свою пещеру и киновию Феоктиста, так как образ жизни киновитов переменился к худшему, и направился в ту часть иорданской пустыни, где сиял наподобие светила и сеял семена благочестия Св. Герасим – житель и вместе покровитель иорданской пустыни²⁰⁶ Монастырь²⁰⁷ Св. Герасима находился в таком же отношении к лавре Евфимия, как и киновия бл. Феоктиста – подготовлял для неё келиотов; но жизнь подвижников первого монастыря была более суровой, лишения гораздо тяжелее, и потому Кирилл Скифопольский называет её: κατηναγκασμενην και ασιρακατητον. Имея под своим руководством 70 отшельников, Св. Герасим устроил среди отшельнических келий киновию, сделав такое учреждение, чтобы вступившие в его общину, жили сперва в киновии и в ней исполняли монашеские обязанности, а впоследствии, когда они привыкали к продолжительным трудам и достигали совершенства, он помещал их в так называемых келиях.²⁰⁸ Савва Освященный был принят Св. Герасимом в число келиотов и, живя в пустыне, окружавшей монастырь, свободно упражнялся в разных аскетических подвигах. Кроме лавры Св. Герасима, в Иорданской пустыне было много других монастырей и отшельнических келий, внешнее и внутреннее устройство которых Св. Савва изучал в течение четырех лет. Если взять во внимание сравнительную близость к месту монастыря Св. Герасима Сорокадневной горы (джебель Каранталь), монастыря Иоанна Хозевита (в вади ел-Кальт) и Св. Продрома (Иоанна Крестителя), то можно предположить, что эти места также были посещены Св. Саввой и в одной из многочисленных пещер джебель Каранталь он подвизался.²⁰⁹

После столь продолжительного искуса в разных монастырях Палестины, Савва Освященный решил выступить устроителем и духовным руководителем собственной общины. Сперва он занял возвышенность, на которой некогда императрица Евдокия устроила башню и слушала учение Евфимия Великого, но во время ночной молитвы ему было указано другое место для монастыря. Ночью явился Савве некоторый ангельский образ в сияющей одежде и, указав ему на сухой поток, идущий от Силоама с южной стороны сей горы, сказал: если ты хочешь населить эту пустыню подобно городу, то обратись к восточной стороне сего потока и увидишь перед собой пещеру, которая никем не была занимаема, взойди и поселись в ней. Кто дает птенцам пищу, тот и о тебе будет промышлять.²¹⁰ Пещера, чудесно указанная Св. Савве, находится, по словам Диксона, на самом диком месте, какое только возможно на поверхности земли. Природа произвела расселину на склоне горы; обнаженные скалы сверкают и горят на солнце; местами в неприступных уголках растут дикие травы; кругом безотрадная каменистая пустыня; внизу, в долине, волнуется Мертвое море.²¹¹ По окончании видения, Савва, пришедши в себя, и увидавши к югу поток, обрадовался, сошел с горы и, будучи путеводим Богом, нашел указанную ему пещеру. Новое жилище подвижника расположено было на отвесной скале, подъём к которой был почти невозможен. Посему Св. Савва, поселившись в ней, привесил к отверстию её верёвку и, при помощи её, всходил и нисходил; воду он брал из озера находившегося в 15 стадиях от пещеры и называвшегося семиустным (ἑπτάστομος). Здесь Св. Савва прожил пять лет в полном одиночестве и молчании, и, только спустя это время Бог вверил ему попечение о душах других людей и его силы, способные прежде к брани, Он обратил к возделыванию тех людей, которые заросли порочными мыслями.

Весьма многие из подвижников, живших в других лаврах, и одиночных, никому доселе не подчинявшихся, узнав о вновь организующейся общине, пожелали вручить себя духовному руководству столь опытного, как Св. Савва, игумена. С 484 г. к Савве Освященному начали отовсюду стекаться подвижники; в числе первых братьев новой обители монах Кирилл указывает Иоанна, Фирмина, Иакова, Севериана и Юлиана Кирта, основавших впоследствии свои собственные монастыри. Савва Освященный, как и Св. Евфимий, каждому из приходивших к нему подвижников давал приличное место, в котором находилась небольшая келия и пещера. Число келиотов скоро дошло до 70; жизнь их описывается в самых привлекательных чертах: это был лик ангелов, народ подвижнический, град людей благочестивых, новые семьдесят апостолов. Во всем они следовали своему начальнику, путеводителю и пастырю – Савве Освященному. Он, как имевший ясное понятие обо всех, каждого из них научал и увещевал мужественно стоять против хитростей диавола, нимало не ослабевать против него и не предаваться унынию в случае бесплодной на первых порах борьбы с плотью. Как бы ни была тяжела эта борьба, посвятивший себя Богу должен продолжать её в надежде на будущие блага: только слабой душе свойственно падать под бременем трудов.

Наряду с заботой о нравственном преуспеянии новой общины, Св. Савва прилагал старания к расширению и укреплению лаврских зданий. На северной части горы была устроена башня, необходимая принадлежность всех палестинских лавр; вслед за башней были устроены другие лаврские здания. Для удовлетворения религиозных потребностей лаврской братии сперва была построена небольшая церковь (μικρὸν εὐτήριον) и в ней поставлен освященный жертвенник (θυσταστήριον); когда же церковь эта оказалась малой для возросшей до 150 человек общины Св. Саввы, то он устроил другую, в пещере, которая внутри имела вид Божией церкви, так как с восточной стороны в ней было Богом созданное отделение со сводом (κόνχη), с северной же – великий дом наподобие той служебной палаты (διακονικοῦ), в которой хранятся церковные вещи, с южной стороны был широкий вход в пещеру.²¹² Новая церковь получила название богозданной.

Богослужение в небольшой молельне лавры Св. Саввы совершалось сперва приходившими пресвитерами, так как её основатель, имея великую кротость и истинное смирение, не хотел принять рукоположения в пресвитера, или вообще быть посвященным в служители церкви. Св. Савва неоднократно повторял, что желание быть причисленным к клиру есть начало и корень честолюбивых мыслей.²¹³

Пока число подвижников, искавших духовного руководства Саввы Освященного, было не велико, он не отказывал никому из желавших жить в его лавре, принимал всех приходивших к нему. Но когда состав последних стал чрезвычайно разнообразным и, наряду с пустынниками, стали являться к Савве Освященному и мирские люди, желавшие отречься от мира, то есть такие, которым было необходимо прежде, чем стать келиотами, прилежно изучать строгий монашеский устав, то для них была устроена киновия к северу от лавры. Цель, смысл и значение жизни киновитов определены Св. Саввой в таких словах: как цвет предваряет плод, так жизнь в киновии предваряет отшельническую.²¹⁴ Руководителями киновитов назначались обыкновенно мужи степенные и благоразумные, преклонных лет и славные монашескими подвигами. Когда же, после долгого испытания, оказывалось, что отрекшиеся от мира твердо изучили псалтырь и правило псалмопения (κάνων τῆς ψαλμωδιάς) и делались способными бдеть над умом своим и очищать свои мысли от воспоминания о мирских вещах, то им давались келии в лавре. Кроме киновий для новоначальных, Савва Освященный устраивал общежития и для тех из подвижников, которые, вследствие слабости и преклонных лет, не могли сами для себя доставать скудное пропитание и нуждались в заботах других; в эти киновии молодые подвижники не допускались. Такое назначение имела Кастеллийская киновия, лежавшая к северо-востоку от лавры в расстоянии двадцати стадий от неё на возвышенности Мерт.²¹⁵

Выработав себе такой взгляд на образ жизни стремящихся к нравственному совершенству через отречение от мира, Савва Освященный в своей дальнейшей деятельности, направлявшейся к развитию монашества в Палестине, всегда оставался ему верным. Главное внимание его было обращено на устройство «великой лавры», в которой он жил; её подвижники были под непосредственным его наблюдением и хотя жили в большой бедности относительно телесных потреб, но богатели духовными дарами.²¹⁶ Материальное положение лавры заметно улучшилось только с того времени, когда мать Св. Саввы, распродав имение умершего своего мужа, явилась в Палестину, отдала деньги Св. Савве, а сама отреклась от всего мирского. Тогда Св. Савва купил в Иерихоне странноприимный дом (ξενοδόχειου) с небольшими садами, при нем находившимися, построил и в самой лавре ксенодохию, а также совершил весьма многие другие дела.²¹⁷ Кирилл Скифопольский говорит, что Савва Освященный, при содействии Христа и по вдохновению Св. Духа, населил пустыню множеством монахов и основал в ней семь славных монастырей: три лавры (великую, новую и гептастом – семиустную) и четыре киновии (кастеллийскую, пещерную, заннову и схоляриеву)²¹⁸

Здесь биографом великого палестинского подвижника указаны, очевидно, только те лавры и киновии, которые сам он основал, так как из жития известно, что на всех тех местах, которые были ознаменованы даже непродолжительными подвигами Св. Саввы (напр. близ Скифополя – ныне Бе̄са̄н, Никополя-Эммаус – Амва̄с), его учениками и сподвижниками устроились монашеские общины в виде лавр и киновий.²¹⁹ Вообще же число монастырей, основанных в Палестине Саввой Освященным и его учениками, значительно превосходит число обителей Харитона Исповедника и Евфимия Великого. Достаточно просмотреть перечень лавр и киновий, составленный, на основании свидетельств биографа Св. Саввы, арх. Леонидом, Тоблером и Шиком, чтобы признать полную справедливость сделанной патриархом Илией характеристики великого палестинского подвижника, как устроителя монашеской жизни в Палестине, населившего пустыню палестинскую подобно городу.²²⁰ Замечательно, что сам Савва Освященный смотрел на себя, как на продолжателя дела своих великих предшественников – Св. Евфимия и Феоктиста и, продолжая их заботы о возможно лучшем устройстве монашеской жизни, всегда поддерживал благосостояние основанных ими древних монастырей.²²¹

Славное подвижничество Саввы Освященного было причиной того, что патриарх Саллюстий (486–494 г.) назначил его, вместо уклонившегося в монофизитство и вскоре умершего преемника аввы Пассариона, архимандрита Елпидия, начальником и законодателем всех отшельников и всех, кои хотят жить в келлиях.²²² Назначение это сделано было патр. Саллюстием, с общего согласия всех пустынных монахов, в 493 году. Но прежде, чем стать фактическим руководителем палестинских келиотов и мироотречников, Св. Савва должен был выдержать продолжительную и упорную борьбу с теми из подвижников, которым неприятна была как самая деятельность его по устройству Великой и других лавр, так и то обстоятельство, что грубому и необразованному, на их взгляд, подвижнику, патриарх вручил власть над всеми палестинскими лаврами и отдельными келиотами. Борьба эта началась еще в 486 году. Когда Савве было сорок восемь лет, пишет монах Кирилл, тогда в его лавре возникли некоторые люди, которые умом были плотские и не имели духа; они с давнего времени поставляли ему сети и всячески его оскорбляли. Кто были эти недовольные, каким образом они вошли в состав братии великой лавры и чем было вызвано их недовольство, – на эти вопросы житие не дает ответа. Кажется, что недовольство направлялось как против личности Саввы Освященного, так и против тех начал, руководствуясь которыми, он стремился к объединению всего палестинского монашества; в началах этих недовольные монахи могли видеть дальнейший шаг к ограничению прежней свободы отшельничества и к расширению общинной организации. При патриархе Мартирии, который любил и уважал Св. Савву, среди подвижников великой лавры было наружное спокойствие и согласие; когда же патриарх Мартирий умер, то недовольные Св. Саввой пришли к вновь избранному патриарху Саллюстию, и, думая воспользоваться тем, что Саллюстию деятельность великого пустынника не была достаточно известна, стали просить его, чтобы он дал им игумена. На вопрос патриарха: из какого они места? те неохотно отвечали: «из той долины, которую некоторые называют долиной аввы Саввы, который, по большой грубости своей, не способен управлять тем местом; он не имеет рукоположения и другому никому не позволяет войти в церковный клир, а между тем община, состоящая из 150 человек, необходимо должна управляться лицом, имеющим иерархическую степень». Бывший при патриархе пресвитер Кирик разъяснил недовольным монахам, что первое основание их просьбы – грубость Св. Саввы не имеет значения, так как они собственно и не имеют права выражать недовольство своим аввою, потому что не они его избрали и приняли в свою общину, но он их, и потому, если он мог пустыню заселить, то тем легче ему управлять населенным местом; а патриарх устранил второе, – призвал к себе Св. Савву и рукоположил перед глазами обвинителей в пресвитера. «Теперь”, сказал патриарх просителям, «в отце вашем Савве вы видите игумена вашей лавры; его избрал Бог, а не человек: ибо я только утвердил божественное избрание“. Затем, совместно со Св. Саввой и отцами, патриарх Саллюстий отправился в великую лавру, и торжественно освятил здесь 12 Декабря 491 г. созданную Богом церковь.²²³ Первая попытка ослабить влияние Саввы Освященного на дела палестинского монашества окончилась неудачно. Значение палестинского подвижника еще более увеличилось: он, благодаря патриарху Саллюстию, был поставлен начальником всех палестинских лавр. Широко развившаяся с 493 г. организаторская деятельность нового архимандрита возбудила еще большую ненависть в прежних обвинителях Саввы Освященного. Наиболее, по словам Кирилла, не нравилось им окончательное устройство кастеллийской киновии; они завидовали тому, что он устроил Кастеллий – киновию для опытных в аскетической жизни отшельников.²²⁴ В видах противодействия ему, они привлекли на свою сторону и других монахов из братии и, умножившись до сорока человек, питали к нему вражду. Нестроения, происшедшие в лавре вследствие этой вражды, побудили Св. Савву и других монахов уступить врагам и в 503 году удалиться в скифопольские страны.²²⁵ Во время отсутствия Св. Саввы зло приняло большие размеры; число способных к злым предприятиям возросло до 60, и вся вообще община развратилась. Савва Освященный много печалился и плакал о том, как легко рождается и распространяется порок и как скоро он привлекает к себе слабых; сперва он противопоставил их дерзости – долготерпение, ненависти – любовь и слова свои одушевлял духовной мудростью и искренностью, но потом, видя, что они более и более укрепляются во зле, поступают бесстыдно, не хотят идти путем смирения Христова и вымышляют причины, благоприятствующие их страстям, он вновь удалился из лавры к Никополю, и здесь спокойно безмолствовал в продолжение долгого времени. Воспользовавшись долговременным отсутствием настоятеля, недовольные им монахи (дерзкие монахи, как их называет Кирилл) сделали вторую попытку добиться устранения Св. Саввы от управления великой лаврой; они пришли к патриарху Илии (494–518 г.) и сказали ему: «авва наш, ходя по пустыне, лежащей около Мертвого моря, съеден львами; поэтому прикажи дать нам игумена». – «Я не верю вам, отвечал ученик Св. Евфимия – Илия, зная, что Бог не несправедлив. Он не попустит рабу своему быть добычей зверей. Подите, сыщите своего авву, или живите спокойно, доколе Бог не явит его».²²⁶ Действительно, Савва Освященный в праздник обновления (τῶν ἐγκαινίων)²²⁷ церквей иерусалимских (Гроба Господня и Св. Воскресения), привлекавший отовсюду множество пилигримов, пришел в Св. град с некоторыми из братии монастыря, основанного им близь Никополя,²²⁸ вместе с другими игуменами, явился к патриарху; последний очень обрадовался и стал убеждать подвижника возвратиться обратно в лавру и принять начальство над братией. Савва Освященный долго отказывался, но когда патриарх Илия сказал, что его отказ принесет вред всей палестинской монашеской общине, так как нельзя надеяться на то, чтобы кто-другой мог исполнить его труды, то Св. Савва согласился на убеждения под тем только условием, что патриарх будет содействовать ему в искоренении возмутительного духа и беспорядков среди лаврской братии. Посему патриарх написал к монахам в лавру следующее письмо: «Извещаю вас, возлюбленные, что отец ваш не съеден львами, но жив: ибо он пришел ко мне на праздник; я убедил его не оставлять своей лавры, которую он, по Божию промыслу, основал своими трудами. Итак примите его с должной честью и повинуйтесь ему совершенно: ибо не вы избрали его, но он вас избрал. Если же есть среди вас некоторые упрямые, высокомерные, непослушные и не хотящие быть смиренными, то таковые не должны оставаться в лавре; ибо неприлично Савве оставлять свое место».²²⁹

Насколько сильна была ненависть к Св. Савве дерзких монахов, свидетельствует то обстоятельство, что даже письмо патриарха не образумило их. Когда оно было прочтено в церкви, то они вознегодовали на вновь прибывшего к ним авву, ослепились злобою к нему и все шестьдесят, единодушно составив толпу, ополчились против св. отца. Вооружившись топорами, баграми, заступами, они сперва разрушили главный оплот лавры – башню, а затем оставили великую лавру и направились к древней лавре Харитона-Исповедника, но настоятель её Св. Акилин, узнав о делах, совершенных ими в прежней лавре, не принял их к себе.²³⁰

Продолжительный (с 486 по 509 г.)²³¹ и упорный характер восстания некоторых из братий великой лавры заставляет предположить, что в нем было нечто большее обычного протеста против строгости аввы. Считать такое предположение весьма вероятным, дает основание и биограф Св. Саввы, когда говорит, что, будучи отвергнуты Св. Акилином, недовольные монахи основали собственную лавру, названную «новою», вблизи Фекойского потока, где нашли они следы келий, построенных некогда (πάλαι) отщепенцами от веры и в занятии келий первыми видит как бы сродство их с этими отщепенцами. Дальнейшая история новой лавры вполне подтверждает еретическое направление мыслей монахов, оставивших Савву Освященного. Из неё, именно, вышли главные вожди, достигших в VI в. особой силы, оригенистских волнений в Палестине.²³²

Впрочем Савва Освященный, как архимандрит всех палестинских лавр, не мог оставить без руководства вновь устроившуюся общину. Когда внутреннее состояние его собственной лавры было приведено в порядок и оставшиеся под руководством Св. Саввы подвижники стали по-прежнему «беспрепятственно приносить Богу чистоту сердца», то он, навьючивши рабочий скот лавры и Кастеллию припасами, направился туда, где поселились его беглые ученики. Стесненное их положение, несогласия, ссоры и безначалие побудили Савву Освященного обратить внимание патриарха на такой нежелательный и опасный образ жизни новой общины. Патриарх дал Савве власть над тем местом, где жили отделившиеся от общения с ним монахи и вручил материальные средства на устройство лавры по общему типу всех палестинских лавр.²³³ Не смотря на явное нежелание отщепенцев подчинится Св. Савве,²³⁴ он не прежде оставил их лавру, как устроив её с внешней стороны. Игуменом новой лавры поставлен был Иоанн грек, который ясно различал в подчиненной ему братии остатки прежнего, уступившего силе, неспокойного духа, которому казались тяжелыми всякие стеснения.

С 509 г. Савва Освященный не встречает более препятствий в своей деятельности на пользу развития монашеской жизни в Палестине; тот путь, каким он шел в своем стремлении урегулировать эту жизнь, был найден вполне правильным как высшей церковной власти в Палестине, так и самой монашеской общиной. В случае попытки нарушить обычный, установленный архимандритом, порядок устройства обителей, порицания нарушителю раздаются прежде всего из среды братии. Патриархи Илия, Иоанн и Петр, при которых деятельность Саввы Освященного достигла особого развития, оказывали всегда честь великому палестинскому подвижнику; патриарх Петр имел обыкновение часто приходить в великую лавру с целью выяснить себе нужды палестинского монашества путем личной беседы с архимандритом монахов.²³⁵ Особенное уважение патриарха Петра Св. Савва приобрел с того времени, как он исцелил его сестру Исихию, славную своей добродетельной жизнью. Понятно, что при таком значении личности Саввы Освященного, единичные попытки некоторых палестинских подвижников выйти из повиновения архимандриту монахов, пресекались церковной властью в самом их начале.²³⁶

Характеристика личности Саввы Освященного была бы неполной, если бы мы ограничились одним обзором его трудов на пользу развития монашества в Палестине, и обошли молчанием те качества его добродетельной жизни, за которую так восхваляет великого палестинского деятеля Кирилл Скифопольский, которые способствовали возвышению его нравственного авторитета среди восточных народов, окружавших Палестину, и доставили ему возможность влиять на течение общегосударственных дел в Византийской империи.

Как в организаторской своей деятельности Св. Савва Освященный руководствовался началами и взглядами, принадлежавшими его учителю Св. Евфимию, и только развил их сообразно с нуждами современного ему иночества, так и в личной нравственно-религиозной жизни тот же великий подвижник служил для него предметом подражания. Иоанн Молчальник, подвижник лавры Св. Саввы, сообщил монаху Кириллу, что сей отец во всем старался подражать жизни великого Евфимия. Подобно последнему, Св. Савва имел обыкновение в определенное время удаляться из лавры в «совершенную пустыню» для уединенных подвигов, изменив это правило только в том отношении, что выходил в пустыню не на восьмой день праздника светов (14-го января), а после того, как праздновалась память самого Евфимия (20 января)²³⁷ Твердо сохранял Св. Савва и древний обычай, практиковавшийся Св. Евфимием и более древними пустынными отцами Палестины, – не позволял жить в своем обществе безбородым. Для жителей Палестины и тех восточных народов, которые, в силу своих религиозных нужд, имели частые сообщения с Иерусалимским патриархом, эти черты подражания Св. Саввы Евфимию Великому указывали в нем как бы продолжателя и преемника дела Св. Евфимия. Нет ничего удивительного посему, что в числе братии великой лавры, на первых порах её существования, мы видим армян, посещавших в качестве паломников и лавру Св. Евфимия-армянина. В 491 г., вслед за освящением богозданной церкви, пришел в лавру «богоносный и славный божественными дарами муж», по имени Иеремия, родом армянин. При нем были два его ученика, которые имели одинаковые с ним нравы, были его сподвижники, и назывались Петр и Павел. Их приходу в лавру Савва Освященный был очень рад, дал им пещеру и небольшую келию, которые находились с северной стороны той его собственной пещеры, в которой он сперва жил, когда был еще один в долине, и позволил совершать правило псалмопения в малой молитвеннице на армянском языке в субботу и воскресный день.²³⁸ Такое отношение к подвижникам -армянам привлекло в его лавру много армян, число которых увеличилось в самое короткое время. Около 501 года подвижникам из армян, составлявшим среди лаврских аскетов значительное по числу общество, Св. Савва предоставил созданную Богом церковь для совершения в ней не только правила псалмопения на армянском языке, но и прочего последования богослужения, исключая божественного приношения Св. Таин, и ревниво охранял чистоту их веры от всяких еретических заблуждений.²³⁹ Многие из армян были в числе любимых учеников Св. Саввы, и назначались им настоятелями лавр и киновий; так, во главе кастеллийской киновии были последовательно Павел и Феодор армяне.²⁴⁰

Говоря об армянах, входивших в состав общины великой лавры, биограф св. Саввы ни в одном из составленных им житий не упоминает о грузинах (иберийцах), а между тем не подлежит никакому сомнению, что последние дали палестинскому монашеству не мало подвижников. Выше было сказано, что грузины были среди палестинских подвижников IV в., и нет никаких оснований предположить, чтобы приток грузин-паломников в Палестину прекратился в следующем веке. Напротив, исторические данные говорят в пользу того, что общение между христианами-грузинами и Иерусалимской церковью в этом веке было еще оживленнее и теснее, чем раньше. «До 614 г. – во время владычества Византии в Палестине, грузины, как православные и союзники византийских императоров, пользовались на православном востоке всеми правами и преимуществами, которыми пользовались и греки“²⁴¹. Как паломники, являются они в Палестину, устраивают монастыри и поселяются в них. В числе грузинских паломников бывали нередко и грузинские цари. Вахтанг I Горгасал (446–499 г.) посетил Св. места Палестины вместе с матерью и сестрой, устроил монастырь на месте, приобретенном в IV в. грузинским царем Мирианом и для охраны грузинских монастырей оставил военную стражу из грузин. Из этих монастырей наиболее известны: Крестный в 20 стадиях от Иерусалима и Св. Иоанна Богослова в самом Иерусалиме. Как в этих монастырях, так и в лавре Св. Саввы сохранилось много рукописей, свидетельствующих о весьма ранних попытках грузинских подвижников сделать известным грузинскому народу богатое наследие греческой христианской литературы. Со второй половины VI в. грузины составляют и в лавре Св. Саввы преобладающий элемент, занимают предоставленную Саввой Освященным армянам пещерную, Богом созданную, церковь, и сама великая лавра делается как бы грузинским монастырем. Наконец, в числе правил, врученных Саввою Освященным преемнику своему Мелиту, есть одно, гласящее так: «не иметь права ни грузинам (μήτε τοὺς Ἰβηρας), ни сирийцам совершать полную литургию в их церквах».²⁴² Такие сведения ставят вне всякого сомнения и то предположение, что грузины были и в лавре Саввы Освященного. О грузинах, как членах палестинской монашеской общины, не мог не упомянуть и такой тщательный историк, как Кирилл Скифопольский; только у него они носят иное название – Вессов (Βέσσοι). Упоминание об этих Вессах есть в 86 гл. жития Св. Саввы, где говорится, что Иорданские Вессы, побужденные божественной ревностью, пришли в св. град подать помощь гонимым православным²⁴³ и при защите великой лавры оказали ей существенную помощь. Узенер полагает, что видеть в этих Вессах отрасль Фракийского племени, носящую такое название, было бы странным (es scheint rathselhaft), хотя в путнике Антонина (р. 56) и говорится, что многие из этих Вессов в V и VI вв. жили в Палестине и имели здесь свои монастыри.²⁴⁴ Под Вессами, действительно, нельзя разуметь фракийцев, так как слово Веssеs (Βέσσοι), по мнению авторитетного грузинского археолога П. Иоселиани, есть искаженное в некоторых кодексах Iberes.²⁴⁵ Что иорданские вессы могли выступить защитниками православной истины, это подтверждается характером их всегдашних отношений к Палестине, для которой они в течение многих веков доставляли не только паломников и подвижников, но также воинов и защитников св. Гроба.

Значение личности Саввы Освященного, влияние его авторитетного голоса при решении дел общегосударственных высказались с особенной силой в том уважении, какого достиг сей святой при императоре Юстиниане во время печальных для Иерусалимского патриархата событий 529–530 г.²⁴⁶ Эти годы ознаменовались страшным возмущением палестинских самарян, стремившихся к политической обособленности. Избравши себе в цари своего соплеменника Юлиана, прежде бывшего атаманом разбойников, они вооружились главным образом против христиан и причинили им много зла: встречавшиеся храмы расхищали, христиан жестоко мучили, целые селения предавали огню. Пострадало не мало и палестинских монастырей.²⁴⁷ По усмирении восстания, последнее, благодаря некоему Арсению,²⁴⁸ было представлено императору Юстиниану в извращенном виде и виновниками его были выставлены палестинские христиане, что вызвало сильный гнев императора. Чтобы отвратить несправедливый гнев императора, патриарх Петр, с прочими палестинскими епископами, убедил Савву Освященного отправиться в Константинополь, разъяснить там действительные причины возмущения и просить императора о даровании первой и второй Палестине свободы от податей, вследствие произведенных самарянами убийств и опустошений.²⁴⁹ О миссии Св. Саввы император Юстиниан был уведомлен заранее патриаршей грамотою. На встречу великому подвижнику были высланы суда, на которых встретили его патриарх Епифаний, папа Евсевий²⁵⁰ и Ефесский епископ Ипатий; они приняли Св. Савву и ввели его в императорский дворец. Император Юстиниан приблизился к Савве Освященному, поклонился и с радостью облобызал его божественную главу; затем, приняв от него палестинские просьбы, просил его посетить и благословить императрицу Феодору, которая встретила подвижника с не меньшей честью, хотя последний и отказал её просьбе – молиться о даровании ей сына. Савве и отцам позволено было поместиться в императорском дворце. Юститан, узнав из просьб палестинских церквей о тех насилиях, какие совершали над христианами самаряне, обратил на них свой гнев и дал предписание, чтобы синагоги самарян были разрушены, они сами удалены от государственных должностей и лишены различных гражданских прав. Особому преследованию законов должны были подвергнуться начальники и мятежники бунта, а в числе их и вышеупомянутый Арсений. Последний скрылся на время и затем был, со многими другими самарянами, крещен Св. Саввою.²⁵¹

Когда представленные императору палестинские просьбы были рассмотрены и удовлетворены, тогда император Юстиниан пожелал ближе узнать личность пустынного отца, которому поручена была столь важная миссия. Он призвал Св. Савву в императорский дворец и сказал ему: «я слышал, отче, что ты основал весьма много монастырей в пустыне. Если хочешь, проси выгод для живущих в сих монастырях, где бы они ни были; мы дадим тебе их; только пусть монахи молятся о нас и о вверенном нам государстве». Великий подвижник ответил: «монахи, молящиеся о вашем благочестии, не имеют нужды в мирских выгодах, ибо их приобретение Господь. Но мы просим, ради устроения палестинских церквей, свободы от податей, восстановления сожженных и разрушенных храмов и помощи впавшим в бедность палестинским христианам. Умоляем вас выстроить для больных странников в св. городе больницу, возобновить также и украсить церковь Богородицы, построенную некогда иерусалимским патриархом Илиёю». Для монастырей, устроенных его смирением, Св. Савва просил императора построить крепости, которые бы могли служить защитой от сарацинских набегов. За исполнение этих просьб подвижник обещал Юстиниану «покорение, при помощи Божией, Африки, Рима и всего остального Гонориева государства, которое потеряли предшествовавшие (Юстиниану) императоры».²⁵²

Все, чего просил Савва Освященный, император Юстиниан немедленно исполнил и совместно с квестором Трибонианом, в присутствии Св. отца, сделал соответствующие распоряжения к начальствующим лицам восточных провинций.

С 530 по 542 год все просьбы, выраженные от лица палестинских церквей Св. Саввой, были выполнены.²⁵³ Окончив свое служение для пользы христиан, Савва Освященный с богатыми императорскими дарами в 531 г. возвратился в Иерусалим. Здесь его встретил с большой радостью патриарх Петр и поручил ему обнародовать, в разных палестинских городах, императорские указы, добытые, благодаря его личным усилиям. Исполнив поручение патриарха и поклонившись в последний раз Св. местам, Савва Освященный возвратился в свою лавру. Вскоре великого подвижника постигла болезнь; несмотря на все заботы и попечения патриарха, здоровье его не улучшалось и в 532 году он скончался, назначив себе преемником Мелита, родом виритянина (из Бейрута) и не задолго перед смертью вручил ему завещание ненарушимо сохранять правила, введенные им в монастырях своих.²⁵⁴

«Но не умер сей святый, а спит», писал Кирилл монах в ближайшее время к году смерти палестинского подвижника; неукоризненная жизнь прославила и тело святого, которое осталось нетленным и источало ряд чудотворений. Монастырь Саввы Освященного находился и находится как бы под особым покровительством своего основателя. Христиане в своем Проскинитарии говорят, что он трижды восстановливался после неоднократных и разрушительных набегов варваров, а между тем всегда являлся наиболее почитаемым, величественным и достойным удивления среди всех палестинских монастырей. Под названием ма̄р-Са̄ба, древняя лавра Саввы Освященного считается доселе одной из самых достопримечательных Святынь Палестины и привлекает к себе паломников всех вероисповеданий.

При изложении заслуг Евфимия Великого и Саввы Освященного в деле устройства жизни палестинского монашества, мы неоднократно отмечали параллельное существование двух форм монашеской общины лаврской или келлиотской, и киновиальной. Пустынными подвижниками явное предпочтение отдавалось лавре, как такой форме монашеской жизни, которая совмещала в себе выгоды одиночества и общинного жития. Лавра Фаран, старейшая из обителей иудейской пустыни, служила образцом для других палестинских лавр. Киновия при Евфимии Великом и Савве Освященном не считалась такой же самостоятельной формой монашеской жизни, как и лавра; на её обязанности лежало подготовлять иноков к более совершенной лаврской жизни. Настоятели киновии находились в прямом подчинении аввам лавр. Блаженный Феоктист и Св. Герасим²⁵⁵ и их преемники (Лонгин) испрашивали совета Св. Евфимия по разным вопросам внутренней жизни киновий. Но в то время, как пустынные отцы стояли на стороне келлиотского жития; обители, расположенные в палестинских городах, были строго общежительными. Иерусалимские монастыри бл. Мелании, вифлеемские обители Иеронима и Павлы были киновиями и имели своих отдельных архимандритов, назначаемых патриархом. Со второй половины V в. во главе палестинских киновий стоял архимандрит Геронтий, смененный аввой Маркианом, тоже киновитом.²⁵⁶ Естественно, что киновия – дальнейший шаг в развитии монашеской общины – завершение этого развития, должна была со временем проникнуть из городов в пустыни и здесь занять такое же положение, как и лавра. Первым устроителем пустынной киновии, имевшей самостоятельное, вполне независимое от лавры, положение, был Св. Феодосий; благодаря ему палестинская киновия впервые приняла правильный и законченный вид.

Как величайшая из палестинских лавр мар-Саба обязана своей славой каппадокийцу Савве Освященному, так и первая самостоятельная пустынная киновия Палестины считает своим устроителем жителя Каппадоки Св. Феодосия.

Местом рождения сего святого было принадлежавшее к Кесарийской митрополии селение Могариссос, или Гариссос, вблизи г. Коман (Хризополя). Год рождения не указан биографами Св. Феодосия, но ими отмечено время его смерти и число лет, им прожитых: кончина его, говорит Кирилл монах, произошла 11 января в восьмой индиктион, в двадцать второй месяц царствования императора Юстиниана, когда Савве Освященному исполнилось девяносто лет; умирая, Св. Феодосий имел около 105 лет.²⁵⁷ На основании этих указаний, годом рождения Св. Феодосия можно считать 424 г.²⁵⁸ Родители его, Проэрезий и Евлогия, были люди, любящие Бога; от отца своего Св. Феодосия наследовал силу воли, от матери благочестивую настроенность сердца и ума. Под непосредственным влиянием благочестивых родителей протекло телесное и душевное воспитание будущего подвижника.

Внедренная в него матерью любовь к благочестивой жизни развивалась и укреплялась, благодаря тому обстоятельству, что он, состоя с молодых лет певцом команской церкви, был тщательно воспитан в церковных правилах, изучил псалтырь и прочие книги Св. Писания. В звании чтеца и певца Св. Феодосий стал дорогим для всех, и был назначен изъяснять Священное Писание народу.²⁵⁹ Стремление к уединению и пустынной жизни были заметны в Св. Феодосии еще в юношестве, но привести в исполнение свои намерения относительно пустынножительства он не мог ранее 461 г., когда ему исполнилось 37 лет. В этом году он направился в Иерусалим, имея в виду поклониться Св. местам, на которых пострадал Спаситель Мира и предаться уединенной пустынной жизни. Проходя вблизи Антиохии Феодосий решил спросить совета относительно своих намерений у подвизавшегося здесь Св. Симеона Столпника. Когда он приблизился к столпу, то Св. Симеон, предупредив его привествие, сказал: «καλῶς ἠλθες, ἄνθρωπε, τοῦ Θεοῦ Θεόδοσεε“; благословив, затем, взошедшего к нему на столп Феодосия, Св. Столпник сказал ему, что его стремления угодны Богу, Который Сам будет управлять его путями²⁶⁰ и отпустил его. Поклонившись св. местам Иерусалима, Феодосий решил поселиться в одном из пустынных монастырей. Но в виду двоякого, существовавшего в то время в Палестине, рода монашеской жизни (келлиотской и киновиальной), он задался таким вопросом: каким образом начать ему философствовать, избрать ли жизнь одиночного молчальника, или подвизаться совместно с другими благочестивыми мужами? и решил, что ему, как недостаточно опытному в монашеском образе жизни, не безопасно бороться в одиночестве с духами злобы; что сперва необходимо под руководством Св. отцов изучить аскетические подвиги и затем только пожинать плоды, приносимые жизнью уединенной.²⁶¹ Руководствуясь такими соображениями, Св. Феодосий решил прежде всего найти опытного в аскетических подвигах отца. Таким оказался каппадокийский старец Лонгин, живший в развалинах разрушенной императором Титом башни Давида и принадлежавший к клиру Иерусалимской церкви Св. Воскресения.²⁶² Жизнь в келии Лонгина не вполне отвечала представлениям Св. Феодосия о строгом монастырском подвижничестве; он заявил старцу о своем желании уйти в какой-либо из пустынных монастырей, но старец не разрешил ему привести в исполнение свое намерение, так как палестинские обители, вследствие происходившего в то время разделения между монахами по поводу ереси Евтихия и Диоскора, не представляли удобных мест для подвигов.²⁶³ Видя, однако, сильное стремление Феодосия к пустынной жизни, Лонгин поручил его, как певца и знатока церковного устава, благочестивой женщине Икелии, которая устроила церковь Пресвятой Богородицы на дороге из Иерусалима в Вифлеем, в местности носившей название παλαιόν κάθισμαе.²⁶⁴ Икелия, будучи женщиной, аскетически настроенной, собрала в παλαιόν κάθισμα ряд благочестивых лиц и устроила здесь нечто в роде аскитирии. В её общине Св. Феодосий занимал сперва должность певца и уставщика, а затем, по смерти Икелии, ему поручена была экономическая часть обители. Когда умер игумен аскитирии Икелии, сподвижники Феодосия решили избрать его на место умершего; Феодосий отказался от предложенного ему звания и, желая видеть более строгую подвижническую жизнь и укрепиться в этой жизни, оставил церковь Пресвятой Богородицы и направился к югу по дороге в Вифлеем; вблизи Метопы (ныне Умм-Тӯба̄) он нашел монастырь, бывший под управлением учеников Св. Евфимия и бл. Феоктиста – Марина и Луки, и под их руководством стал изучать «канон пустыни».²⁶⁵ Пробывши недолго в монастыре близ Метопы, Св. Феодосий направился к востоку в пустыню и на вершине одного из горных кряжей нашел пещеру, в которой, по преданно, провели ночь евангельские волхвы на обратном своем пути из Вифлеема. Около этой пещеры, как центра, стали группироваться, впоследствии, келии братии Феодосиева монастыря, расположенного в шести верстах от Иерусалима в нынешней палестинской местности де̄р-До̄сӣ.²⁶⁶ Подобно Евфимию Великому и Савве Освященному, Св. Феодосий не сразу приступил к устройству монастыря в избранной им пещере; сперва он путем долговременного уединения и самого строгого подвижничества приготовлялся к руководству другими. Селившиеся вокруг пещеры подвижники в лице Св. Феодосия находили опытного уже руководителя; в затруднительных же случаях он обращался к вифлеемскому киновиарху авве Маркиану. В лице Св. Феодосия авва Маркиан видел новое светило палестинского монашества и предсказал ему, что незначительный теперь его монастырь скоро возвысится, так как не может укрыться город стоящий наверху горы, и сам настоятель, авва сего монастыря, пока никому не известный, со временем будет сделан Господом весьма славным.²⁶⁷ Предсказание Маркиана, действительно, оправдалось. Благодатию Божией Св. Феодосий воздвиг великую и многолюдную киновию, превзошедшую и ставшую во главе киновий всей Палестины.²⁶⁸

Впрочем до такого первенствующего положения киновии Св. Феодосия возвысилась не сразу. На первых порах своего существования она стояла в таком же отношении к лавре Саввы Освященного, как киновии бл. Феоктиста и Св. Герасима, то есть подготовляла иноков для жизни лаврской или келиотской. Факты, подтверждающие такое зависимое положение новой киновии от лавры Св. Саввы, находятся в житии сего святого. Впервые узнал Савва Освященный о подвижнической жизни Св. Феодосия от достопамятного монаха Анфа, который жил несколько времени в παλαιόν κάθισμα, и с этого времени деятельность Св. Саввы сделалась известной авве Феодосию, который еще тогда не основал священнейшей обители.²⁶⁹ С основанием последней Св. Савва отсылал к авве Феодосию всякого, желавшего отречься от мира, но не имевшего бороды. Принимая каждого из посылаемых, Св. Феодосий всемерно старался об усовершении его из уважения к пославшему: ибо Савва и Феодосий были единодушны и единомышленны, дышали более друг другом, нежели воздухом, так что Иерусалимские жители, видя их единомыслие и согласие в отношении к Богу, называли их новой апостольской двоицей, подобно двоице апостолов Петра и Иоанна.²⁷⁰ Взаимное отношение двух великих палестинских подвижников, отличительный характер деятельности каждого из них на пользу развития правильной организации монашеской жизни в Палестине очень удачно отметил монах Кирилл, вложивши в уста Саввы Освященного следующее обращение к Феодосию «Κύρι Ἀββᾶ, ты состоишь игуменом деточек (παιδιών), я же игумен над игуменами: ибо каждый из моих учеников – самостоятельный подвижник (αὐτεξούσιος), и является игуменом собственной келии“.²⁷¹

Такое положение занимала киновия Св. Феодосия по отношению к лавре Саввы Освященного до тех пор, пока её настоятель не был назначен патриархом Саллюстием старейшиной и архимандритом всякого общежительного сословия, живущего близ Св. города, вместо Геронтия, аввы монастыря Св. Мелании.²⁷² С этого времени Св. Феодосий является лицом совершенно самостоятельным и независимым в своей деятельности, – великим киновиархом всей пустыни. Прежнее подчинение лавре Св. Саввы теперь переходит во взаимообщение. Удаленные из лавры подвижники, по совету Саввы Освященного, идут в киновию Св. Феодосия и здесь неустанными трудами на пользу киновиии искореняют в себе те недостатки, которые скорее всего развивались в лаврских келиях – гордость и самомнение. Так подвижник лавры Св. Саввы Иаков был отослан в киновию Св. Феодосия; настоятель её, приняв Иакова и убедившись, что его поступок есть следствие излишней ревности к подвижничеству, после продолжительного послушания, назначенного удаленному, просил Св. Савву принять Иакова обратно в лавру, что последний и исполнил. Проявившие особенное упорство в своих еретических убеждениях иноки одного из монастырей, основанных Саввой Освященным, были поручены для окончательного раскаяния в своих заблуждениях братии киновии Св. Феодосия. В свою очередь и исключенные из общества киновитов (Афродисий) за проступки, нарушавшие общее правило братства и приносившие вред всей киновии, находили приют в лавре Св. Саввы, и здесь строгим подвижничеством заслуживали всеобщее уважение и прощение.²⁷³

Обращаясь к ближайшему рассмотрению деятельности палестинского киновиарха, мы видим, прежде всего, обособленность его киновии в ряду других монастырей Иудейской пустыни. Основатели новых палестинских монастырей обыкновенно берут за образец для себя одну из существующих уже обителей. Для большинства палестинских лавр таким образцом была устроенная Св. Харитоном Исповедником лавра – Фаран. Жилища лаврских подвижников помещались в большинстве случаев в малодоступных горных пещерах. Жизнь в пещерах и пропастях считалась лучшей школой для подвижника-келлиота. В житии Св. Феодосия нет указаний на какую либо обитель палестинскую, внутреннему и внешнему устройству которой Св. Феодосий подражал бы, устраивая свою киновию. Местность, избранная для своего монастыря Св. Феодосием, резко отличается от местоположения большинства палестинских лавр: вместо ужасных каменных пропастей, мы видим здесь открытую горную возвышенность с плодородной почвой²⁷⁴ Феодор еп. Петрский сообщает, что это место было указано Св. Феодосием чудесным образом после того, как он обошел и осмотрел все пустыни близ Мертвого моря.²⁷⁵ Подвижники его киновии должны были благоразумно соединять созерцательную жизнь келиота с деятельным трудолюбием киновита. На них лежала забота не о личном только совершенствовании, как у лаврских келиотов, но и о духовном преуспеянии ближних; всякого приходящего к нему Св. Феодосий учил не только наблюдать за тем, что касается его лично, но искать пользы и ближнего, чтобы вместе спастись.²⁷⁶ Жизнь киновитов, при таких условиях, не имела характера той замкнутости и строгого уединения, как в лаврах.

Незначительное, сперва, число братии (около семи человек) нового монастыря стало быстро возрастать; для приходивших требовалось жилище и пропитание, так как киновия принимала на себя заботу о всех иноках. Стесненное положение монастыря значительно облегчилось, благодаря оказанному ему, со стороны, матеральному вспомоществованию. Некто Акакий Византиец, видя лишения, которым подвергается новая община, оставил в пещере Св. Феодосия, без его ведома, сто золотых монет. На эти деньги и ежегодно доставляемые монастырю пожертвования Св. Феодосий начал устраивать свою киновию. Начало положила устроенная наверху пещеры странноприимница, в которую принимали всех приходящих.

Со времени устройства её, многие начали приходить к Св. Феодосию и изъявляли желание селиться вблизи его; принимая приходящих, Святой руководил их в исполнении воли Божией, и Господь во всём содействовал ему, так что, подобно библейскому Иосифу, он был ἀνὴς ἐπιτυγχάνων.²⁷⁷ в монастыре Св. Феодосия окончательного развития киновиальная форма жизни привлекала к себе гораздо более подвижников, чем лавра Саввы Освященного. Число киновитов доходило до 700,²⁷⁸ между тем как великая лавра в цветущее время своего состояния (V и VI вв.) заключала в себе не более 150 подвижников. Дотоле существовавшие киновии постепенно теряют свое значение и уступают место киновии Св. Феодосия. В состав её братии, как и в состав лавр Евфимия Великого и Саввы Освященного, входят подвижники самых разнообразных национальностей. Для удовлетворения религиозных нужд разноплеменной по своему составу общины палестинского киновиарха, необходимо было устроить внутри монастыря четыре церкви. Одна из них назначалась для греков, другая для грузин (Вεσσῶν), в третьей армяне возносили молитвы Господу всяческих на собственном наречии, четвертая для братьев киновии, одержимых злыми демонами. В своих церквах они, по воле настоятеля, должны были совершать правило псалмопения семь раз в день, для причащения же Св. Таин все, исключая бесноватых, собирались в великую церковь греков.²⁷⁹

Св. Феодосий не был, подобно Савве Освященному, устроителем многих киновий; все свое старание он направлял на то, чтобы, как можно лучше, устроить внутреннюю жизнь своей общины, выработать из неё пример, достойный подражания. Феодор, еп. Петрский говорит, что община Св. Феодосия приводила в изумление всякого своим быстрым ростом, богатством добродетелей её подвижников, из среды которых вышло много игуменов и епископов. Нет возможности исчислить всех тех, кои вышли из стен обители Св. Феодосия до времени его смерти; слух о Св. отце, родившем в Боге стольких подвижников, разошелся повсюду. Если бы кто желал сделать известным благочестно поживших в этом священном союзе и раскрыть удивительный их образ жизни, то ему необходимо было бы уделить каждому из них отдельное повествование. Ибо среди них были многие из принадлежавших прежде к различным воинским и другим блестящим званиям, а теперь пожелавшие взять на себя тяготу благочестивой жизни; были в числе братии и сведущие в науке воспитания... Духовным руководителем всех их был Св. Феодосий, который не жезлом наказывал их, но руководил словом, освещенным мудростью.²⁸⁰ По своему нравственно религиозному складу и снисходительному отношению к слабостям человеческой природы, Св. Феодосий, как руководитель подвижников, по словам Кирилла Скифопольского, напоминал Св. Иоанна Богослова.²⁸¹ В основании своих отношений к людям он положил ту любовь, о которой неоднократно говорил Господь, и которую он заповедал своим последователям. Обилие любви и мудрой снисходительности в палестинском киновиархе было причиной того, что многие более желали подвизаться под его руководством!., чем пользоваться царскими милостями;²⁸² этим, именно, качеством Св. Феодосия обязана палестинская монашеская община примером совершенной по своему устройству киновии, отношение членов которой между собою было так сплочено и тесно.

Такой характер Св. Феодосий выработал в себе, благодаря непрестанному чтению божественных писаний, которому он уделял большую часть своего времени, и если для него недоставало дня, то он ночью, во время всенощных бдений, предлагал братии утешение из апостольских речений.²⁸³ «И происходило, что муж, не вкусивший внешней мудрости, не упражнявшийся в чтении языческих книг, увещевал такими словами, что никто из состарившихся над этими книгами, достаточно изощрившихся в риторике, не мог с ним состязаться.» Для характеристики увещевательных речей Св. Феодосий, чрезвычайно удачно оттеняющих главное качество этого великого подвижника – любовь, приведём некоторые из приписываемых ему еписк. Феодором аскетических наставлений.²⁸⁴ «Прошу вас, братие, ради любви Господа нашего Иисуса Христа, заботиться о ваших душах; оставив скорбь о пустоте прошедшей нашей жизни, будем подвизаться из-за будущего воздаяния к славе Бога и Его Сына. Не будем предаваться прежней беспечности и распущенности, дозволяя себе всегда «сегодня» легкомыслие, а начало дела относя на «завтра», чтобы не быть схваченными тем, который всегда старается уловить наши души. Здесь время покаяния, там – воздаяния; это – место труда, – там платы. В настоящей жизни – Бог помощник всякому отвращающемуся от пути злого, в будущей – Он грозный Судия дел, слов и помышлений человеческих; теперь – мы наслаждаемся великодушием, тогда – узнаем правосудие... Когда же, наконец, мы преклоним свой слух к голосу призывающего нас к Своему царству? Разве мы не сами себя отвлекали от обычного образа жизни мирян к совершенству евангельскому? Мы, действительно, часто говорим, что желаем царства небесного, а вовсе не заботимся о том, при посредстве чего оно достигается. Знайте, однако, что те подвижники, которые не берут на себя никаких трудов по заповеди Господа, но пусты в своих мыслях, не могут удостоиться равных почестей с противостоящими силе греха до смерти».

Неоднократно предлагая такие наставления братии монастыря, Св. Феодосия и сам был примером строгого выполнения аскетических правил.

То тщательное упражнение в созерцательной жизни, какое приписывает Св. Феодосию монах Кирилл, соединялось в нем с истинной и православной верой.²⁸⁵ Составляя великую славу Палестины и предмет похвальбы для всей пустыни, столп монашеского жития, он был вместе с тем и воителем за православные догматы, руководителем и главой киновиального образа жизни;²⁸⁶ а обитель, им основанная, являлась «святейшей и славнейшей среди всех палестинских монастырей, была большей из всех по множеству зданий и числу желавших спастись в её стенах.²⁸⁷

Кончина Св. Феодосия случилась 11 января 529 года, на 105 г. жизни подвижника. Последние три дня пред своею смертью он поучал братию и созванных нарочито игуменов теми словами любви, кроткого снисхождения и увещания, какие они неоднократно слыхали и при его жизни. Погребение Св. останков почившего совершал архиепископ Иерусалимский Петр со многими епископами. Уважение к памяти почившего особенно ярко сказалось в день его погребения, когда громадная толпа монахов и мирян наперерыв спешила коснуться его тела; многие отрезывали часть его одежд, стремясь к тому, чтобы иметь что-либо в знак памяти о почившем и к укреплению собственной безопасности.²⁸⁸

В похвальном слове почившему киновиарху ученик его, Феодор, еп. Петрский, высказывал надежду, что почивший не оставит монастыря без попечения после своей кончины, и вместе убеждал братию стараться быть достойной такого попечения. Непосредственный преемник Св. Феодосия, игумен Софроний, родом армянин, из принадлежавшей к Севастийской митрополии деревни Зомери, по своим нравственным и религиозным убеждениям, был вполне достоин своего высокого положения. После долгого пребывания в монастырях пустыни Св. града, он прибыл в обитель Св. Феодосия, принял здесь пострижение и был воспитан под руководством аввы киновии в смиренномудрии и послушании. Пройдя все добродетели аскетической жизни и исполнивши разнообразные службы киновий, он был признан способным к занятию положения «вторствующего“ аввы в монастыре. По желанию Феодосия Великого Софроний был избран в аввы киновии. Сохраняя ненарушимыми заветы основателя киновии, Софроний приложил и свои труды к её расширению. Большую поддержку монастырю св. Феодосия оказал родственник аввы Софрония, куви-куларий императора Анастасия, Мамма. На его пожертвования авва Софроний в четыре раза увеличил и расширил обитель святого Феодосия.²⁸⁹

Кроме прежде существовавших в киновии церквей, авва Софроний воздвиг новую – в честь Пресвятой Девы Марии. Труды Софрония по устройству материального положения киновии и его правила много прославлялись подвижниками обители Св. Феодосия, число которых росло вместе с её расширением.²⁹⁰

Наравне с великой лаврой, монастырь Св. Феодосия сохранял свое значение в течение весьма долгого времени. Спустя шесть столетий после смерти своего основателя, он представлялся, по игумену Даниилу, «городом оделан.” По средине его на возвышенном месте стояла соборная церковь с круглым куполом, и внутри её находилась пещера с гробом святого, вблизи же неё еще много других сводов, которые хранят святые останки великих святых. Замечательно, что влияние монастыря Святого Феодосия и личности его основателя не ограничилось одной Палестиной. Когда окончательно осознано было несомненное преимущество киновиальной формы жизни монашества перед келиотской, то личность палестинского киновиарха, его деятельность стали образцом для всех, желавших устроять киновию. Отразилось влияние Св. Феодосия и на русском монашестве – в деятельности Феодосия Печерского. Нестор-летописец, прилагая к Святому Феодосию слова Евангелия: «мнози будете последнии первии“, добавляет: «ибо сей последний вящше первых отец явися, житием бо подражая святого первоначальника черноризскому образу великого Антония, близственне же своему тезоименитому Феодосию, палестинскому архимандриту.“²⁹¹

Окончательно разрушен был монастырь Св. Феодосия в эпоху после крестовых походов, и более не поднимался из своих развалин. Место монастыря, нынешняя палестинская местность дер-Доси, тщательно исследована Шиком.²⁹² Представленный им план развалин показывает, что еще доселе сохранились пещеры монастыря, хотя они теперь и наполнены мусором. Сохранились и остатки той церкви, которая стояла над пещерою Св. Феодосия; можно различить и теперь её столпы и башни. На месте развалин. особенно в западной их части, есть немало келий, в которых теперь местные бедуины племени сохраняют плоды и солому.

Когда Иларион Великий и Харитон Исповедник начали дело правильного устройства монашеской жизни в Палестине, на Востоке не было еще письменных монашеских правил, и стремление лиц монашествующих направлялось к тому, чтобы осуществлять в своей жизни словесные наставления авв и подражать их подвижничеству. Иларион Великий, как ученик Св. Антония, сохранял в своем сердце его заветы и по ним старался устроить не только собственную жизнь, но и жизнь подчинившейся его духовному руководству братии. Наставления Св. Антония, положившие начало уставу египетских пустынножителей, составили свод правил, обязательных для первой палестинской монашеской общины. Нет ничего удивительного посему, что образ жизни первых палестинских монахов, благодаря преп. Илариону, принял тот же характер, что и в Египте.²⁹³

Большую самостоятельность проявил в устройстве жизни палестинского монашества Харитон-Исповедник. Биограф Св. Харитона не дает никаких оснований предполагать в нем близкое знакомство с образом жизни египетских подвижников. Лавра Св. Харитона была не простым подражанием египетским обителям; её основатель стремился, главным образом, к тому, чтобы она удовлетворяла местным палестинским условиям жизни.

К началу V века стали известными повсюду на Востоке монашеские уставы египетских пустынножителей, преп. Пахомия и Василия Великого;²⁹⁴ на это время падает и усиленная деятельность палестинских подвижников по устройству монашеской жизни в Палестине. Естественно предположить, что начала для своей деятельности они почерпали в этих именно уставах. Для прочного обоснования такого предположения есть не мало данных, сообщаемых в их житиях.

Деятельность Св. Евфимия, его личный характер делают вполне правдоподобным то предположение. что ему известны были высокие образцы подвижничества пустынножителей горы Нитрийской, пустыни келий и Скита.²⁹⁵

Подражая Св. Арсению в аскетических подвигах, Св. Евфимий был ревностным исполнителем и проводником тех правил Скита, которые выработали сурового аскета, подобного Арсению. Взгляды на смысл и значение монашеской жизни, даже тот образ действия, какой проявлял египетский подвижник, находили в Св. Евфимии полное сочувствие. Предлагая неоднократно инокам своей лавры наставления, он, для большего подтверждения сих наставлений, присоединял, по свидетельству монаха Кирилла, рассказы некоторых египетских старцев, которые сами слышали от них.²⁹⁶ Был ли Евфимий Великий в Египте – неизвестно; по крайней мере в житии его нет упоминания о посещении им египетских монастырей. Но несомненно, что взаимные и частые сношения между египетскими обителями и лаврой Св. Евфимия существовали и они способствовали ближайшему ознакомлению палестинского аввы с египетским подвижничеством. Во время монофизитских волнений в Египте и тех насилий, какие были нанесены Тимофеем Элуром александрийской церкви, многие из нитрийских подвижников, оставив свои кельи, прибыли в Палестинские обители. Из них известны Мартирий и Илия, нашедшие приют в лавре Св. Евфимия; с ними Евфимий часто беседовал как в лавре, так и в пустыне Руве, куда брал их, вместе с Герасимом и другими своими любимыми учениками.²⁹⁷ Беседы эти состояли, конечно, в обмене мыслей относительно тех опытов подвижнической жизни в Египте, очевидцами которых были Мартирий и Илия.

Пользовался ли Св. Евфимий уставами Пахомия и Василия, – сказать трудно. Характер деятельности его, как организатора монашеской жизни в Палестине, сочувствие жизни лаврской (келиотской) скорее говорит о том, что киновиальные уставы Св. Василия и Пахомия не были им применяемы.

Ученик Св. Евфимия Савва Освященный начал подвижническую жизнь под руководством устава Св. Василия в монастыре Флавианы, но, явившись в Палестину, он всецело отдался на первых порах влиянию Св. Евфимия и руководствовался теми же взглядами на смысл и значение монашеской жизни, что и Евфимий. Правила отцов египетского скита, то, что они узаконили, было для него столько же обязательным, как и для Евфимия.²⁹⁸ Посещение Александрии и возможное здесь сближение Св. Саввы с египетскими монахами способствовали укреплению такого влияния. Обнаружившееся впоследствии стремление Саввы Освященного устроить наряду с лаврами и киновии свидетельствует уже о несомненном влиянии на него уставов Пахомия Великого и Василия Великого. Разграничить в деятельности Саввы Освященного те стороны, на которые влиял устав Пахомия Великого от других составляющих, несомненный результат воздействия аскетических правил Св. Василия, невозможно. На основании сличения житий Пахомия и Саввы Освященного можно лишь заключить, что отношение к клиру, нежелание, чтобы кто-либо из их учеников был удостоен священного сана, взгляд на раздоры в среде братства и меры к их устранения у обоих подвижников одинаковы.²⁹⁹ Но устройство общины палестинского аввы более напоминает монастырь Василия Великого. Савва Освященный старался провести в жизнь палестинского монашества ту форму, какую выработал Василий Великий. Принимая во внимание сходство цели в деятельности Саввы и Василия Великого, некоторые исследователи утверждают, что Савва Освященный «жил в основанной им лавре по правилам Василия Великого», что «его монастырь принадлежит к ордену Василия Великого».³⁰⁰

Постепенное развитие киновиальной формы жизни среди палестинского монашества, переход лавр в киновии необходимо влекли за собой распространение киновиальных уставов в палестинских монастырях. Устав Василия Великого, как более подходящий к условиям жизни палестинских подвижников, пользуется преимущественным вниманием авв – устроителей монастырей. Палестинскому киновиарху «διατάξεις ἀσκητικὰς“; Св. Василия были известны;³⁰¹ из них он почерпал свои наставления для братии монастыря, и те начала, которые в них указаны, в деятельности Св. Феодосия нашли дальнейшее развитие. Говорим это на основании слов Феодора еп. Петрского, который так определяет взаимное отношение общих руководительных начал аскетической жизни Св. Василия и Феодосия Киновиарха: «как камень, заложенный в стену и слегка шатающийся, укрепляется другим, подложенным камнем, так принятия от Василия Великого правила сообщили большую степень назидательности разъяснениям благочестивого Феодосия”.³⁰²

Имея устав египетский и Св. Василия, великие палестинские подвижники заботятся о применении указанных в них начал подвижнической жизни к палестинским монашеским общинам. Перенести целиком эти начала на новую почву они не могли: особые местные палестинские условия жизни требовали соответственного их изменения. Иоанн Кассиан отмечает эту разность уставов египетского и палестинского в следующих словах: «правила жизни египетских монастырей строже палестинских по суровости воздуха, по трудности, по разности нравов.³⁰³ Возможность применения к палестинскому монашеству готовых, раньше существующих правил и была причиной того обстоятельства, что палестинское монашество не выработало самостоятельного, общего для всех монастырей, устава. Палестинский монашеский устав представляет, с одной стороны, подражание выработанным в других местах канонам монастырской жизни, с другой – изменение этих канонов сообразно с особыми требованиями быта и жизни палестинских подвижников. Следовательно, нельзя говорить о палестинском монашеском уставе, как о чем-то совершенно самостоятельном, нельзя ставить его наряду с уставами Пахомия Великого и Св. Василия. Встречающиеся в «житиях палестинских святых» указания на «устав, прежде данный»³⁰⁴ не представляет собою свидетельства в пользу существования самостоятельного палестинского монашеского устава; они лишь говорят о том, что аввы монастырей руководствовались известными, данными уже, началами аскетики; эти начала определяли общий ход жизни монашеской общины, предоставляя частные, менее важные, стороны её на усмотрение самого аввы. Авва – основатель своего монастыря был для него тоже, что епископ для своего диоцеза.

История палестинского монашества представляет несколько частных уставов, данных основателями монастырей своим преемникам или же братии. Этим уставам усвоено название ктиторских (τυπικα κτητορικαι). Начало их в Палестине положено в IV в. преп. Харитоном Исповедником. Выше было сказано, что преп. Харитон предложил наставления братии лавры Фаран, касающиеся её поведения. Перечень «приличествующего монашескому чину» показывает, что устав преп. Харитона не обнимал всего строя монашеской жизни, а заключал в себе правила и предписания отрывочные, не соединенные в одно общей мыслью. В них выразился духовный опыт аввы, устроившего первую палестинскую лавру, и потому они долго сохранялись в памяти палестинских иноков. Эти отрывочные правила, по словам Симеона Солунского, положили начало палестинскому монашескому уставу.³⁰⁵ Не иной характер носит и предсмертное завещание Евфимия Великого братии своей лавры. По сравнению с уставом преп. Харитона в нем нет ничего нового; те же мысли, выражения, порядок изложения. Так что слова Св. Евфимия о хранении «устава прежде данного“ могут быть с полным правом относимы к завещанию преп. Харитона.

При дальнейшем развитии монашеской жизни в Палестине, когда была сознана необходимость указать и разграничить круг деятельности каждого из членов общины, появляются попытки выработать определенный устав, взяв за основание главные начала других уставов. Кирилл монах отмечает одну из таких попыток в деятельности св. Герасима Иорданского. Правила и уставы этого подвижника, сравнительно с завещанием преп. Харитона, представляют нечто новое, более систематичное, и неудивительно, что автор жития Св. Евфимия в повествовании о них видит соединение полезного с приятным.³⁰⁶ Это собственно единственный палестинский монашеский устав, составитель которого представил не ряд отрывочных наставлений нравственно-аскетического характера, но цельный образ монашеской жизни, утвердив последний на выработанных им предварительно общих понятиях об аскетах, устройстве их жизни и цели их подвигов. Опираясь на эти понятия, Св. Герасим вправе был требовать от добровольно-подчинившихся его руководству подвижников того образа жизни, какой был установлен в его монастыре, и не дозволять им даже самых незначительных отступлений от него.

Образование палестинского монашеского устава закончили правила, введенный Саввой Освященным в его монастырях. В том виде, в каком эти правила переданы Св. Саввой игумену Мелиту, они представляют те же отрывочные, не имеющие внутренней органической связи обычаи и правила, что и завещания Харитона исповедника и Евфимия Великого. Διατύπωσις Саввы Освященного, открытый и изданный А. А. Дмитриевским,³⁰⁷ заключает в себе правила монашеского быта; литургическая часть вошла в него настолько, насколько она относилась к монашескому быту и связывалась с порядком вседневной монастырской жизни. С известным теперь уставом церковного последования лавры Св. Саввы и других восточных монастырей выставленные у монаха Кирилла правила имеют мало общего.

После указания тех источников, откуда заимствованы главные начала палестинского монашеского устава, краткой характеристики ктиторских палестинских уставов, перейдем к рассмотрению устройства палестинской монашеской общины, насколько это устройство разъясняется в самом уставе и житиях палестинских подвижников IV-VI вв.

Объединяющим началом для многочисленных монастырей Иудейской пустыни и Иерусалима служила власть главного аввы или архимандрита. Когда впервые появилось такое объединение, неизвестно. Можно думать, что в Палестине, как и в Египте, главным аввой был тот подвижник, который устроил не одну, а несколько обителей.³⁰⁸ В IV в. такая власть могла сосредоточиваться в руках Харитона Исповедника, устроителя и руководителя трех палестинских лавр. Подобно Пахомию Великому, он был непосредственно Богом поставленный авва всего братства. В начале V в. хорепископом палестинской монашеской общины был авва Пассарион; в течение V и VI вв. во главе её стояли следующие лица: Елпидий, Геронтий, Илия, Лазарь, Анастасий, Маркиан, Савва Освященный и Феодосий Киновиарх, Мелит, Геласий, Кассиан, Конон, Софроний и Евлогий.³⁰⁹ Евфимий Великий, не смотря на данное ему патр. Анастасием звание «предстоятеля» пустыни, не был архимандритом палестинской монашеской общины.

Архимандрит, или главный авва монастырей был и в Египте, но власть его ограничивалась здесь лишь частью монашеской общины: был авва Тавеннисиотского братства, но его влияние не простиралось на всё египетское монашество. В Палестине, – по крайней мере на первых порах, – власть архимандрита обнимала все монашество. С течением времени, при резко обозначившемся делении монахов на келиотов и киновитов, власть архимандрита вручается двум подвижникам. Избираемые архимандритами сосредоточивали в своем лице духовное руководство всеми подвижниками и являлись главными помощниками иерусалимскому патриарху в его управлении монашеской общиной. Пока собор 451 г. не издал правил, подчиняющих монашеские общины местным епископам, власть главы палестинских иноков была почти неограниченная. Последовавшее, в силу 4-го правила этого собора, подчинение монахов епископам не подрывало в корне власти архимандрита, не было для неё слишком стеснительно; состояло оно, всего вероятнее, в утверждении патриархом таких мер архимандрита, которые, будучи предприняты от лица сего последнего, могли казаться нарушением прав и обычаев монашества. Из истории палестинского монашества в рассматриваемый период мы знаем только один случай вмешательства патриарха в дела палестинского монашества, причем целью патриарха было – поддержать авторитет Саввы Освященного, как архимандрита. Когда один из подвижников великой лавры – Иаков, побуждаемый гордостью устроил лавру на месте, принадлежавшем общине. Св. Саввы, без воли сего последнего, то, патриарх Илия_, узнавши об этом, послал людей разрушить строение Иаковлева.³¹⁰

К числу главных преимуществ власти архимандрита принадлежало избрание авв отдельных монастырей и общее наблюдение за ходом религиозно-нравственной жизни в палестинских обителях.

Из жизни Саввы Освященного видно, что он, как начальник лавры и келий, назначал авв во все подчиненные ему обители. Этим правом Св. Савва пользовался даже в отношении к таким общинам, которые не хотели признавать его власти (напр. Новой лавры) и стремились обособиться от него. Кирилл Скифопольский сообщает, что диакон Иеремия, будучи недоволен разделом материальных средств, полученных от имп. Юстиниана, удалился из лавры и желал основать свой монастырь в пяти стадиях от неё, тогда Св. Савва посетил его и видя, что место действительно удобно для основания обители, построил там молитвенницу и различные келии и отдал оные братиям, а Иеремии поручил настоятельство над ними.³¹¹

Архимандрит имел свой монастырь, в котором жил, и братия которого подчинялась его непосредственному руководству. Иноки других, подчиненных архимандриту обителей, в его лице имели неусыпного стража за тем, чтобы раз заведенные в обители порядки соблюдались в точности и не было самовольных отступлений от них. В Палестине дело велось так, что вновь основанная обитель получала от архимандрита тот устав, который соответствовал роду жизни населивших её подвижников – киновиальной или келиотской. Киновия Занна получила от Саввы Освященного правила других его киновий, лавра Иеремии – уставы Великой лавры. Дальнейшее практическое применение этих уставов лежало на обязанности авв отдельных монастырей. Правильно-ли совершался ход развития жизни вновь устроенной общины – это архимандриты палестинского монашества, как и аввы египетского,³¹² проверяли путем частых личных посещений, во время которых могли входить во все подробности, исправлять неисправное, вести беседы как об иноческой жизни вообще, так и о том, что требовало особого внимания.³¹³ Начало правильным посещениям обителей было положено в Палестине преп. Иларионом и поддерживалось (хотя на это нет прямых указаний в «житиях“) в следующие века.

Были ли в Палестине общие правильные и ежегодные собрания, устраиваемые аввой, подобно тому, как это делалось в монастырях Пахомия Великого, неизвестно. В случаях особенно важных, когда угрожала опасность вере, архимандриты собирали всё палестинское иночество в Иерусалим с целью, если можно, отклонить её. Так поступили архимандриты Елпидий и Геронтий в 451–452 г.г. Савва Освященный и Феодосий Киновиарх в 518 г., во время патриаршества Иоанна.³¹⁴ Влияние архимандритов в этих случаях было настолько сильно, что отражалось на ходе церковных дел всего иерусалимского патриархата, побуждало предстоятелей церкви подчинять свои действия желаниям, выраженным архимандритами от лица всей монашеской общины.

В частных вопросах внутреннего быта палестинского монашества отношение между архимандритами и общиной определялось, можно думать, уставом Пахомия Великого.³¹⁵

Высокое положение главного аввы палестинского монашества требовало от лиц, избираемых на этот пост, выдающихся заслуг и трудов в деле развития монашеской жизни в Палестине и особенных нравственных совершенств. Избрание их совершалось с общего согласия³¹⁶ всех пустынных монахов и утверждалось иерусалимским патриархом. Как те нравственные качества, какие требовались от избираемых в архимандриты и экзархи палестинских монастырей, так и порядок избрания яснее всего видны из сообщаемого Кириллом Скифопольским факта назначения Саввы Освященного и Феодосия Киновиарха предстоятелями всей палестинской монашеской общины. «Когда умер арх. Маркиан, все пустынные монахи собрались в епископский дом патриарха Саллюстия, который был тогда болен, и, по общему согласию, представили ему Феодосия и Савву, чтобы он поставил их архимандритами всех монастырей, находящихся около Св. града, потому что сии Св. мужи были пустынники, не имели никакого имущества, украшены были и жизнью и словом и обиловали божественными дарами. Патриарх, согласно желанию монахов и в виду выдающихся достоинств представленных кандидатов, утвердил сделанное избрание.³¹⁷

Таков был общий порядок избрания в предстоятели всего палестинского монашества. В редких, впрочем, случаях избрание в архимандриты было производимо самим патриархом с целью противодействовать развитию отрицательных сторон в монашеской жизни, если предполагалось, конечно, что лицо избираемое в состоянии это сделать. Патриарх Саллюстий сам назначил архимандритом палестинского монашества Маркиана, авву вифлеемского монастыря, как человека способного силою своего нравственного авторитета противостать дерзости апосхистов. Не всегда, однако, архимандриты, по своим нравственным качествам, стояли во главе монашеской общины. Во время монофизитских волнений в Палестине Кирилл указывает целый ряд архимандритов «отделившихся от вселенского общения, отступивших от строгости монашеской жизни и занявшихся земными заботами и мирскими выгодами:” Лазаря, Анастасия, Елпидия, Геронтия. Управление таких лиц общиной сопровождалось упадком её нравственно-религиозного состояния; «между монахами начиналось некоторое безначалие или многоначалие, от которых обыкновенно рождается беспорядок и несогласие».³¹⁸

При главных аввах или архимандритах в Палестине были «вторствующие“³¹⁹; эти места замещались, с согласия всей монашеской общины, настоятелями известных лавр и киновий. При Феодосии Киновиархе вторствующим был Павел, игумен монастыря Мартирия, при Савве Освященном – блаженный Евгений, игумен обители Св. Герасима.³²⁰

Вторствующие при главном авве были только в Палестине; уставы египетский и Василия Великого определяют обязанности вторствующих по аввах отдельных обителей. По своему положению они возвышались над аввами отдельных монастырей, но определить ближе их обязанности, за отсутствием прямых указаний, мы не имеем возможности. Всего вероятнее, что они выступали руководителями жизни монашества с правами главных авв, в случае болезни или смерти сих последних.

Архимандриты и вторствующие по ним были руководителями духовной жизни всего монашества; ближайшее же управление каждой отдельной общиной лежало на обязанности авв и игуменов. Первыми аввами монастырей были обыкновенно их основатели; они принимали в свой монастырь подвижников и устрояли их внутренний быт. Преемники первых авв избирались уже с согласия всей братии, а умиравшему авве предоставлялось право утверждать или не утверждать избранного. Харитон Исповедник, Евфимий Великий, Савва Освященный и Феодосий Киновиарх – пользовались этим правом, соглашаясь на выбор братии, или изменяя его по каким-либо соображениям. Избираемый в аввы должен быть «человеком благочестивым, опытным подвижником и пожилых лет“.³²¹

Нравственный облик палестинского аввы, в данном случае, как бы определялся указаниями устава Василия Великого, согласно правилам которого «началовождём поставляется избранный из прочих, по испытании его жизни, нравов и поведения и по принятии во внимание лет его жизни: ибо что старее, то и почтеннее. Поскольку же надобно, чтобы общество было совершенно благопокорно и подчинено настоятелю, то прежде всего необходимо избрать такого вождя для сего жития, чтобы жизнь его для взирающих на него была образцом всего доброго, трезвенна, целомудренна, честна, учительна. Надобно испытать его не в том одном, старее ли он летами, но преимущественно в том отношении, по седине ли его нрав и поведение в благоустроенной жизни, чтобы всё, что он ни говорит и ни делает, могло быть для общества вместо закона и правила“.³²² Самовольное искательство власти игумена не одобрялось палестинским монашеским уставом, как свидетельствовавшее о недостаточной духовной зрелости подвижника. «Как ты можешь учить других, говорил Савва Освященный Иакову,³²³ возымевшему желание устроить свой монастырь и стать игуменом, когда сам еще не победил в себе плотских и душевных страстей; когда еще сам управляешься сластолюбием и тщеславием»? В большинстве палестинских монастырей не обращали внимания на то, к какой национальности принадлежал авва; избирали обыкновенно в аввы достойнейшего из состава братии. Предсмертное завещание Саввы Освященного Мелиту указывает, однако, на то, что в виду разноплеменного состава палестинской монашеской общины при избрании игуменов часто возникали споры: греки и сирийцы стремились избрать в настоятели лиц своей национальности. Подобные споры вредно отзывались на внутренней жизни монастыря, подрывали уважение к игуменам. Св. Савва, не будучи греком, почти всегда назначал в подчиненные ему обители игуменами – греков: игуменом новой лавры был назначен Иоанн-грек, схолариевой – Иоанн, родом из Византии, семиустной – Павел и Андрей – греки и проч., и этот практиковавшийся в его лаврах обычай возвел в закон. «Так как демоны причиняют вред при избрании игуменов, обычно возбуждают раздоры и споры между двумя народами, т. е. греками (μεταξὺ Ῥομαιων – греками Византийской империи) и сирийцами, порождающее из себя соблазн, то мы определяем отныне никого из сирийцев не возводить на степень игуменства».³²⁴ Насколько это постановление исполнялось в лаврах Саввы Освященного, мы не знаем, но другие монастыри не считали его обязательным для себя: после смерти Феодосия начальство над его киновией принял Софроний, родом армянин.³²⁵

Идеал палестинского аввы Кирилл скифопольский представил в лице Саввы Освященного. Все, что говорил, или делал этот подвижник, было для его общины вместо правил и закона. «Он все то делал, что почитал благоугодным Богу и никто из братии ни в чем не смел противиться ему».³²⁶ Такая власть аввы не была произволом. Если Св. Савва, как духовный руководитель общины, требовавший от её членов строго-подвижнической жизни, не встречал (под конец своей жизни) противодействия со стороны подчинявшихся его руководству, то это объясняется тем, что он делал лишь «благоугодное Богу», был первым и ревностным исполнителем тех иноческих добродетелей, какие желал видеть в других. «В кротости и истинном смирении Савва Освященный подражал Христу; взирая на сей образец, он смирялся так, что был слугой у всех и почитал себя меньшим из всех ».³²⁷

Заботы авв или игуменов отдельных монастырей касались материального обеспечения и духовного руководства вверенных его попечению иноков. Изыскать средства для скудного содержания братии, поддержать благолепие монастырской церкви, предохранить от разрушения монастырские здания (в киновиях) – все это требовало не мало попечений со стороны авв монастырей иудейской пустыни. Особенно много забот требовалось от начальников киновий, где были общие трапезы, общее имущество и проч. Здесь, именно, настоятелям приходилось быть «рассудительными в делах будущего, иметь силу подвизаться вместе с крепкими, носить немощи немощных, быть в состоянии все делать и говорить к усовершению живущих с ними».³²⁸ Пустынное положение большинства палестинских обителей, их незащищенность от набегов кочевых народов тоже доставляли не мало беспокойств аввам. С целью оградить себя от неожиданных нападений, они устраивали в монастырях высокие башни, с которых можно было бы заметить приближение врага и своевременно принять меры к защите. Устройство таких башен было не по силам бедным палестинским монастырям и, по ходатайству архимандритов, они устроялись, обыкновенно, гражданской властью (имп. Юстиниан для отражения сарацинских набегов, по просьбе св. Саввы, устроил вблизи его лавры такую башню-крепость). На приложенных к исследованиям Шика и Хрисанфа видах знаменитых палестинских монастырей эти башни представляются занимающими господствующее положение над остальными монастырскими зданиями. Разрушить башню – значило нанести самый существенный вред монастырю; так, именно поступили недовольные Св. Саввой монахи, оставляя его лавру.

Материальное положение обитателей палестинских лавр и киновий никогда не составляло, да и не могло составлять главной и исключительной заботы авв. Особенного их внимания требовало духовное возрастание и преуспеяние подвижников. «Настоятель обязан бдеть о душах братии и иметь попечение о спасении каждого, как повинный дать о них отчет, попечение же свое должен простирать до того, чтобы показать свое тщание о братии даже до смерти».³²⁹ Для более удобного осуществления этой главной своей обязанности аввы палестинских монастырей стремились разузнать внутренний склад жизни каждого из руководимых им подвижников и затем принимать соответствующие меры к их исправлению. Сообщаемые в житиях великих палестинских авв факты их прозорливости несомненно реальны: жизнь каждого из иноков настолько была ими изучена, что малейшее намерение со стороны последних изменить её правильному течению было предугадываемо и своевременно отклоняемо.

Общеупотребительным и главным средством к духовному образованию подвижников являются наставления. Этим средством пользовались и палестинские аввы, «всегда говорившие братии только то, что могло способствовать её усовершению». Наставления эти (некоторые из них представлены выше) всегда были практически-жизненного характера; они разъясняли самые элементарные начала аскетики, определяли правила поведения монахов как в частной (келейной), так и общественной жизни, указывали главные монашеские добродетели. Предлагались иногда братии аввами разъяснения некоторых богослужебных действий и церковных таинств. В житии Евфимия Великого указано, какое толкование давал он литургии верных. Чтобы придать более значения своим наставлениям, игумены палестинских монастырей пользовались известными им примерами из аскетической жизни других монашеских общин. К таким примерам особенно часто прибегал Св. Евфимий,³³⁰ подражая, очевидно, египетским аввам. Инокам своей лавры Марону и Климатию, «возымевшим нелепое желание уйти ночью из лавры, без ведома настоятеля», Св. Евфимий предложил сперва собственные увещания, разъясняющие их вину, и затем «на утверждение сказанного» привел рассказ некоторых египетских старцев о том, что один из египетских братьев, желавший, подобно им, оставить послушание монастырское и подвизаться в уединении, не только не достиг спокойствия духа, но «подвергся даже гораздо большему и сильнейшему посмеянию врага”. К наставлению, данному подвижнику Эмилиану, Св. Евфимий тоже присоединил душеполезное и истинное повествование, рассказанное ему некоторыми египетскими старцами.³³¹

Кроме частных нравственных уроков, аввы палестинских монастырей во время обычных богослужебных собраний братии³³² выступали с наставлениями, направленными ко всей братии, и эти наставления, имевшие характер проповедей, были необходимой частью богослужебных собраний.

Наказания (эпитимии), как средства нравственного воспитания, практиковались аввами палестинских монастырей редко и были немногочисленны. По крайней мере ни в житиях палестинских подвижников, ни в других, относящихся к истории палестинского монашества источниках, нет указаний на то, чтобы эти наказания были приведены в систему, как то видим в уставах Василия Великого и Пахомия. Высшее наказание – изгнание из монастыря, допускалось только в случае упорного неповиновения кого-либо из братии своему настоятелю или постоянных нарушений братской любви.³³³ Власть авв отдельных монастырей ограничивалась архимандритами; ограничение это не касалось внутренней жизни монастырей, отношения настоятелей к братии. Нет в житиях палестинских подвижников и таких фактов, которые говорили бы о существовании в палестинских монастырях совета старцев, как ограничительного начала по отношению к действиям настоятеля, хотя в правилах Василия Великого предоставляется преимуществующим по возрасту и благоразумию делать настоятелю напоминание, когда подозревается в нем какая-нибудь погрешность.³³⁴ Отчет о состоянии руководимой общины аввы давали непосредственно иерусалимскому патриарху (с 451 г.); для этого назначалось определенное время в году – праздник обновления иерусалимских храмов.

Биограф Саввы Освященного говорит, что этот подвижник «в праздник обновления, по обыкновению игуменов, пришел к патриарху во святой град с некоторыми братьями своего монастыря».³³⁵ Здесь, в присутствии главы палестинских христиан, каждый из игуменов мог говорить о нуждах братии своей обители и получать соответствующие распоряжения; так было, например, в деле Св. Саввы с недовольными монахами его лавры.

Пока настоятели палестинских обителей стояли высоко в нравственном отношении, были образцами подвижнической жизни, слабость наблюдения за отношением их к монашеским общинам не отражалась на развитии монашеской жизни в Палестине. Но могли, конечно, явиться и такие настоятели, которые «земные заботы и мирские выгоды» предпочитали духовному возрастанию подвижников, что влекло за собой ослабление строгости подвижнической жизни. Кирилл Скифопольский в своих житиях отмечает, что вслед за особенно напряженным расцветом монашеской жизни в Палестине, вызванным такими подвижниками, как Феоктист, Герасим, Евфимий Великий и др., наступает её упадок; «образ жизни отцов переменяется».³³⁶ В житии Кириака-отшельника говорится, что один из преемников блаж. Феоктиста – игумен Павел, при котором Теребон-агарянин завещал монастырям Св. Евфимия и Феоктиста имущество, не только оказался несправедливым в расходовании этого имущества, но и самый труп Теребона ограбил.³³⁷

Какого рода протесты вызывали такие поступки авв со стороны братии, неизвестно. Если принять во внимание то высокое положение, какое занимал каждый из игуменов в своей общине, взгляд на его власть, как на данную ему по Божию изволению (у Василия Великого), то исключается собственно и мысль о протесте. Кириак, очевидец поступков игумена Павла, не обличил его, но счел за лучшее удалиться из вверенного Павлу монастыря. Впрочем, возможность заявления недовольства поступками настоятелей допускалась правилами Св. Василия. «Недовольные распоряжениями настоятеля могут открыто или наедине сделать ему свое возражение, если имеют какое крепкое основание. Если же некоторые будут упорствовать в непокорности, жалуясь втайне, но не объявляя своего огорчения, то как посевающие сомнения в братстве, как учители непокорности и непослушания, да будут изринуты из братства».³³⁸ По уставу египетских подвижников, вожди монастырей должны заботиться о том, чтобы врученные их воспитанию души были украшены полным вооружением и приготовлены ко дню пришествия Спасителя. Чрезмерная строгость, наравне с излишней снисходительностью, должны быть одинаково чужды им. За противозаконные поступки они несут нравственную ответственность.³³⁹

Второе место после аввы в восточных обителях предоставлялось вторствующим (устав Пахомия), или помощникам настоятеля. Вторствующие были не во всех палестинских обителях; есть упоминание только о вторствующем в киновии Феодосия – Софронии;³⁴⁰ лавры Евфимия и Саввы их не имели. Восточные уставы не определяют точно круга обязанностей помощников настоятеля, что, по словам преосв. Феофана, может быть объяснено тем, что во все время образования устава не было ни одного случая, который подал бы повод определить особым правилом его действия: аввы всегда были на лицо и сами все исправляли.³⁴¹ С правами авв вторствующие выступали в обителях только в отсутствие или во время продолжительной болезни последних; такое значение «вторых по аввам предупреждало возможность превращения обители в народоправление, живущие в обители всегда получали слово утешения от одного».³⁴²

В большинстве палестинских обителей должность вторствующего соединялась с экономской. Место эконома предоставлялось только вполне опытным подвижникам. Общим правилом всех восточных монастырей было, чтобы «на должность распорядителя экономии никто не входил по своей воле или честолюбии, а только тот, кого общее собрание всех старцев, по преимуществу возраста и ради свидетельства веры и добродетелей, признает высшим и превосходнейшим всех».³⁴³ В лавре Св. Евфимия экономом на первое время был поставлен ближайшей ученик его мелитянин Дометиан;³⁴⁴ в великой лавре Саввы Освященного один из знаменитейших палестинских подвижников Иоанн Молчальник.³⁴⁵ В обширных киновиях (напр. Феодосия) было нисколько ведавших экономию и заботившихся о нуждах братии.³⁴⁶ Экономам вверялось попечение о пропитании братии, присмотр за монастырскими зданиями, их устройство и проч. Не трудные в лаврах, – где каждый подвижник в продолжение недели заботился сам об удовлетворении своих потребностей, обязанности эти были весьма сложны и разнообразны в общежитиях. В случае крайней нужды в пропитании, эконом заявлял авве и они совместно заботились о её устранении. В житии Св. Саввы говорится, что к обязанностям эконома относилось, между прочим, и приглашение живших в отдельных келиях подвижников к воскресной службе: «эконом великой лавры пришел во время голода к Савве и сказал: в наступающее Воскресение я не могу, отче, звать к литургии, потому что у нас нет ничего, даже нет и обыкновенной пищи, которую нужно будет предложить собравшимся отцам после богослужения.³⁴⁷ Принимая поступавших в монастырь, настоятель вручал их эконому, который определял как род первоначальных занятий неопытных ещё в аскетической жизни подвижников, так и место их жительства и затем строго наблюдал время перемены послушаний, в назначении которых была известная постепенность. Особенность в положении экономов великой лавры составляло то, что ими, согласно воле Св. Саввы, избирались большей частью сирийцы: «в экономы завещеваем и позволяем предпочитать сирийцев, как людей способных и деятельных в отечестве их“.³⁴⁸

Высокое положение экономов в палестинских общинах было причиной того, что на них смотрели, как на преемников авв по управлению обителью и их обыкновенно избирали в аввы монастырей. Экономы Дометиан и Илия были наиболее желанными заместителями Св. Евфимия в глазах братии его монастыря и второго из них назначил себе преемником сам Евфимий.

Аввы, вторствующие и экономы сосредоточивали в своих руках всё управление внутренней жизни монастыря и, совместно с архимандритами, являлись руководителями палестинской монашеской общины. Постепенное развитие последней, увеличение числа киновиальных обителей с их сложным внутренним устройством требовало новых должностей; но лица, занимавшие эти должности, принадлежали к разряду исполнителей, и влияния на ход жизни монашеской не имели. Права и обязанности их определялись уставами Пахомия и Василия Великого.

Монашеская община в Палестине на первых порах своего существования не представляла строгого деления на начальников и подчиненных, повелителей и исполнителей. Стоявший во главе её подвижник был духовным руководителем, наставником братии в аскетических подвигах, но это руководство не имело обязательного характера, а было чисто нравственным. Только впоследствии, когда в общине появился многочисленный класс подвижников, требовавших не только руководства, но и целого ряда нравственно-аскетических предписаний, чтобы преуспевать в духовной жизни, произошло само собой разделение на руководителей и братию, обязанную подчиняться руководству. Как в определении круга обязанностей авв и других начальствующих лиц, палестинский монашеский устав не был вполне самостоятельным, так не выработал он собственных правил и для братии, заимствуя многое из существовавших уже монашеских уставов.

Первыми членами палестинской монашеской общины были опытные в аскетической жизни мироотречники: не было посему нужды в испытании твердости их намерений относительно пустынножительства, а достаточно было одного заявления о желании принадлежать к известной общине. Ни Иларион, ни Харитон-Исповедник, насколько известно из их житий, не подвергали желавших жить под их руководством продолжительному искусу. Их примеру следовали и другие аввы палестинских обителей, принимая в свои монастыри лиц, подвизавшихся ранее в пустынном уединении без предварительного испытания. Без искуса были приняты в палестинские обители Св. Евфимий, Савва Освященный, Кириак Отшельник и др. Миряне, являвшиеся в монастыри и изъявлявшие желание вести подвижническую жизнь, должны были, согласно правилам всех восточных монашеских общин, доказать сперва твёрдость своего намерения. Авва выяснял им всю трудность избираемого пути ко спасению, указывал на возможность уклонений от него. И если приходящий настаивал на своем намерении, то «его оставляли на несколько дней вне монастыря без всякого призора и внимания».³⁴⁹ Иоанн Кассиан говорит, что в некоторых случаях приходящего не только оставляли без внимания, но даже укоряли его на словах, отталкивали, что происходило тогда, когда подозревали, что он не по набожности, а по нужде хочет вступить в монастырь. Такое испытание приходящего продолжалось в течение десяти дней, и затем его принимали в обитель, определяя ему место и род занятий.³⁵⁰ Безусловно не принимались в палестинские лавры евнухи; в киновиях же они могли жить. В житии Саввы Освященного сообщается, что «когда евнухи патрикии Юлианы явились к нему в великую лавру и предлагали ему много денег, прося принять их в состав братии, то Савва не исполнил их просьбы, но, наставив их, отослал в киновию Феодосия».³⁵¹

Внешним знаком включения в состав монашеской братии было пострижение и перемена одежды. Когда Кириак явился в лавру Св. Евфимия, то «блаженные руки последнего коснулись его священной главы, одевши его вместе с тем монашеской одеждой».³⁵² Всё свое имущество вновь поступавший обязан был вручить настоятелю; «Св. Савва отдал в руки блаж. Феоктиста всё, принадлежавшее ему, как собственность».³⁵³ Поступивший в обитель поручался эконому, который назначал ему послушание, определяя его работать в гостинице, трапезе, странноприимнице. В руководители новоначальный должен был избрать себе опытного подвижника-старца. Это был общий всем восточным обителям обычай; от него не освобождались прошедшие суровую школу подвигов в одиночных пустынных келиях. От старцев зависело преуспеяние новоначального в аскетических подвигах. Понятно, посему, как важно было для неопытного инока найти старца, вполне изучившего правила монашеской жизни; около таких старцев собирались целые толпы учеников и образовывались лавры, киновии. Василий Великий дает совет стремящемуся к аскетической жизни «с великою заботливостью постараться найти мужа, который бы непогрешительно предшествовал ему в образе жизни, хорошо умел руководить шествующими к Богу, украшен был добродетелями, был сведущ в Божественных Писаниях, не рассеян, не сребролюбив, не озабочен многим, безмолвен, силен в назидании сближающихся с ним, ничего не предпочитал Богу. Если найдешь такого, предай ему себя, ни во что вменив и отринув прочь всякую свою волю, чтобы оказаться тебе подобным чистому сосуду и, что вложено в тебя доброго, хранить к своей похвале и славе. Поручивший себя такому мужу сделается наследником тех благ, какие в нем, и, напротив, если, щадя тело свое, отыщет снисходительного к страстям своим, то напрасно вступал он в подвиг отречения от мира.”³⁵⁴ Таким советом Св. Василия руководствовались великие палестинские подвижники, переходившие в течение многих лет из одного палестинского монастыря в другой с целью изучить «канон пустынных отцов“.

Вопреки воле учителя-старца и без его ведома инок не должен был ничего делать, ибо «все, что делается им тайно, есть некоторое хищение и святотатство, ведущее к смерти, а не к пользе, хотя бы само дело и казалось добрым.³⁵⁵ Послушание новоначального выражалось в том, что он и низкие работы брал на себя с великим старанием и усердием. Св. Савва был довольно долгое время смотрителем над лошаками; Иоанн Молчальник – поваром, Кириак Отшельник рубил дрова, носил воду и т. п., а один из иноков лавры Св. Евфимия, Авксентий, подвергся тяжелой болезни за отказ принять на себя заведывание лаврским рабочим скотом. В назначении послушаний палестинские обители наблюдали известную последовательность; было и определенное время перемены послушаний. Братия понедельно чередовалась в исполнении различных монастырских обязанностей. Данную экономом обязанность они исполняли с таким благоговением, с каким ни один раб не справляет своего служения пред господином; не довольствуясь одними теми послушаниями, какие требовались от каждого уставом, они вставали ночью и тайком исправляли то, что другие должны были исправлять. Принимая на себя недельное послушание, всякий внимательно исправлял его до вечера воскресного дня; служение целой недели заключалось только тогда, когда собиралась братия петь псалмы. Кончившие свою чреду всем по порядку умывали ноги; затем в Понедельник, после утренних песнопений, они передавали новым чередным посуду и все другие вещи, необходимые при служении. Те, приняв их, блюли с крайней заботливостью и вниманием, чтобы не пропало что, или же не повредилось, в той уверенности, что за самые малые вещи они отдадут отчет не здешнему только распорядителю и эконому, но самому Господу, если по их нерадению окажется в них какой-либо ущерб. Кроме недельных чередных, каковые назначались только для исправления низших обязанностей по монастырю, были в палестинских обителях чередные, назначавшиеся на более продолжительные сроки – на целый индиктион – странноприемники, повара и пр..³⁵⁶ Чем безукоризненнее и беспорочнее исполнялись вновь поступившим в общину иноком возлагаемые на него обязанности, тем более успевшим считался он в духовной жизни.

Когда суровая школа первоначального монастырского искуса была пройдена, и инок приобретал достаточно навыка для самостоятельной уединенной жизни, тогда ему дозволяли просить отдельную келию. Впрочем, поспешность инока в стремлении к уединенным подвигам строго осуждалась палестинским уставом. Если, по сознанию братии, инок не был еще подготовлен к одинокой жизни, а просил себе келию, то его, как тяжкого грешника, побуждали каяться в своем грехе перед старцами. О желании и праве кого-либо из новоначальных получить келию заявляли авве, и тот назначал ему ее в большем или меньшем расстоянии от монастыря. Подвижник, удалившийся из монастыря самовольно, из желания жить на свободе, по правилам Саввы Освященного, обратно в монастырь не должен был приниматься. Монах-келиот должен быть рассудителен, старателен, готов ко всяким подвигам, трезв, воздержен, скромен, способен других научать, а сам не должен иметь нужды в научении, способен обуздывать все телесные члены и ум свой сохранять в безопасности.³⁵⁷ Назначая одному из иноков своей лавры келию, Савва Освященный дал ему такое наставление: “живи в келии твоей, в другую келию не переходи, из лавры не выходи, обуздывай язык свой, умеряй требования чрева твоего, и спасёшься».³⁵⁸ Иногда авва указывал келиоту и род его подвигов; так Св. Иоанну дана была келия для безмолвствования.³⁵⁹

Требование палестинского монашеского устава относительно безвыходного пребывания подвижников-келиотов в своих жилищах соблюдалось некоторыми монахами в точности. Анфим, вифинский старец, прожил в одной из келий великой лавры тридцать лет, и когда Св. Савва, видя, что он впал в жестокую болезнь, советовал ему взять себе келию около церкви, чтобы здесь кто-нибудь мог без труда прислуживать ему, то он отказался, говоря: «я верю, что в той келии, в которой я сначала устроился жить, Бог создавший мою душу и примет её себе».³⁶⁰ Келиоты-старцы и больные могли иметь при себе служителей, вроде нынешних послушников, из новоначальных. Иногда случалось, что подвижник имел две келии – одну в пустыне, другую в лавре.³⁶¹

Связь келиотов с монастырем выражалась в том, что от него они получали скудное пропитание (хлеб, бобы, финики и т. п.), одежду и взамен этого должны были представлять эконому еженедельно свои ручные изделия. Герасим Иорданский дал тем инокам своего монастыря, которые жили в келиях такое правило: «пять дней седмицы каждый из них должен пребывать в келии, ничего не вкушая, кроме воды, хлеба и фиников. В субботу же и воскресный день они должны были собираться в церковь, выслушивать всенощное бдение и, по причащении Св. Таин, вкушать вареную пищу и принимать немного вина.³⁶² То же узаконил и Савва Освященный в своих правилах, когда высказал, относительно намеревающихся безмолвствовать и не приходить в церковь, желание, чтобы они сходились с прочими братчиками на всенощные бдения.³⁶³ Исполняя это правило, Иоанн подвижник, взяв келию и получив повеление безмолвствовать, пробыл в ней три года, в течение пяти дней в неделю вовсе не показывался никакому человеку и ничего не вкушал; в субботу же и воскресение ранее всех приходил в церковь и позже всех выходил, выстаивая чин псалмопения твердо, со всяким страхом и смирением.³⁶⁴ Так как всенощные бдения, при разбросанности келий палестинских лавр, являлись связующим звеном для подвижников известной лавры, то палестинские аввы особенно настаивали на их обязательном характере. Не дозволяется, говорить одно из наставлений Саввы Освященного игумену Мелиту, никому не выходить из лавры в Субботу, в виду имеющегося быть всенощного бдения. От не бывшего на очередном бдении пусть ничто не принимается в извинение, потому что довольно ему целой предыдущей недели, чтобы справиться со своими нуждами.³⁶⁵ В некоторых палестинских обителях временем всенощных бдений аввы пользовались с целью преподать наставления братии, выяснить духовные её нужды. Так поступал Св. Феодосий Киновиарх.³⁶⁶

Келии оставивших общину или умерших составляли её собственность: дарить и продавать их никто не имел права. Без разрешения и воли игумена даже старец не имел права предоставить свою келию своему ученику.³⁶⁷ Жизнь келиотов была в высшей степени безотрадна: уединенные, находясь вне всякого общения друг с другом, они не могли даже разводить огня в своих жилищах. Кирилл Скифопольский говорит, что, когда некоторые из келиотов монастыря Св. Герасима пришли к нему просить позволения греть воду, есть вареное и читать при светильнике, то он ответил им: «если вы хотите жить, то вам гораздо выгоднее быть в киновии, но я в продолжение всей жизни моей никак не дозволю, чтобы это было у отшельников».³⁶⁸

Отречение от мира, вступление в обитель, по словам пресвитера иерусалимского Исихия, лишь внешнего человека делают монахом, а не внутреннего; между тем как сделать внутреннего человека монахом – вот собственно цель и смысл всякого подвижничества. Истинный монах тот, кто не только отрекся от всего житейского, т. е. жены, имения и прочего, но уничтожил в себе страстные помыслы обо всём этом, достиг сердечной чистоты.³⁶⁹ Для осуществления такой цели подвижничества авва Стратегий указывает следующий путь: монах должен много поститься, много бодрствовать, много работать,³⁷⁰ так как при таких только условиях всё внешнее, мирское не будет для него иметь цены. Достигшие чистоты сердечной великие палестинские подвижники собственным примером показали возможность следования по такому пути; к тому же они привлекали и подчинившихся их руководству иноков. Чтобы избежать уклонений с избранного пути, монах, по словам Евфимия Великого, должен всегда внимать себе прилежно, не пренебрегать Божьими словами и учением отцов, и весь сделаться оком, как говорят о херувимах; необходимо ему соблюдать себя отовсюду и иметь душевное око недреманным на стражу себя, так как он всегда ходит среди сетей. От худых помыслов недалеко до худых дел, и потому каждый из подвижников должен со всякой охраной оберегать свои помыслы и так соделывать свое спасение со страхом и трепетом³⁷¹ Иоанн Молчальник, зная, что подвижничество не может быть управлено без бдения, чистоты и смиренномудрия,³⁷² заботился о том, чтобы новоначальные иноки не оставались без трудов и упражнений, как лучших средств к сохранению сердечной чистоты. Время, свободное от трудов, посвящалось молитве, так что вся жизнь палестинского инока должна была составлять постоянную смену труда и молитвы. Праздности не было в ней места; положенное уставом выполнялось не только в стенах монастыря, но и во время путешествий. Савва Освященный, находясь во дворце императора Юстиниана, тайно читал псалмы и совершал богослужение третьего часа, когда же один из учеников спросил его: «честный отче! император так много заботится об исполнении твоих прошений, а ты для чего удалился от него и стоишь в стороне?» то великий подвижник ответил: «они, сын мой, делают своё дело, и мы также должны делать своё».³⁷³ Ревность некоторых из палестинских подвижников к созиданию в себе внутреннего человека простиралась до того, что они, помимо указанных в уставе подвигов, добровольно принимали на себя разные лишения и трудности. Илия, подвижник великой лавры, по свидетельству аввы Полихрония, не пил вина, когда был монахом и, ставши впоследствии патриархом, держался того же правила.³⁷⁴ Особенно сильно развит был среди палестинских подвижников обет молчания; были целые монастыри (Св. Агафона – у подошвы горы Франков), иноки которых во исполнение этого обета носили во рту камни.³⁷⁵ Среди монахов великой лавры Саввы Освященного были и затворники.³⁷⁶

На пути к нравственному совершенству подвижник встречал не мало препятствий; в числе их первое место занимал тот мир, связь с которым он разрывал своим поступлением в монашескую общину. Как бы ни была сурова жизнь подвижника, сколько бы ни углублялся он в созидание внутреннего человека, воспоминания о прежней мирской жизни не сразу могли изгладиться; и они то, главным образом, задерживали правильное течение аскетических упражнений. Обязанность духовного руководителя иноков заключалась посему в том, чтобы удалить от них всё напоминающее о мире, заботиться о том, что бы они менее всего имели возможность входить в сношения с мирскими людьми; все необходимые вещи были в лавре, чтобы по сей причине отцы не принуждены были выходить из лавры в мир, когда решились удалиться от мирского шума.³⁷⁷ Строгость палестинского монашеского устава касательно сношений с миром напоминает египетский, мало чем уступает ему. Если среди египетских подвижников были такие, которые на сообщенное им известие о смерти отца отвечали: перестань богохульствовать; мой Отец бессмертен; то история палестинского монашества представляет тоже не менее разительные примеры отречения от мира. Когда родители Саввы Освященного убеждали его оставить избранный им путь жизни, то он ответил: «я вступил в службу Царю всех – Богу, и не могу оставить сей службы; тех, которые хотят отвлечь меня от Него и всеми силами стараются принудить к сему, я не могу называть своими родителями».³⁷⁸ Вторжение мира в обители палестинские подвижники противились всеми силами. «В обители подвижников да заключены будут входы женщинам, а из мужчин только тем (разрешался вход в монастыри), кому дозволит это настоятель»,³⁷⁹ гласило одно из правил Василия Великого, и в палестинских лаврах оно применялось весьма строго. Бесноватая женщина из селения Витавудис, приведенная к монастырю Св. Евфимия, не была введена внутрь, так как женщин не могут вводить в монастырь, но была положена вне обители. Получив исцеление, она ежегодно приходила в монастырь, славя Бога и святого, лобызая врата монастыря, учреждая трапезу.³⁸⁰ С особенной точностью исполняла и исполняет это правило лавра Саввы Освященного. Завещание её основателя, не дозволяющее женщинам даже для молитвы входить в лавру, по свидетельству путешественников, соблюдается до сих пор. Киновиальные обители были снисходительнее в этом отношении; в киновию Феодосия был разрешен вход всем приходящим, здесь же были гробы праведных подвижниц.³⁸¹

Несмотря на то, что избиравший «ангельскую жизнь» окончательно разрывал свою связь с миром, обратное возвращение к мирской жизни не было делом невозможным. Возвращение это в палестинских обителях бывало двоякое: добровольное и вынужденное. Мог инок оставить обитель в том случае, если в ней явно нарушались истины веры или правила монашеские: 1. если игумен был еретик; 2. если женщинам разрешался вход в монастырь.³⁸² Удаляли монаха из обители в случае беспричинного ропота и неповиновения авве. Так было поступлено с недовольными монахами лавры св. Саввы. Восточные уставы предвидели возможность ропота, особенно со стороны новоначальных, и, по словам Иоанна Кассиана, «сохраняли обыкновенно мирскую одежду поступавших в общину на тот случай, что если в нем заметят склонность к ропоту, то, снявши монастырскую, выгоняют“.³⁸³

К самовольно оставлявшему обитель подвижнику палестинский монашеский устав, подобно другим уставам относится несочувственно. «Оставивший братство – святотатец, потому что сам себя похитил и присвоил себе Божие приношение; таковым справедливо не отворять уже врат братства, если бы даже мимоходом пришли они и попросили крова”.³⁸⁴ Единичные случаи обратного стремления в мир были среди палестинского монашества и объясняются строгостью монашеской жизни, особенно в лаврах. При том широком распространении аскетических стремлений, какое замечаем в IV-VI в.в. в Палестине, при быстром увеличении числа подвижников, в составе монашеских общин появляются аскеты, нравственный уровень которых был не высок. Были такие, которые, по словам аввы Афанасия, в противоположность прежним отцам, соблюдавшим до смерти воздержание и нестяжательность, расширяли свои желудки и кошельки,³⁸⁵ для таких жизнь в келиях с её трудностями не была приятной. Кирилл монах говорит о Маронии и Климатии, подвижниках лавры Св. Евфимия, возымевших нелепое желание тайно, во время ночи, уйти от наскучившей им строгой лаврской жизни;³⁸⁶ Иоанн Мосх упоминает о палестинском монахе Мине, ушедшем из своего монастыря.³⁸⁷ Аввы палестинских монастырей старались удерживать иноков от вредных для их духовного роста переходов из одной обители в другую и от оставления братства. «Если кто, говорил Св. Евфимий, не в состоянии совершить подвиг добродетели в одном месте, то тот не должен думать, что, перешедши в другое, удобнее исправить предположенное: ибо добрые дела ни мало не зависят от места, где кто находится, но от нашего произволения. Переходить с одного места на другое опасно для монахов; они могут от сего ослабевать на поприще добродетели и остаться бесплодными, так как всякое растение, часто пересаживаемое, не приносит плодов.³⁸⁸ На помощь аввам приходила и церковная власть, издававшая узаконения, ограничивающие самые уходы монахов из монастырей. Четвертый вселенский собор 7-м правилом узаконил: «вчиненным единожды в клир и монахам определили мы не вступать ни в воинскую службу, ни в мирский чин; иначе, дерзнувших на сие, а не возвращающихся с раскаянием к тому, что прежде избрали для Бога, предати анафеме“.³⁸⁹ Ряд последующих распоряжений светской и духовной власти о насильном возвращении монахов, ушедших из монастырей, под власть авв, показывает, что прежнее зло еще долго держалось во всем монашеском сословии.

Насколько сильно было в палестинских монахах отречение от мира, видно из их отношения к клиру; первые монахи, по замечанию Гарнака, «убегали не от мира только, но и от мирской церкви“.³⁹⁰ Для великих подвижников казалось несовместным посвятить себя монашеской жизни и стремиться к достижению церковных степеней. В Палестине, как и в Египте, на первых порах в обителях совершали литургию или приглашаемые из сёл иереи,³⁹¹ или те из аскетов, которые, живя в мире, имели степень священника. Обители Илариона, Харитона Исповедника для совершения богослужений приглашали пресвитеров; богослужение в небольшой молельне лавры Св. Саввы совершалось сперва приходившими пресвитерами, так как её основатель, имея великую кротость и истинное смирение, не хотел принять рукоположения, и другим не позволял войти в церковный клир, так как желание быть причисленным к клиру, по его мнению, являлось началом и корнем честолюбивых мыслей.³⁹² Впоследствии такой порядок был признан неудобным. Высшая церковная власть в Палестине и архимандриты монашеской общины были вынуждены допустить отступление от прежних чересчур суровых взглядов на клир. Савва Освященный, будучи сам рукоположен в пресвитеры, неоднократно представлял Иерусалимскому архиепископу для рукоположения тех аскетов, которые своей строгой жизнью выделялись из ряда других; так он пожелал рукоположить Иоанна Молчальника, как добродетельного и совершенного монаха, для чего взял его с собой к патриарху.³⁹³ Евфимий Великий, Феодосий Киновиарх и сами имели пресвитерскую степень, и другим не препятствовали получать её.

Средства содержания братии в первых палестинских монастырях рассматриваемого периода были весьма скудны. Самым ценным приобретением аскета считали нищету, – ничего неимение, а стремление к приобретению имущества вменялось монаху в тяжелое преступление. Уже сказано было, что Иларион Великий прогнал с глаз своих одного из братии газской общины, так как узнал, что он чрез меру осторожно и трусливо блюдёт за своим огородом и имеет немного денег.³⁹⁴ Кирилл Скифопольский, Феодор, еп. Петрский в житиях представителей палестинского монашества говорят, что их монастыри нуждались в самом необходимом. Св. Евфимий и первые иноки его монастыря находились в великом стеснении относительно телесных потреб;³⁹⁵ нищете и образу жизни Св. Саввы удивлялись все приходившие к нему. В обычае среди палестинского монашества было оказывать материальную поддержку вновь зарождавшимся обителям. Когда устраивалась Кастеллийская киновия и братия, работавшая над её устройством, не имела съестных припасов, то авва Вифлеемской киновии Маркиан отослал в Кастеллий много различных припасов.³⁹⁶

С постепенным умножением братии росло и материальное благосостояние общин. Когда общество Великой лавры возросло до 150 отцов, то в ней был заведен рабочий скот как для строения лавры, так и для других потребностей. Одним из главных источников содержания монастырей было то материальное вознаграждение, какое они получали за производимые братией ручные работы. Такие работы одобрялись всеми восточными монашескими уставами. «Если кто знает художество, не порицаемое обществом, тот не должен бросать его, потому что пренебрегать тем, что уже приобретено, показывает непостоянство мыслей и не твердость воли».³⁹⁷ Это правило устава Василия Великого палестинские подвижники старались соблюдать как можно строже; не только братия, но и аввы монастырей занимались физическим трудом и еженедельные свои изделия вручали обыкновенно эконому.³⁹⁸ На половине дороги между Иерусалимом и монастырем Св. Саввы указывают и доселе место, называемое: монашеским базаром, так как на нем прежде производилась продажа и обмен ручных монашеских работ. Вознаграждение, получаемое палестинскими монахами за ручные работы, могло удовлетворять лишь насущные потребности братии; между тем расширение и украшение монастырей требовало не мало средств. На помощь палестинским обителям приходили посторонние лица со своими пожертвованиями. Пожертвования эти приносились монастырям большей частью в благодарность за исцеления, полученные по молитвам Св. подвижников. Первые палестинские аввы отклоняли пожертвования, как благодарность за полученные исцеления. Иларион Великий отказался принять от одного сановника десять фунтов золота, говоря, что «те, которые питаются ячменным хлебом, считают золото грязью». Когда некто Орион, исцеленный по молитве Илариона, принес последнему много даров, то получил такой ответ от подвижника: «разве ты не читал, что претерпел Гиезий, что претерпел Симон, из которых один получил серебро, другой принес (отдал); один, – дабы продать благодать Духа Святаго, другой, – дабы купить (благодать Духа Святаго)».³⁹⁹ Тех же взглядов на пожертвования был Харитон Исповедник. Преемники их, устроители великих палестинских лавр и киновий, изменили этот взгляд: их обители выстраивались, благодаря щедрым материальным вспомоществованиям посторонних лиц. Поступавшие в обители знатные и богатые лица (Аспевет, Теребон ) с собою приносили и все свои великие богатства. Не отвергали аввы и пожертвований за исцеления: часто получаемые при гробе Св. Евфимия облегчения от тяжелых болезней побуждали исцеленных жертвовать монастырю одновременно и ежегодно большие суммы денег. Но наиболее щедрыми благотворителями палестинских монастырей были византийские императоры и разные лица императорского дома. О щедрых благотворениях императрицы Евдокии упомянуто выше; здесь укажем на императора Анастасия, давшего Савве Освященному для палестинских монастырей 2000 золотых монет; Ипатия, двоюродного брата императора Анастасия, вручившего Феодосию Киновиарху и Св. Савве по 100 фунтов золота и на императора Юстиниана, щедрость которого, в отношении к палестинскому монашеству, не имела границ.

По взгляду палестинских монахов всё, принадлежащее монастырям и Св. церквам, отделено Богу и составляло принесенный начаток;⁴⁰⁰ стремление воспользоваться монастырским имуществом считалось святотатством и влекло не только человеческое, но и божеское наказание. Павел из Киликии, присвоивший себе некоторые из священных сосудов, принадлежащих Мартириеву монастырю, был наказан за свой грех тяжкими страданиями. Будучи приведен к раке Св. Евфимия, он получил следующее наставление от сего подвижника: «верь, что ничто не скрывается от Бога. Научился ли ты из своих страданий, как важно не радеть о работе Христовой и не жить просто в монастыре? понял ли ты, что всё, находящееся в монастыре, свято, и как приносящие монастырю дают Богу и приемлют от Него мзду, так и крадущие обижают Бога и от Него бывают мучимы. Но если ты мне обещаешь впредь не обижать монастыря и церкви Божией, не отнимать и не красть ничего у них, то Бог умилостивится и исцелит тебя. Павел обещал никогда не обижать ни монастыря, ни церкви, и получил исцеление“.⁴⁰¹

Было бы, однако, ошибочно предполагать, что богатые пожертвования в пользу палестинских обителей заметно влияли на улучшение материального положения подвижников, облегчали прежнюю строгость их жизни. Получаемое извне шло исключительно на расширение и украшение монастырских зданий, и никогда не считалось главным источником содержания братии. Заботы о плотском, по словам Саввы Освященного, не должны занимать первое место в жизни подвижника; надежду свою он всегда должен направлять на Бога, Который лучше знает действительные нужды подвизающегося. Бог, действительно, подавал Св. Савве все нужные вещи, так что терпели недостаток более те, которые надеялись на свои деньги и доходы, нежели монастыри им управляемые.⁴⁰²

Материальные вспомоществования, оказываемые обителям, поступали на расширение монастырских зданий, украшение церквей, и, вместе с тем, служили источником той широкой благотворительности, какую проявила палестинская монашеская община в V и VI в.в. Первые палестинские монахи отклоняли от себя даже такие пожертвования, которые приносились им на дела благотворения. Когда один исцеленный Иларионом предлагал ему дары, говоря: возьми и раздай их бедным, то подвижник отвечал: ты лучше можешь разделить свое, так как ходишь по городам и знаешь бедных. Я, который оставил свое, зачем буду желать чужого?⁴⁰³ Современник Илариона Харитон Исповедник был менее суров и строг в этом отношении; на первых же порах своей деятельности он уделил часть чудесно доставшегося ему имущества бедным. Ему же принадлежит заповедь о странноприимстве, как одной из главнейших обязанностей монашеской общины. «Странноприимства вы не должны забывать, говорил он братии в своем предсмертном завещании; при приеме же гостей следует омывать им ноги: ибо такова заповедь Христа. Если возможно, то не отсылайте никого из приходящих к вратам обители с пустыми руками, памятуя, что и Христос принял зрак нуждающихся.⁴⁰⁴ Последующими собирателями палестинского монашества эта обязанность возведена в закон, отступление от которого считалось тяжким преступлением. Преемник Харитона – Евфимий Великий поучал своих иноков, что «кто приходящим предлагает свой кров и соль, тот неприметным образом собирает себе обилие даров и не столько раздает, сколько получает; сие вам, братия, должно наблюдать, если желаете угодить Богу и всегда довольное в своих нуждах получать вспоможение”.⁴⁰⁵ Перед смертью Св. Евфимий дал следующее завещание братии: «никогда не затворяйте врат имеющего быть основанным общежития для приходящих, они должны быть отверсты всякому прохожему. Самое ваше жилище да будет общим для всех странников и пришельцев, и с неимущими разделяйте все то, что имеете, – за сие удостоитесь щедрых даров с небес“.⁴⁰⁶

Заповедь Св. Евфимия о гостеприимстве нашла широкое применение в деятельности Саввы Освященного и Феодосия Киновиарха: киновия последнего была как бы обширным благотворительным учреждением, где находили приют все страждущие.

Согласно правилам Пахомия Великого, при каждом монастыре должна быть гостиница, в которой принимаются и успокаиваются все приходящие без различия пола, веры, состояния.⁴⁰⁷ В монастырях Харитона Исповедника и Евфимия Великого таких гостиниц не было, но Савва Освященный старался устроить странноприимницы при всех своих монастырях, заменяя, таким образом, случайную помощь заходящим в монастырь странникам (какая была завещана Евфимием) правильно организованным благотворительным учреждением. Первый странноприимный дом устроен был Св. Саввой на деньги, завещанные Великой лавре его матерью; затем были приобретены здания для монастырских странноприимниц в Иерихоне и Иерусалиме.⁴⁰⁸ Имели свои странноприимные дома и другие, основанные Саввой Освященным обители, напр. Кастеллийская. Прием странных клириков, монахов и мирян определялся, по всей вероятности, правилами монастырей Пахомия Великого. Кроме странноприимниц, в некоторых монастырях были устроены больницы. В Иерусалиме, по просьбе Св. Саввы, император Юстиниан выстроил громадную больницу для больных странников, рассчитанную на 200 человек, и на её содержание ежегодно отпускал большую сумму денег.⁴⁰⁹

Отношение к больным и нищим Феодосия Киновиарха биографы его изображают такими чертами: блаж. Феодосий был как бы глазом для слепых, ногой для хромых, одеждой нагим, врачом больных, щедрым даятелем нищим, их товарищем, слугою, и всё это он делал вследствие исключительного своего человеколюбия. Не редко омывал он кровь, врачевал раны, утешал тех, которые были в несчастье. Во всех этих случаях он вел себя смиренно, его благотворительность обличает в нем человека возвышенного и благородного духа. Не ошибется тот, кто назовет его киновию пристанищем для всех, общей лечебницей, общим кровом, общей кладовой для голодающих, жаждущих, болящих и странников.⁴¹⁰

Устраивая свой монастырь, блаж. Феодосий, на ряду с жилищами для монахов, возводит здания для бедных и нуждающихся, и эти последние были для него предметом такой же заботливости, как и братия. Феодор, еп. Петрский, указывает следующие благотворительные учреждения, устроенные Св. Феодосием, одно число которых свидетельствует о тех широких размерах, в каких проявилась благотворительность палестинского киновиарха: дом для одержимых злыми демонами и отдельную церковь для них, пристанище для пришлых монахов, мирян и нищих, больницы для них же, дом призрения для престарелых монахов и больницу в Иерихоне, устроенную на средства одной благочестивой женщины.⁴¹¹

Слух о щедрой благотворительности киновии Св. Феодосия распространился по всей Палестине, и множество нуждающихся стекалось в неё отовсюду. Всем им в киновии предлагалась трапеза, так что ежедневно необходимо было приготовлять не менее ста столов; некоторые же из приходивших, лишенные одежды, получали её из монастыря.⁴¹² Особенного развития достигала благотворительность киновии Св. Феодосия в дни народных бедствий (голода); правила монашеского устава о принятии всех приходящих в такое время соблюдалось столь же строго, как и в другое, и только помощью Свыше можно объяснить то обстоятельство, что киновия удовлетворяла всех нуждающихся.⁴¹³ Чтобы постоянно поддерживать широкую благотворительность монастыря, необходимы были большие средства. В житии Св. Феодосия неоднократно указываются случаи обильных материальных вспоможений со стороны частных лиц.

Наряду с широкой благотворительностью, палестинские обители проявили не мало забот о просвещении светом Христова учения языческого населения Палестины. Благодаря полукочевой жизни обитателей палестинских пустынь, распространение христианства среди них было сопряжено с большими трудностями. Христианские миссионеры не могли отправляться с просветительными целями вглубь этих пустынь, так как не знали заранее, где они встретят их поселения; между тем, как разбросанные в пустынях монастыри становились по самому своему положению просветительными центрами для этих племен. В житиях палестинских подвижников весьма часто упоминается об оживленных сношениях сарацин с палестинскими иноками; сношения эти вызывались самыми разнообразными причинами, и несомненно влияли на развитие среди них христианства.

Деятельность Илариона Великого происходила в той местности Палестины, жители которой особенно были преданы язычеству. Газа с её языческим населением всегда выступала в истории церкви, как ярая защитница падавшего язычества. Культ газского языческого божества – Марны был в большом почёте среди палестинских язычников. Строго подвижническая жизнь ученика Антония Великого значительно поколебала этот культ и привлекла многих из почитателей Марны к христианству. Немногие газские христиане смотрели на Илариона, как на борца против грубых языческих суеверий, и когда он отказывался выходить из своего уединения в города оказания помощи страждущим, то они, убеждая его изменить свое обыкновение, говорили, что через его приход в Газу, прославится в сем языческом городе имя Господа, и сокрушится идол Марны. И действительно, ряд чудесных исцелений, полученных по молитве Илариона болящими – как христианами, так и язычниками, значительно поколебал уважение к идолу Марны. Маюма, Элуза из языческих городов стали христианскими. Во время обычных обхождений Св. Иларионом келий монахов, многие из пустынных Сарацин, зная о чудесных исцелениях, источаемых им болящим, выходили с женами и детьми навстречу к нему, опускали головы и, восклицая: Барех (благослови), испрашивали его помощи. Св. Иларион заклинал их поклоняться Истинному Богу, а не камням, и обещал, если они уверуют в Христа, часто приходить к ним. Многие из Сарацин убеждались словом подвижника и принимали христианство. Блаженный Иероним в житии Илариона говорит, что в числе уверовавших был коронованный языческий жрец.⁴¹⁴ Дальнейшее распространение христианства среди сарацин принадлежит монаху Моисею⁴¹⁵ и Евфимию Великому. После крещения Теревона, сарацины, подобно речному стремлению, толпами стекались к Св. Евфимию; приходящие присоединялись к прежним, и все, будучи ознаменованы печатью крещения, причислялись к стаду христиан.

Высоко подвижническая жизнь современника Илариона – Харитона Исповедника, по словам его биографа, тоже привлекала к нему внимание не только христиан, но и язычников, а чудеса сего подвижника способствовали развитию среди последних веры в Христа.⁴¹⁶

Жизнь и деятельность остальных великих палестинских подвижников происходила в то время, когда христианство получило уже широкое распространение в империи; когда силы его были направлены на борьбу с внутренними врагами церкви; посему и в житиях сих подвижников нет упоминаний о том, чтобы их деятельность на пользу распространения христианства среди язычников достигала особого развития. Им необходимо было заботиться об укреплении в истинах веры православных иноков своих монастырей и мирян, дабы их не могли увлечь еретические заблуждения, главным средством для сего могло служить христианское просвещение.

Монастыри Палестины, как и Египта, в IV–VI веках были рассадниками христианского просвещения; в них получали образование знаменитейшие церковные деятели; стать иноками пустынных обителей стремились многие из тех, которые были известны образованием и привязывались к книгам, как к источникам.⁴¹⁷ Для таких иноков пустыня служила не только школой практического подвижничества, но вместе с тем тихим приютом, способствовавшим завершению их умственного и религиозного образования: никем и ничем не развлекаемые, они здесь обогащали свой ум познаниями, относящимися к кругу высшего ведения, просветляли и утверждали свое религиозное сознание и здесь же полагали начало своим самостоятельным трудам на пользу церкви и веры православной.⁴¹⁸ Великие заслуги, оказанные палестинскими подвижниками церкви в течение этих веков, исключают самую мысль о невежестве палестинской монашеской общины. Правилом восточных монашеских уставов было «не оставлять новоначального не знающим грамоты», если он такого знания не приобретал до поступления в обитель. После того, как поступавший в обитель навыкал всем порядкам монастырской жизни, его заставляли заучить на память несколько псалмов (до 20), два послания или какую-либо часть Писания, для утверждения в благочестии. Если он не знал грамоты, то назначали ему учителя, и он выучивал всё это с его слов; по окончании первоначального заучивания, заставляли его выучиться читать, хотя бы он не хотел этого.⁴¹⁹ Для сего начертывали ему буквы, слоги, слова и растолковывали весь механизм чтения. Вообще, в монастыре никого не должно быть, кто не умел бы читать.⁴²⁰ Изучение Св. Писания не прекращалось всю жизнь, и всякий из иноков изучал наиболее то, что относилось к его обязанностям. В Кастеллийской киновии, согласно воле Саввы Освященного, новоначальные должны были изучать, под руководством опытных наставников, Псалтирь и правило псалмопения, и затем только они могли получать келии для уединенных подвигов.⁴²¹ В палестинских монастырях был особый род духовных работ, которые состояли в переписке книг Св. Писания, богослужебных и произведений Св. отцов. Иларион Великий занимался перепиской Св. книг; продав книгу евангелий, писанную им собственноручно, он уплатил стоимость перевоза из Египта в Сицилию. Только высокой степенью духовного просвещения в палестинских обителях можно объяснить ту энергию и твердость веры, какую проявили Евфимий Великий, Феодосий Киновиарх и многие другие подвижники во время христологических споров; большие знания, обнаруженные ими во время этих споров, были приобретены ими непрестанным изучением Св. отеческих творений. Творения Василия Великого, Кирилла Александрийского и Св. Афанасия пользовались особым уважением среди палестинских подвижников: с ними справлялись они в разных недоуменных случаях. «Если где найдешь слова Св. Афанасия, и не будешь иметь бумаги, на одежде твоей запиши их“,⁴²² так советовал авва фаранской общины Косма своим ученикам.

К концу V-го века и началу VI-го просветительное влияние палестинских монастырей значительно усилилось; они стали центром умственного и религиозного движения в Палестине. Приток ученых лиц, замечавшийся и раньше, принял большие размеры. Усилению такого движения много способствовали выдающиеся заслуги для церкви, представителей палестинского монашества. Киновия Феодосия, лавра Саввы Освященного заключали в числе населявших их братий не мало лиц, занимавшихся научными трудами. Труды эти состояли в составлении повествований о жизни великих подвижников, назидательных поучений и, главным образом, в переводе священных книг. К пятому веку относятся и труды первых переводчиков (монахов палестинских обителей) священно-богослужебных книг с греческого и арабского языков на грузинский. Грузинская летопись свидетельствуют, что в палестинских монастырях было переведено Св. Евангелие для царицы Сандухти, супруги Мирдата V-го.⁴²³ Путешественники, посещавшие лавры и монастыри Палестины, сообщают о богатых рукописных сокровищах в них хранящихся. Крестный монастырь и лавра Саввы Освященного имели обширные библиотеки. Часть книжных и рукописных сокровищ, находившихся в палестинских обителях, ныне описаны проф. Цагарели и Пападопуло-Керамевсом.

Иоанн Златоуст в своем слове против порицателей монашеской жизни, ставит в заслугу восточным монастырям их заботы о воспитании детей.⁴²⁴ Судя однако по тому, что в житиях палестинских подвижников нет указаний на существование при монастырях школ для детей, мы вправе заключить, что палестинские обители, по крайней мере в IV и половине V-го века, когда в палестинской монашеской общине преобладало келиотское течение, не имели школ для детей. Аввы лавр, не принимая в свои обители детей, руководствовались, очевидно, теми соображениями, какие находятся у Евагрия-монаха, который в своем наставлении подвижнику говорит: «не принимай к себе детей, чтобы диавол не побудил тебя к соблазну через них и не смутил душу твою”.⁴²⁵ Лавры и отшельники совершенно уклонялись от воспитания детей, предоставляя эту заботу киновиям, что видно из слов того же Евагрия: «если придет тебе на мысль помочь детям, то не доверяйся этой мысли. Это не наша обязанность; дело это касается других, именно – св. отцов киновий.⁴²⁶ С развитием киновиальной формы жизни среди палестинских монахов, в палестинских обителях, действительно, появляются школы для детей. Из жития Феодосия Киновиарха видно, что в его киновии воспитывались дети: одна благочестивая женщина, пожертвовав в пользу киновии все свое имущество, поручила руководству Св. Феодосия своих детей.⁴²⁷ Нет указаний, какие порядки соблюдались в палестинских обителях при их воспитании, но, принимая во внимание, что киновия Феодосия в своей жизни руководствовалась правилами Василия Великого, можно допустить, что и воспитание находившихся в ней детей совершалось по уставу Св. Василия. Восьми- и десятилетние дети, согласно обычаю того времени, могли удаляться в монастыри,⁴²⁸ особенно, если они были круглые сироты; но произнесение монашеских обетов было отлагаемо до полного возраста. Дело монастырской школы – было воспитать, подготовить их к сознательному усвоению правил аскетической жизни. К такой, именно, цели направлены все, указанные в уставе Св. Василия, постановления относительно их воспитания. Из них, по справедливому замечанию преосв. Феофана, видно, что Св. Василий (а за ним аввы палестинских обителей) заводил не школу для мирян, а рассадник будущих иноков; поступление в иночество было их настоящим делом, а удаление в мир – случайностью, исключением из общего правила.⁴²⁹

Жизнь палестинского монашества рассматриваемого периода не исчерпывается деятельностью, направленной на развитие и усовершенствование внешней и внутренней организации общины. Богословские вопросы, разрешение которых посвятила столько сил христианская церковь в течение IV–VI веков, в лице представителей палестинского монашества нашли стойких поборников, победоносно ограждавших чистоту православия против еретиков. Если в устройстве своей общины палестинские монахи не оказались достаточно самостоятельными, отражая в разных её сторонах влияние уставов Св. Василия и Пахомия Великого, то в стремлении отстоять истины веры они проявили не меньшую настойчивость, чем монахи других восточных стран (напр., Египта). Были, впрочем, и среди них печальные примеры противодействия истинному учению; еретические движения увлекали за собой целые массы иноков (после Халкидонского собора), но это – случаи ложного проявления ревности по вере, а не упорного еретического заблуждения. Как такие, они скоро уступали место познанию истины и раскаянию.

К раскрытию этой стороны жизни палестинского монашества IV–VI веков мы и должны приступить, чтобы, выяснить характер и степень участия его в современных ему церковно-исторических движениях.

В истории ересей IV в. нет упоминаний о палестинских иноках, как защитниках вселенской истины против её извратителей. Юная монашеская община в лице её представителей, заботилась об устройстве внутренней своей жизни и не выступала пока, как моральная сила, в сферу церковных интересов. Не принимая непосредственного участия в спорах возбужденных еретиками IV в., палестинские иноки путем строгой и неуклонной приверженности к православию оказывали, однако, последнему не малую поддержку, так как влияли собственным примером на окружавшее их обители христианское население. Близкие к событиям IV в. церковные писатели в этом косвенном (путем примера) влиянии палестинских монахов на ослабление сочувствия в Палестине к еретическим мнениям Евномия и Апполинария видят великую их заслугу для церкви. «Причину того, что учения этих еретиков не сделались господствующими и далеко не распространились, надобно искать особенно в тогдашних монахах; ибо все любомудрствователи и в Сирии, и в Каппадокии, и в областях сопредельных неотступно держались никейских догматов. Восток, начиная от Киликии до Финикии, готов был принять сторону Аполлинария, а от пределов Киликии и Тавра до Геллеспонта и Константинополя склонялся к ереси Евномиевой: оба – тот и другой легко внушали собственный образ мыслей жителям тех областей, где сами обитали, равно как и областей пограничных. Но с этими еретиками случилось почти то же, что с арианами: народ, удивляясь добродетели и делам упомянутых верил, что они мыслят право, а потому от людей, мысливших иначе, как от зараженных превратным учением, отвращался».⁴³⁰ Не все, однако, палестинские монахи IV в. обнаруживали подобную твердость веры; есть факты, на основании которых необходимо допустить, что еретические мнения Аполлинария нашли себе сочувствие в немногочисленных тогда палестинских обителях. Эти мнения внесли разделение в общину, основанную Руфином и Меланией на горе Елеонской. С аполлинаристами этой общины вели борьбу сосланные в Палестину египетские епископы Евлогий и Александр, Св. Епифаний Кипрский и Василий Великий.⁴³¹ Встречали среди палестинских иноков сочувствие и последующие еретические мнения – Македония, Пелагия, но число сочувствующих было незначительно, и не могло посему оказать вредного влияния на рост палестинской общины.

К началу V в. монашеская жизнь в Палестине получила сильное распространение, внутреннее её устройство вполне определилось; посему участие палестинской монашеской общины в церковно-исторических событиях этого века становится всё более и более заметным. Первой ересью в этом веке, возбудившей к себе внимание всего христианского мира, было несторианство. Рассматривая его историю, мы не видим, чтобы в спорах, возбужденных из-за еретических взглядов Нестория, палестинское монашество принимало большое участие. Тогда как другие монашеские общины (египетская, константинопольская) стремятся путем своего влияния на христианское общество доставить торжество православию, палестинская – остается как бы в тени, не выдвигает ни одного из своих представителей, в качестве борца, против ереси Нестория. Ам. Тьерри в самом характере несторианских заблуждений видит причину слабого интереса к ним лиц монашествующих. «Несторианство, говорит он, с выступающим в нем направлением мысли к естественному, положительному, эмпирически данному не могло найти себе сочувствия в обитателях аскетически-созерцательной жизни. Людям, которые высшую степень человеческого совершенства поставили в подавлении чувственной своей природы, в освобождении своего духа от чувственных волнений и влечений плоти, и которые постоянно трудились для достижения этого совершенства, изнуряя, утончая и как бы одухотворяя свою плоть, – людям с такими, стремлениями трудно было вполне сродниться умом и сердцем с той мыслью, чтобы Бог, сошедший на землю для того, чтобы показать нам в Себе Самом истинный путь к вечной жизни и спасти нас, восприял в соединение со своей божественной природой ту самую грубую оболочку плоти с её естественными немощами и нуждами, от которой, по взгляду аскетов, необходимо по возможности освобождаться и совлекаться для внутреннего соединения с предметом стремлений христианина – Богом.⁴³²

При группировке партий во время споров несторианских и др., Палестина с иерусалимским архиепископом, а вслед за ними и обитатели палестинских монастырей, были на стороне Александрии. Факт этот, отмечаемый церковными историками,⁴³³ может быть тоже рассматриваем, как одна из причин слабого успеха несторианства среди жителей Палестины и сравнительно-безучастного отношения к нему палестинского монашества. Александрийский патриарх был первым, поднявшим свой голос против ереси Нестория; благодаря его энергии были раскрыты все вредные последствия заблуждений ересиарха и, не смотря на противодействие государственной власти (имп. Феодосия, имп. Евдокии, многих знатных вельмож), достигнуто на Ефесском соборе 431 года осуждение как самого Нестория, так и проповедываемого им учения. Это не могло не возвысить авторитета александрийского патриархата в глазах христиан и не привлечь к представителям его – александрийским патриархам – уважение всего мира.

Как ни ограничено было участие палестинского монашества в несторианских спорах, все же, на основании сохраненных историей немногих данных, оно может быть раскрыто и оценено по достоинству. В то время, как восточная церковь была охвачена возбужденным, благодаря константинопольскому патриарху Нестории, религиозным движением, во главе палестинского монашества стоял строгий аскет – Св. Евфимий. Занятый всецело вновь устраиваемой им общиной, он проявлял мало интереса к окружавшей его церковной жизни. Кирилл Скифопольский пишет, что ни о существовании Нестория, ни о его еретических мнениях Евфимий ничего не знал до 431 г. В этом году бывший учитель Св. Евфимия, пресвитер мелитинской церкви Синодий, посетив Палестину для поклонения Св. местам, прибыл в лавру своего ученика с целью приветствовать как его самого, так и своих племянников-иноков Евфимиевой лавры. «Увидевши Св. Евфимия, он рассказал ему о нечестивой ереси Нестория, который короткое время держал константинопольский престол и возмутил вселенную своими злоучениями; рассказал также о ревности и правой вере Кирилла, архиеп. александрийского и Акакия – мелитинского и о том, что в Ефесе будет на Нестория вселенский собор».⁴³⁴ Желая и со своей стороны, сколько возможно, содействовать на предстоящем вселенском соборе торжеству православия и осуждению ереси Нестория, Св. Евфимий «поручил Петру, еп. сарацинскому, отправлявшемуся на собор, совместно с другими палестинскими епископами, всяческим образом следовать Кириллу, архиеп. Александрийскому и Акакию мелитинскому и на то же соглашаться, что они одобрят».⁴³⁵ Можно предположить, что с еп. Петром отправились в Ефес и некоторые из палестинских монахов.

Палестинские епископы, вместе с архиеп. Ювеналием, прибыли в Ефес после праздника Пятидесятницы и сразу же приняли самое деятельное участие в соборных рассуждениях. Еп. Петр заявил себя на первых порах строгим ревнителем истины. Его, в числе трех других епископов, собор посылал к Несторию с целью убедить последнего явиться на соборные заседания, как читаем в актах этого собора.⁴³⁶ Насколько верен был еп. Петр заветам своего духовного отца – Св. Евфимия, видно из следующей его подписи под соборными рассуждениями: «так как людям, посвященным Богу, должно следовать вере, изложенной Св. отцами, сошедшимися в Никее, а достопочтеннейший Несторий мудрствует противно сей вере, то я анафемствую его“.⁴³⁷ Возвратившись в Палестину, по окончании соборных заседаний и низвержении Нестория, еп. Петр явился в лавру Св. Евфимия и рассказал ему по порядку все, случившееся на соборе. Св. Евфимию было сообщено, «какое положение заняли по отношению к ереси предстоятели восточных церквей; причем Св. мужа особенно опечалило то, что Иоанн, архиеп. Антиохийский, бывший дотоле правоверным, начал мыслить согласно с последователями Нестория.⁴³⁸ Впрочем, когда живший в лавре Домн, племянник архиеп. Иоанна, изъявил желание отправиться в Антиохию и вывести из заблуждения своего дядю, то Св. Евфимий не соглашался отпустить его, говоря: «не уходи, чадо, ибо тебе это не полезно, да и дядя твой не нуждается в твоем присутствии, и если он на короткое время и увлечен злыми, то Бог, зная его правоту, не дозволит ему погибнуть, но Сам обратит и возведет его на путь спасения. И ты, чадо, если останешься на том месте, на которое зван, то получишь успех и прославишься о Бозе; если же преслушаешь меня, то примешь престол своего дяди, но злые и коварные люди опять отнимут у тебя его, завлекши тебя по неведению».⁴³⁹

Говоря об имеющем последовать со временем обращении Иоанна Антиохийского, Св. Евфимий разумел, очевидно, сближение антиохийцев с александрийцами – Иоанна с Кириллом – известное под названием: унии. Уния была заключительным актом религиозного движения, поднятого Несторием. Незаметное, с начала участие в этом движении палестинской монашеской общины, теперь совершенно сглаживается. Остается лишь воспоминание о личности ересиарха, дерзнувшего посягнуть на существеннейшие догматы христианства и как бы в противовес богохульству Нестория, назвавшего Матерь Божию Христородицею, среди палестинского монашества пятого века получает особенное развитие – почитание Девы Марии. Вещественными памятниками этого почитания были храмы, Ей посвященные; почти в каждом монастыре палестинском был устроен храм в честь Богоматери.

Осужденное церковью, как ересь, несторианство продолжало долго существовать на Востоке и приобретать себе приверженцев. Не будучи слишком многочисленными в Палестине, последние все же требовали со стороны представителей православия мер предосторожности. В житии Саввы Освященного сообщается, что лица, увлеченные ересью Нестория, были и среди палестинского монашества: ими была занята башня, устроенная императрицей Евдокией вблизи лавры Св. Евфимия. В ней поселились два монаха, которые были поборниками нечестивой Несториевой ереси, и не признавали Св. Деву в настоящем смысле Божией Матерью, а Христа Истинного Бога, не почитали лицом Св. и Единосущным Троицы. Савва Освященный сильно печалился, видя, что монахи эти находятся как бы над головой трех его монастырей, и с великим прискорбием сносил их присутствие. Убежденный посредством видения, что монахи эти, как еретики, не должны быть терпимы в общине и что им нельзя позволить приобщаться Святых таин, ибо они Иудеи, не признающие Христа Истинным Богом и Марию Богородицей. Св. Савва с того времени приложил все старания, чтобы они получили познание истины и оставили Несториеву ересь. Он постоянно и долго ходил к ним, убеждал их, советовал и внушал им догматы благочестия и, наконец, после многих молитв и советов, убедил их предать проклятию Несториевы мнения и присоединиться к кафолической церкви.⁴⁴⁰ Были ли еще среди палестинских иноков сочувствовавшие ереси Нестория, мы не знаем. Основываясь на тех выражениях, какие встречаются в житиях Саввы и Феодосия относительно Нестория, следует предположить, что несторианство не делало успешных завоеваний в палестинских обителях. От лица Иерусалимского епископа Илии Св. Савва заявил имп. Анастасию, что подозрения его относительно уклонения в ересь как самого Илии, так и жителей Св. града неосновательны, так как палестинские христиане, следуя догматам Св. Кирилла Александрийского, совершенно отвергают Несториево разделение.⁴⁴¹ Несторий, вместе с другими еретиками, был предан проклятию монахами и народом в Иерусалимском храме первомученника Стефана, как “жидовствующий“ и разделяющий Одного Христа на две ипостаси и два сына.⁴⁴² Частые упреки в склонности к несторианству, какие делали палестинским монахам монофизиты, объясняются желанием последних очернить в глазах императоров истинно православные цели палестинской монашеской общины.⁴⁴³ В последнее свое путешествие к византийскому двору (530 г.) Савва Освященный в просьбе, предъявленной императору, упоминает о необходимости искоренить в числе других ересей, ересь Нестория. Кирилл Скифопольский объясняет эту, запоздалую на первый взгляд, просьбу великого палестинского подвижника тем, что последний заметил среди пришедших с ним монахов защитников Феодора Мопсуетского, учение которого имело настолько сильное сходство с еретическими взглядами Нестория, что некоторые считали его учителем этого ересхиарха; исполнение просьбы Саввы Освященного видим в указах имп. Юстиниана, направленных против увлечения сочинениями Феодора Мопсуетского и деяниях пятого вселенского собора.⁴⁴⁴

Те немногочисленные факты, на основании которых мы старались выше охарактеризовать положение, занятое палестинской монашеской общиной по отношению к ереси Нестория, представили нам палестинских иноков горячими противниками его еретических взглядов. Казалось бы, что и возбужденная архимандритом Евтихием ересь монофизитская, представлявшая по существу своему, противоположную несторианству крайность, встретить со стороны палестинского монашества такой же единодушный отпор, как и несторианство, а православное учение о неслитном, неизменном, нераздельном и неразлучном соединении двух естеств в сыне Божием найдет в его среде полное сочувствие. На деле оказалось иначе. Наряду с правильным пониманием немногими лучшими представителями палестинского монашества вопроса о соединении двух естеств во втором лице Пресвятой Троицы, мы видим почти общее уклонение монашествующих лиц от вселенской истины. Несомненный факт, что монашество вообще и палестинская иноческая община в частности доставили самый значительный контингент для монофизитской партии.⁴⁴⁵

Над выяснением причин этого обстоятельства мы и должны остановиться. Некоторые церковные писатели (Тьерри) стараются выяснить истинную причину симпатий, обнаруженных монашеством к монофизитской ереси, на основании общего характера жизненных стремлений лиц монашествующих. Монахи – аскеты, говорят они, по самому характеру жизненных своих стремлений и роду жизни, который они вели, были естественно идеалисты. Евтихианство с его выдающимся направлением к сверхестественному, идеально-духовному, мысленно-созерцаемому, как бы и измышлено было для того, чтобы завлекать к вышечувственному людей с горячими стремлениями и пылким воображением, таких людей, которые с тем большим жаром веры предаются таинственному, чем больше в нем непонятного для рассудка.⁴⁴⁶

Взятое само по себе, в отдельности, такое объяснение чрезвычайного успеха монофизитских взглядов в иноческой среде не может быть признано удовлетворительным; ибо оно дает место случайности, легковерности в таком вопросе и у таких христиан, которые менее всего руководствовались в своей жизни личными стремлениями, и каждый шаг даже обыденной жизни измеряли соответствием его высшему критерию всякого христианина – Слову Божию. Допустить такую причину симпатий восточного монашества к монофизитству значило бы признать, что оно было неопытно и несведуще в делах веры, при решении их более руководствовалось личным чувством, чем Словом Божиим, тогда, как увидим ниже, некоторые палестинские иноки в своих богословских рассуждениях стояли на равной высоте с великими богословами того времени. Впрочем высказанная Тьерри причина развития монофизитства в среде иноков может быть признана одним из побочных обстоятельств, несомненно содействовавших усилению этой ереси в восточных обителях, наравне с упоминаемым у Вальха мнением Кенелля, что ревность о чести монашеского звания, недовольство тем преследованием, которому подвергся уважаемый авва (Евтихий) побудила монахов стать сторонниками его религиозных взглядов.⁴⁴⁷ Причин такого явления надо искать глубже. Если жаркие сторонники архиеп. александрийского Кирилла, горячие поборники православия стали вдруг его врагами, то является вопрос, не перешла ли ревность их по вере должные границы? Современные монофизитским волнениям на Востоке церковные деятели так и смотрели на увлечение монахов ересью Евтихия. Папа Лев Великий в одном из своих писем к Юлиану, еп. Косскому, спрашивал последнего: не представляют ли волнения палестинских монахов следствие излишней ревности их по вере?⁴⁴⁸ На основании исторических данных мы можем дать утвердительный ответ на этот вопрос. Раскроем эту мысль подробнее.

После Ефесского собора 431-го г. положение церковных дел на Востоке не сразу приняло прежнее правильное течение. Целый ряд лиц, занимавших епископские кафедры и пользовавшихся уважением, как Иоанн, архиеп. Антиохийский, в силу недоразумений, стали во враждебное отношение к вождям православия: Св. Кириллу и друг. Потребовалось немало времени, пока эти недоразумения были улажены и, при посредстве Акакия еп. Веррийского, последовало примирение иерархов Александрии в Антиохии. Выше мы заметили, что нет ясных исторических указаний для определения взгляда палестинского монашества на это примирение; но на основании косвенных, побочных свидетельств этот взгляд не может быть назван благоприятным. В числе таких свидетельств должна быть помещена исторически установленная враждебность к примирению Акакия, еп. милитинского⁴⁴⁹ ревности которого в защите православной веры, во время несторианских споров, так много радовался Св. Евфимий, а на него самого, как например для подражания, указывал Петру, еп. Сарацинскому. Невозможно допустить, чтобы нерасположенность Акакия к примирению не повлекла за собой, по крайней мере, недоверия палестинского монашества к представлявшейся им, в акте примирения, уступчивости Св. Кирилла несторианству. С точки зрения палестинских монахов, как и многих других приверженцев монофизитской ереси, деятельность архимандрита Евтихия могла казаться продолжением той борьбы, какую вел Кирилл Александрийский против несторианства. Были говорившие: когда Несторий противился истине, Евтихий стал за истину. Учение Евтихия, при частых сношениях Палестины с Константинополем, сделалось известным в палестинских монастырях гораздо ранее местного константинопольского собора 448 г., и сразу же обнаружилось сочувственное отношение обитателей их к монофизитству. Понятно посему, что, когда стала известна деятельность собора 448-го г. по отношению к Евтихию и его учению, то к осуждению этого учения палестинские монахи отнеслись весьма сдержанно; в этом осуждении они склонны были видеть восстановление ереси Нестория, а в осуждавших Евтихия – лиц сочувствовавших ересиарху Несторию. Такое представление о деятельности собора 448-го г. приобретало в глазах палестинских монахов тем более вероятности, что Св. Кирилл главного судию архиеп. Евтихия, архиеп. Флавгана, не признавал человеком твердых религиозных убеждений, если дал ему название: смутьяна. В подобном непонимании истинного положения церковных дел, в признании защитников православия еретиками и, наоборот, еретиков истинно православными деятелями и выразилось то именно невежественное безумие (imperita insania) некоторых палестинских монахов, о котором писал Лев Великий.⁴⁵⁰

Теоретическая сторона вопроса, т. е. учение противников Евтихия, казалась монахам подтверждением их ошибочного взгляда на дело. «В учении о двух естествах они увидели не иное что, как истинный несторианизм, разделение одного Христа на два сына Божия, два лица; они утверждали, что им достаточно знать, что Возвышающейся над природой родился естественным образом, – как же это произошло они не могли уяснить».⁴⁵¹ Такое отношение палестинского монашества к монофизитству и его порицателям и было причиной продолжительных волнений, происходивших в палестинских обителях пятого века. Неосновательный страх перед ожидаемым возрождением осужденной церковью ереси Нестория, следствие излишней ревности по вере, побудил многих палестинских монахов изменить прежде заслуженное ими название – защитников православия, на новое – гонителей истины, еретиков. В данном случае палестинские иноки впали в ту же ошибку, что и многие из деятелей эпохи монофизитских волнений (имп. Феодосий II), приняв архиеп. Флавиана и других противников архим. Евтихия за несториан. В дальнейшем ходе монофизитских волнений к этой основной причине неприязненного отношения большинства палестинских монахов к обличителям архим. Евтихия и его учения присоединялись и другие – более частные, которые будут указаны нами в своем месте.

В самой истории отношений палестинской монашеской общины к монофизитству можно различать два периода: период скрытого брожения и недовольства монахов тем ходом церковных дел, какой они приняли на соборе 448-го г., недовольства, перешедшие в насилия, произведенные на соборе разбойничьем и в явный протест на Халкидонском вселенском соборе и период постепенного ослабления порицания этого собора, замены порицания признанием обязательности его постановлений для всякого христианина.

Церковь Иерусалимская не приняла постановлений Константинопольского собора 448-го г.,⁴⁵² и этим определила дальнейшее свое отношение к вопросам, возбужденным архим. Евтихием в христианской догматике: оно было сочувственное. Фактически своё сочувствие ереси Евтихия монахи выразили в преследовании предполагаемых несториан. Известный архим. Варсума проявил свою ревность по вере тотчас после того, как стали известны результаты соборного суда над Евтихием. В короткий промежуток времени, прошедший от местного Константинопольского собора 448-го г. до разбойничьего Ефесского собора, он, с другими богобоязненными и святейшими архимандритами, так ратовал за веру против некоторых восточных епископов, зараженных ересью Нестория, что имп. Феодосий, вопреки церковным обычаям, счел нужным пригласить его святость на соборные заседания в Ефесе.⁴⁵³ Местом деятельности Варсумы была Сирия; но если принять во внимание, что, как в церковном, так и в гражданском отношении, Палестина в первой половине пятого века еще входила в состав Сирии⁴⁵⁴ и монастыри, находившиеся в Палестине, назывались сирийскими, то возможно, что ревность Варсумы простиралась и на эту последнюю, и в лице некоторых палестинских монахов он мог найти ревностных сотрудников.

Когда императором Феодосием объявлено было открытие собора в Ефесе, то стало ясным сразу, какое направление примут соборные рассуждения касательно дела архим. Евтихия. По справедливому замечанию проф. Лебедева, собор разбойничий был пародией на III вселенский собор.⁴⁵⁵ Как собор 431г. имел дело с ересью Нестория, так деятели и руководители собора 449 г. предполагали, что они продолжают и как бы завершают осуждение этой ереси. Прежние судьи архим. Евтихия низведены были императорским распоряжением в разряд обвиняемых: тем, сказано в повелении имп. Феодосия Елпидию, которые прежде судили почтеннейшего архимандрита Евтихия, присутствовать (на соборе 449 г.) и молчать, не имея звания судей, но ожидая общего мнения всех прочих святых отцов, потому что ныне обсуждается то, что было определено ими прежде.⁴⁵⁶ Таким образом архиеп. Флавиан, Евсевий Дорилейский и другие ревнители православия были отданы на суд Диоскора в Варсумы. Если с этим распоряжением имп. Феодосия сопоставимы те неоднократные его замечания, что собор, им назначаемый, «должен изгнать из Св. церквей тех, которые следуют богохульству нечестивого Нестория“, то станет понятным, что под последователями Нестория разумелись, прежде всего, архиеп. Флавиан и др., «поднявшие какой-то вопрос о св. вере против Евтихия.⁴⁵⁷

Выразителем религиозных убеждений христиан палестинской провинции на соборе 449 г. был Иерусалимский архиеп. Ювеналий, один из главных руководителей ходом дел на этом соборе; в своих действиях он, по нашему мнению, был верным отображением настроения палестинского монашества 448 и 449 гг. Папа Лев Великий предполагал такую солидарность религиозных убеждений палестинского монашества и архиеп. Ювеналия, только он не мог сперва отрешиться от той мысли, что монахи, действительно ревновали о вере, и считал виной всех происшедших в Палестине беспорядков самого Ювеналия.⁴⁵⁸ В своем письме к последнему Лев Великий вполне правильно определил его место во всех пережитых им и Палестиной волнениях: ты, писал Лев Ювеналию, в себе самом носишь причину твоих превратностей.... ибо осуждение блаженной памяти Флавиана и принятие нечестивейшего Диоскора, что представляло собой, как не отрицание тела Господа нашего Иисуса Христа. Если и всякому священнику не извинительно не знать того, о чем он проповедует, то тем непростительнее это тебе, который, обитая в Иерусалиме, воспитывается не писанными только словами, но и свидетельствами Св. мест. У тебя Вифлеем, в котором родился Спаситель от Девы Богоматери, у тебя места, где возрастало Его младенчество и зрела Его юность.⁴⁵⁹

В чем же выразилась деятельность архиеп. Ювеналия, представителя Иерусалимского патриархата, на соборе 449-го г.? Диоскор Александрийский, когда его обвиняли во всех деяниях разбойничьего собора, заметил, что напрасно ему одному приписывают происшедшее на соборе; во всем ходе его дел он столько же виновен, сколько и Ювеналий, и в этом замечании он был прав. Архиеп. Ювеналий не только юридически, в силу предоставленного ему имп. Феодосием права, но и фактически был ближайшим помощником Диоскора на разбойничьем соборе. На предлагаемые Диоскором собору вопросы касательно разных пунктов учения Евтихия первым давал ответы Ювеналий, и всегда в пользу еретиков. Так, когда собору 449-го г. была представлена просьба архим. Евтихия об отмене осуждения, которому он будто бы неправильно подвергся со стороны архиеп. Флавиана, и когда, после продолжительного обмена мыслей между присутствующими на соборе, Диоскор спросил: что определяют отцы собора относительно Евтихия и как смотрят на чистоту его веры? то Ювеналий первый заявил: так как Евтихий часто заявлял, что он следует изложению веры Никейского символа и деяниям прежнего Ефесского, великого и святого собора, то я нашел его весьма православным в том, что он высказывал и я определяю и желаю, чтобы он пребывал в своем монастыре и в своем сане.⁴⁶⁰ Это было первое со стороны Ювеналия заявление своих симпатий к монофизитству, открытый переход на сторону последнего, и в таком, раз принятом направлении, продолжается и дальнейшая деятельность его на соборе 449-го г.. Вслед за благоприятным решением жалобы Евтихия последовала просьба евтихианских монахов об отмене наложенного на них Константинопольским собором церковного отлучения; на вопрос Диоскора, анафематствовать ли их, арх. Ювеналий отвечал: надлежит, чтобы они, так исповедующие православную веру, изложенную в Никее и утвержденную в Ефесе, были причастны и святого общения и своих степеней.⁴⁶¹

Оправдание архим. Евтихия, освобождение преданных ему монахов от церковного отлучения – эти факты могут быть еще объясняемы простой снисходительностью Ювеналия, но непосредственное участие его в осуждении архиеп. Флавиана, православными иерархами пятого века ставилось ему в вину, как вопиющее преступление. Когда собором 449 г. объявлено было, что Евтихий и его сторонники вполне согласны с древне-церковным учением, то естественно было предположить, что возбудившие вопрос о еретичестве Евтихия сами были неправомыслящими людьми. К такому заключению и пришли руководители разбойничьего собора. Председателем последнего было сказано, что Св. Флавиан, Евсевий Дорилейский, как «scandali еt сonturbationis facti occasio», подвергаются определенному Св. отцами осуждению, именно: признаются чуждыми всякого священнического и епископского достоинства.⁴⁶²

Мнение Диоскора, показавшееся чудовищным по своей несправедливости диакону римской церкви Иларию, нашло поддержку прежде всего в Ювеналии. Соборные акты говорят: Ювеналий Иерусалимский сказал: Флавиан и Евсевий показали себя чуждыми священнического и епископского сана, когда покусились нечто прибавить или убавить в Святой вере, изложенной Св. Никейским собором и утвержденной Св. вселенским собором, некогда собиравшимся здесь, в Ефесе. Таким образом дерзающие нечто прибавлять или убавлять в вере, а особенно произведшие такое смущение отчуждаются от священства. Поэтому и я определяю, согласно со Св. и вселенским собором и со святым и боголюбезнейшим архиеп. Диоскором, отчуждая их от епископского достоинства.⁴⁶³

Участвовал ли архиеп. Ювеналий в тех физических насилиях, какие были произведены Диоскором, Варсумой и др. над Св. Флавианом, – неизвестно. Вернее всего, что не участвовал: действия Диоскора по отношению к архиеп. Флавиану объясняют личным нерасположением его к последнему, какого нерасположения не мог питать к Св. Флавиану архиеп. Ювеналий. Не участвовали в них и палестинские монахи, хотя они несомненно присутствовали на Ефесском соборе 449 г., быть может, в составе свиты архиеп. Ювеналия. Права голоса никто из них не имел, так как место всех «религиознейших» восточных архимандритов, согласно грамате имп. Феодосия, было предоставлено на этом соборе архим. Варсуме. Палестинские монахи могли входить в состав этой фанатичной толпы, которая, находясь вне залы соборных заседаний, тем не менее оказывала сильное влияние на их ход.

Постановленное на разбойничьем соборе было утверждено имп. Феодосием, который был вполне уверен, что охраняет правую веру и содействует водворению спокойствия в государстве. Не смотря на просьбу папы Льва, «не допустить, чтобы человеческое превозношение сделало насилие Евангелию Христа и дать свободу защищать веру”,⁴⁶⁴ имп. Феодосий, под влиянием евнуха Хризафия, настаивал на законности действий разбойничьего собора. В ответном письме своем к императору западной половины империи Валентиану он писал, что на Ефесском соборе «с полной свободой и совершенной истиной отлучены от церкви недостойные священства, а восприняты те, которые признаны достойными, и что досточтимыми епископами не сделано ничего противного правилу веры и справедливости”.⁴⁶⁵ Последняя мысль с ещё большей настойчивостью проводится имп. Феодосием в письмах его к Галле-Плакиде и к Ликинии-Евдоксии: «что уже однажды отсечено, того невозможно опять сделать”, писал им император в ответ на просьбы о новом пересмотре дела Евтихия и Флавиана.⁴⁶⁶

Монофизиты воспользовались расположением императора к деятелям собора 449 г. для своих целей. С 449 по 451 г. ересь сделала большие успехи на Востоке. Нежелательные для еретиков православные епископы были низвергнуты, и место их заняли сторонники Евтихия и Диоскора. Египет, Палестина и Фракия были на стороне монофизитов. В течение этого времени монофизитство сделало большие завоевания и среди палестинского монашества; однако не сохранилось сведений ни о ходе пропаганды в палестинских обителях, ни о числе сокращенных в ересь. Известно только то, что главными местами распространения ереси были монастыри Вифлеемские и Иерусалимские, а распространителями её: Елпидий, архимандрит монастыря аввы Пассариона и Геронтий из монастыря Св. Мелании в Иерусалиме.⁴⁶⁷ Сила и степень распространения монофизитства в среде палестинской монашеской общины сказались в той оппозиции, в какую стали её члены по отношению к деятельности Халкидонского вселенского собора.

С 451 г. начинается поворот в отношениях государственной власти к монофизитству и, в частности, к самым горячим сторонникам последнего – монахам; поворот этот стал возможным только после смерти имп. Феодосия. Преемником его должна была быть Пульхерия, но, в виду стесненного положения империи, требовавшего защиты её от угрожавших отовсюду варваров, Пульхерия избрала себе в мужья полководца Маркиана. Первой заботой нового императора было восстановление попранной на разбойничьем соборе вселенской истины и прекращение вредных для империи вероисповедных несогласий, он хотел, по свидетельству Евагрия, «дабы от всех приносимо было Богу общее чествование, и дабы произведенное нечестием смешение языков снова благочестно возвратилось к единству и чтило Бога через одно и то же славословие“.⁴⁶⁸ Впрочем, выразить неодобрение собору 449 г. и его руководителям без нового соборного рассмотрения дел, прямо отвергнуть все его постановления имп. Маркиан не желал. Сделанные ему в таком роде представления со стороны папы Льва Великого были отклонены, и окружным императорским посланием епископы Византии извещались, что местом нового собора назначается Никея в Вифинии.

Опыт Ефесского собора 449 г. показал, как может быть опасно для соборных рассуждений вмешательство грубой толпы народа, низших членов клира и монахов, отовсюду стекавшихся к месту соборных заседаний. По заявлению многих членов Ефесского собора, присутствие такой толпы действовало подавляющим образом на отцов собора, терроризировало их.⁴⁶⁹ С целью оградить предстоящий собор от подобных нежелательных сторонних влияний, византийское правительство решило принять меры к ограничению наплыва в Никею клириков и монахов. Императрица Пульхерия в высочайшей грамате на имя консульского стратега Вифинии писала: так как некоторые, как мы узнали, нахлынувшие в Никею клирики, монахи и мирские, привыкшие возмущать и расстраивать приятное Богу благочиние, покушаются произвести шум, восставая против того, что нам угодно, то мы сочли необходимым отправить к твоей светлости это послание, чтобы ты с полной властью и всячески изгонял из города и из самых этих областей клириков, монахов и мирских, которых никакая причина не призывает на собор.⁴⁷⁰ То же опасение сторонних влияний на ход соборных рассуждений было, должно думать, одной из причин перенесения собора из Никеи в Халкидон. По крайней мере в грамате имп. Маркиана, определяющей новое место для собора, говорится, что Халкидон представит более удобств для правильного и беспрепятственного течения дел на соборе.⁴⁷¹

То обстоятельство, что в грамоте Пульхерии монахи упоминались в числе лиц, вносящих в соборные рассуждения много личных и вредных делу веры стремлений, показывало, что монашество не будет иметь на соборе 451 г. того значения, каким пользовалось на соборе 449 г. Восточные монашеские общины знали о том, что правительственная власть изменила свой взгляд на значение их голоса в решении религиозных вопросов, и те из их членов, которые благоприятствовали ереси архим. Евтихия, решили принять со своей стороны меры к сохранению прежнего влияния на общецерковные дела. Для нас важно, как отнеслась палестинская община к ограничению монашеского давления на соборные дела. На основании имеющихся в нашем распоряжении данных мы можем сказать, что такое ограничение не было для неё приятно.

Когда архиеп. Ювеналий получил грамоту имп. Маркиана, приглашавшую его на собор, то, по словам ритора – Захарии, он, «сразу узнал, насколько постыдная доктрина заключалась в догматическом письме, благоприятствовавшем Несторию“.⁴⁷² Благоприятное отношение императорской грамоты к Несторию, Ювеналий, как и прочие сторонники Евтихия, усмотрел очевидно, в тех её словах, где ход дел на соборе 449 г. признается неправильным, а о руководителях его говорится, что они не были беспристрастны в своих решениях, злоупотребляли своими правами, и потому возмутили святое и православное благочестие.⁴⁷³ Сообразно с таким пониманием грамоты и в видах защиты истины от лжеучения несториан, арх. Ювеналий созвал народ, клир и монахов и открыл им ложь этого учения, чем утвердил души многих; сверх того, желая удержать лиц, призванных на собор, от измены прежним еретическим мнениям и перехода на сторону православных, Ювеналий заповедал палестинским христианам не принимать в церковное общение тех, которые отступят на соборе от этих мнений.⁴⁷⁴

Иерусалимский архиепископ не был единственным представителем Палестины на Халкидонском соборе; кроме него присутствовали на соборе: Антиох Аркский, Арета Элузский, Музоний Сигорский, Иоанн Гадарский, Ираклий Азотский, Стефан Ямнийский и Иоанн Сарацинский.⁴⁷⁵ Два последних епископа были учениками Св. Евфимия. В соборных актах нет указаний на то, чтобы кто-либо из них принимал деятельное участие в рассуждениях о вере; во всем они старались подражать своему митрополиту Ювеналию. Отношение же последнего к собору 451 г. не было одинаковым во все время его продолжения: «сперва он с Диоскором долго боролся за истину, но впоследствии, закрыв свои мысленные очи, он оставил Диоскора одного в бою, перешел на сторону противников и, презревши клятву, подписался (под соборными актами) с остальными епископами».⁴⁷⁶ Действительно, архиеп. Ювеналий, предполагая, что Халкидонский собор созван с целью восстановить несторианство, занял сперва, по отношению к его руководителям, оппозиционное положение, выразившееся наглядно в том, что тогда как римские легаты с другими правомыслящими епископами поместились на левой стороне залы соборных заседаний, палестинские с Диоскором заняли места на правой.⁴⁷⁷ Но в течение первого же заседания палестинские епископы оставили Диоскора и перешли на сторону православных. Писатели-монофизиты объясняют такую «измену арх. Ювеналия делу веры» стесненным положением империи, лестью императора, который сам услуживал епископам за столом, и, наконец, данным имп. Маркионом обещанием подчинить три палестинские кафедры части Иерусалимского архиепископа,⁴⁷⁸ но у архиеп. Ювеналия были более уважительные причины изменить свое ложное отношение к собору 451 г. Такими причинами могут считаться: во-первых, сознание самого Ювеналия, что его предубеждение против собора 451 г., как несторианского, в действительности не имело никакого основания, так как принятое этим собором направление показывало, что для него чистота и неповрежденность христианского учения стояли выше интересов личностей и партий и, во-вторых, обнаружившееся с первого же заседания соборного стремления Диоскора привлечь к равной ответственности за дела, собора 449 г. и архиеп. Ювеналия.

С того момента, как архиеп. Ювеналий перешел на сторону православных, он перестал быть выразителем религиозного настроения большей и худшей половины палестинской монашеской общины,⁴⁷⁹ и привлек к себе уважение истинных носителей аскетической идеи среди палестинских иноков (Евфимия Великого). Во время следующих заседаний Халкидонского собора он, наравне с другими православными епископами, стремится разоблачить истинные цели Диоскора и его сторонников – монахов.

Оставшись без вождя, те из палестинских монахов, которые присутствовали в Халкидоне, разделились на две группы: одна группа удалилась в Палестину и объявила здесь веру православную извращенной,⁴⁸⁰ другая примкнула к Диоскору, выжидая дальнейшего хода событий. Когда же Диоскор был осужден собором и не появлялся более на его заседаниях, то монахи-монофизиты сделали еще одну, последнюю, попытку с целью побудить собор вести рассуждения в желательном для них направлении: они подали на имя имп. Маркиана прошение, тон и характер которого показывают, какой силы и значения достигло монашество V века в вопросах веры. Прошение восточного монашества имп. Маркиану представляло грозное предупреждение, требование подчиниться тем религиозным взглядам, каких держатся сами монахи. Но император Маркиан не был так слабодушен, как его предшественник, своему голосу он не придавал значения непререкаемого авторитета в богословских вопросах, почему и отослал письмо монахов отцам собора. Среди монахов, подписавших прошение мы встречаем двух, упомянутых выше, палестинских архимандритов: Елпидия и Геронтия.

Православные архимандриты (Фавет, Тимофей, Пергамий и друг.) предложили было, чтобы собор, прежде чем приступить к чтению письма, уверился, имеют ли подписавшие письмо монашествующие лица свои монастыри, или они «шутят достоинством архимандритов“, и подверг их в последнем случае наказания. В виду же того, что многие из называвших себя в письме монахами не были известны, как таковые, никому из членов собора и представлялись, следовательно, ложными монахами, православные архимандриты просили собор выслать их из города, как обманщиков и соблазнителей. Но отцы собора решили выслушать сперва самих просителей, которые и приглашены были в залу соборных заседаний. На Халкидонском соборе прочтено было два послания ложных монахов: одно императору Мариану, другое – соборным отцам. По содержанию своему, они значительно разнятся, хотя преследуют одну и ту же цель – дать общему ходу церковных дел в империи желательное монофизитам направление. Церковная же политика императора Мариана, направление дел на соборе 451 г., по их мнению, были незаконны, так как руководители их преследовали личные интересы: «кийждо ищет своего си, а не еже ближняго».⁴⁸¹ Результатом мелкого частного эгоизма и явилось то печальное положение веры, к устранению которого стремится император: «всё разрушено, вера апостольская возмущена, и принадлежащее врагам, т. е. иудеям и язычникам, наслаждается миром, а наше находится в непримиримой вражде».⁴⁸² Чтобы уничтожить раскол в церкви, монахи просят императора созвать вселенский собор, не признавая, очевидно, таковым собора Халкидонского. В заключение своего прошения монахи-монофизиты разражаются жалобами на мнимые обиды, наносимые им клиром. Те меры последнего, которые направлялись собственно к улучшению монашеского быта, к исправлению его недостатков, признаются в прошении незаконными и стеснительными. «Пусть упразднятся, писали монахи императору Маркиану, волнения и подписи, отбираемые насилием, и преследования, которым постоянно подвергают нас клирики, стараясь делать их скрытно от вашего величества. Просим также не дозволять никого выгонять ни из монастыря, ни от церкви, ни от мученического храма до праведного суда Св. собора, чтобы кто-нибудь не подумал приписать это вашему благочестию, тогда как другие производят беспорядки, ибо мы уверены, что вы любите мир и заботитесь о нём более других».⁴⁸³

Отцы собора 451 г. верно поняли «прошение» монахов, сочувствовавших ереси Евтихия; в нём они увидели протест монашества против обнаружившегося ко времени Халкидонского собора стремления высшей гражданской и церковной власти ограничить вмешательство монашеских общин в церковные дела и сознавали, что удовлетворение просителей могло бы повлечь за собой повторение заключительных действий Ефесского собора 449 г. Заявления монахов о их миролюбии совершенно разрушались присутствием среди них архим. Варсумы. То обстоятельство, что просители солидарны с убийцей Св. Флавиана, привело в справедливое негодование отцов собора: «Варсума опустошил всю Сирию: он ныне привел против нас тысячу монахов... Анафема Варсуме! В ссылку Варсуму!».⁴⁸⁴

Крики были прекращены предложением светских чиновников выслушать челобитную, поданную теми же монахами на имя собора. В актах Халкидонского собора эта челобитная носит название: послание архимандритов о восстановлении Диоскора. Диоскор был осужден отцами собора и многочисленные вины его были изложены как в самом приговоре, так и в извещениях, посланных на имя императора Маркиана, Валентиниана и императрицы Пульхерии; посему самое надписание просьбы о «восстановлении Диоскора» являлось непризнанием законности произведенного осуждения. Содержание челобитной вполне подтверждает предположение о таком её характере. «Просим вашу святость, чтобы всё производилось, как следует и чтобы на этом соборе присутствовал святейший архиеп. Диоскор и (находящиеся) с ним епископы».⁴⁸⁵ Замечательно, что монахи просили не о восстановлении вождя Евтихиан в его сане, которого он был лишен, а о прямом допущении его в соборные заседания и тем самым как бы не считали постановленного относительно его приговора имеющим законную силу.

Как на основания своей просьбы, монахи указывали, во-первых, на несоответствие действий собора с известной будто им волей императора, что «собор 451 г. созван только с целью утвердить веру 318, т. е. один никейский символ, и что ничто другое, кроме этого, не будет поднято или сделано»,⁴⁸⁶ и, во-вторых, на то, что «без Диоскора и находящихся с ним святейших епископов они не могут ни говорить, ни делать ничего относительно веры”.⁴⁸⁷

Где и когда император Маркиан выразил монахам желание, чтобы четвертый вселенский собор утвердил лишь веру никейских отцов, не касаясь других возбужденных в церкви вопросов, – неизвестно. На том основании, что в соборных актах нет подтверждений такой, именно, мысли императора, мы в праве предположить, что монахи-монофизиты навязывали Маркиану собственные взгляды. Настаивать же на том, чтобы собор 451 г. принял только Никейсый символ, умолчав о символе Константинопольского собора, последователи Евтихия имели основание. Символ последнего собора «не нашел ни признания, ни авторитета и на соборе 449 г.”.⁴⁸⁸ Председатель его Диоскор заявлял, что «для удовлетворения всех, для укрепления всех и для ниспровержения возникших вопросов он твердо держится определений отцов, бывших в Никее и Ефесе”,⁴⁸⁹ умолчав о соборе 381 г., Халкидонский собор отнесся к символу константинопольскому так же, как и к никейскому; признал оба эти символа выражением веры православных христиан. Один из епископов этого собора (Флоренций, еп. Адрианопольский) указал и причину, по которой символ собора 381 г. имел особенную важность для изобличавших ересь Евтихия: «мы согласны, заявил Флоренций, и с верою 150, ясно проповедывающей, что Господь наш Иисус Христос воплотился от Духа Святого и Марии Девы, – это вера Св. отцов, и мы так веруем, как они истолковали.⁴⁹⁰

Такое применение символа 150 не могло быть приятным приверженцам Диоскора, так как оно подрывало монофизитское учение в её корне. По словам проф. Лебедева, «торжество этого символа было в некотором роде торжеством православия над монофизитством». При таком отрицательном отношении монофизитствующих монахов к константинопольскому символу становится понятным их вымысел, что император Маркиан имел в виду созванием Халкидонского собора утвердить лишь символ 318, не допустив к нему никаких добавлений, иначе говоря, санкционировать действия разбойничьего собора.

Заявление монахов-монофизитов, что «они ничего не могут делать и говорить без Диоскора» не было принято отцами, как заслуживающее внимание. В просьбе египетских епископов, подобное заявление имело еще смысл, так как они ссылались на существовавший в Египте обычай, ничего не предпринимать епископам в делах веры, без согласия Александрийского патриарха; поэтому оно и было уважено отцами. Между тем монахи и архимандриты, подавшие челобитную, были не из Египта исключительно, и, следовательно, ни образ мыслей Диоскора, ни сам он не могли иметь для них значения непререкаемого авторитета. К тому же, тогда, как египетские епископы униженно просили прощения у собора, монахи, сознавая свою силу, заявили соборным отцам: «если ваша святость отвергает так последовательно требуемое нами и хочет пользоваться властью вопреки полезному, то свидетельствуем Господом Иисусом и благочестивым императором и вашей совестью и снимаем одежды (в знак того), что не будем иметь общения с вами».⁴⁹¹

Просьба монахов о восстановлении Диоскора была отвергнута собором; основываясь на том, что соборное низложение александрийского архиепископа есть дело Божие: «Диоскора низложил Христос”: отцы собора единогласно прокляли иерарха и выразили желание, чтобы и защитники монофизитства были удалены: «Прочь этих! Прочь оскорбление собора! Собору не следует слушать их прошение, они осмелились назвать епископом низложенного всем вместе собором!”⁴⁹² Выразили протест против содержания «челобитной” и православные архимандриты; в ней они увидели оскорбление всему монашескому сословию, и словами: «прочь оскорбление монастырей,⁴⁹³ требовали от собора отвергнуть послание, как не заслуживающее удовлетворения домогательство еретиков. Отклонив челобитную монахов, собор предложил им подписать послание папы Льва Великого и дал было два дня на размышление о содержании этого послания, но архим. Карос, глава монахов-монофизитов, от лица всех сторонников отвечал: «Я здесь. Какую нужду имеете ждать два или три дня. Имеете власть сделать, что захотите, то делайте”.⁴⁹⁴ Собору оставалось определить степень наказания упорствующим еретикам, но это было сделано не тотчас. В деле монахов отцы Халкидонского собора проявили нерешительность большую, чем в деле Диоскора и египетских епископов, обстоятельство, объяснимое лишь той силой и значением, какого достигло монашество ко времени собора 451 г.

«Деяние о Каросе, Дорофее и др. архимандритах” было представлено для окончательного решения по нему императору Маркиану, но Маркиан возвратил его обратно собору.⁴⁹⁵ Тогда отцы четвертого вселенского собора, на основании ранее определенного церковью образа действий духовной власти в случаях упорства и неповиновения, аналогичных с тем, какой представился в деле “ложных монахов”, постановили: «Из снисхождения к Каросту, Дорофею, Варсуме и их единомышленникам дать им сроку тридцать дней на размышление о повиновении Св. и вселенскому собору и определениям его о правой вере. В назначенный день пусть пошлются к ним клирики напомнить, чтобы они шли правым путем и согласились на всё то, что угодно собору к искоренению всякого еретического зломыслия, или бы знали, что с единомышленными им монахами будут лишены степени, всякого достоинства и общения, а вместе с тем будут отставлены и от настоятельства над монастырями”. Только чрезвычайным снисхождением Св. отцов к еретическим заблуждениям лиц монашествующих и истинно-христианским, в духе миролюбия, направлением всей деятельности собора может быть объяснимо вышеизложенное определение его относительно монахов-монофизитов, после того, как их руководитель дал ясно понять, что никакие отсрочки не могут оказать влияние на изменение к лучшему грубо ошибочных взглядов монофизитствующего иночества. Данным сроком на размышление о повиновении собору монахи воспользовались с целью восстановить повсюду монашеские общины против неизвестных еще определений собора 451 г.

Рассмотренные на Халкидонском соборе послания монахов выяснили, между прочим, отцам собора и гражданской власти, что правовое положение монашества было в Византии крайне неопределенное. Положение иночества, как отдельного института в церковном строе империи, его отношение к власти епископской не имело в законодательстве соответствующих узаконений. Те отдельные постановления императоров и поместных соборов, какие касались проявлений аскетических стремлений среди христиан, были случайны и отрывочны. В зависимости от такого характера последних стояло разнообразное, не всегда одинаковое, отношение императоров к монахам, с одной стороны, и отсутствие правильной организации внутренней жизни монашеских общин – с другой. Последние, пользуясь своим громадным нравственным влиянием на христианское общество, начали враждебно относиться к церковной иерархии, в её справедливых требованиях видели притеснения; возникли среди них злоупотребления званием инока.⁴⁹⁶ Определить место монашеского сословия в христианской церкви, указать, что только истинные монахи могут рассчитывать на уважение, подобающее носителям аскетической идеи и, наконец, канонически установить их отношение к иерархии и миру – эту задачу взял на себя и выполнил четвертый вселенский собор. Из 30 канонов, внесенных этим собором в церковное право христианской церкви, около трети так или иначе относятся к монашескому сословию. Для нас важны, главным образом, те из них, которые определяют место и значение монашества в общецерковной жизни и тем самым отражаются на степени церковно-исторического значения монашества вообще и палестинского – в частности (прав. 4, 18 и 23). В этой стороне деятельности Халкидонского собора можно видеть одно из оснований для того продолжительного и упорного отрицания его вселенского значения, какое проявила большая часть палестинской монашеской общины в течение 451–486 гг.

По справедливому замечанию Тьерри, «инициатива канонов, относящихся к монахам, принадлежат светской власти; они задуманы ею в интересах общественного порядка”.⁴⁹⁷ В конце шестого соборного заседания имп. Маркиан предложил внимание отцов “некоторые пункты, касающиеся чести собора»; эти пункты, сказал император, «мы представляем вам, почитая приличным, чтобы они были лучше канонически определены вами на соборе, чем установлены нашими законами».⁴⁹⁸

На соборе выяснилось, что все волнения по поводу монофизитской ереси возбуждались в среде монашествующих «ложными монахами», не имевшими собственных монастырей и не подчинявшихся определенному монашескому уставу. Против них и направлен один из «пунктов» имп. Маркиана, внесенный в число канонов Халкидонского собора. По этому канону «истинно и искренно проходящие монашескую жизнь да удостоиваются приличной чести. Но поскольку некоторые, пользуясь монашеской одеждой, рассматривают церкви и гражданские дела, безрассудно (по произволу) ходя по городам и даже стараются составлять сами для себя монастыри, то рассуждено, чтобы никто нигде не созидал и не составлял монастыря или молитвенного дома без позволения епископа города; а монашествующие в каждом городе и стране да подчиняются епископу, да соблюдают безмолвие, да упражняются только в посте и молитве, безотлучно пребывая на тех местах, в которые удалились, да не вмешиваются ни в церковные, ни в житейские дела и да не принимают в них участия, оставляя свои монастыри разве только тогда, когда будет им позволено епископом города. Преступающему это определение мы постановляем быть отлученным от церковного общения».⁴⁹⁹

Четвертый канон Халкидонского собора является наиболее ясным, определенным и целесообразным из всех узаконений, изданных в пятом веке касательно монашества, он лег в основание дальнейших распоряжений церковной и гражданской власти относительно проявлений аскетических стремлений в христианском обществе. Главная цель этого канона подчинить лиц монашествующих епископу той местности, в которой расположен монастырь и тем самым ограничить монастырскую автономию. Впрочем, собор как бы опасался такого резкого изменения прежде свободной монашеской жизни в подчиненную, следствием чего и явилось добавление к «пункту» имп. Маркиана следующей оговорки: «епископу града, надлежит, однако, иметь должное попечение о монастырях».⁵⁰⁰

Вторым, по важности, определением собора 461 г., относящимся к монашеству, было воспрещение лицам монашествующим составлять скопища. Правило 18, содержащее это определение, было издано вполне своевременно. Вся деятельность монахов во время 4-го вселенского собора представляла ряд неосновательных коллективных выражений их недовольства той или другой стороной соборных рассуждений. Но пока такие коллективные жалобы не были воспрещены церковной властью, монахи не могли считаться ответственными за них. Такую ответственность и узаконивает 18-й канон: «соумышление или составление скопища, как преступление, совершенно воспрещено и внешними законами; тем более должно запрещать, чтобы этого не было в церкви Божией. Поэтому, если некоторые клирики или монашествующие окажутся обязывающими друг друга клятвой, или составляющими скопище, или строящими ковы епископам, совсем да будут низвержены со своей степени.⁵⁰¹

Тогда как 4 и 18 каноны Халкидонского собора, по содержанию своему, имеют значение общих руководительных начал жизнью иночества и определяют по преимуществу отношение монахов к клиру, 23-е правило того же собора касается частных случаев неустройства в иноческой среде, тех отступлений от главных обетов пустынножительства, которые влекли за собой это неустройство, чем как бы дополняет первые два канона. «Дошло до слуха Св. собора, что некоторые клирики и монашествующие, не имея никаких поручений от своего епископа, а иные, даже быв отлучены им от общения, отправляются в царствующий град и в нём долго живут, производя смятения и нарушая церковное устройство и даже домы некоторых расстраивают.⁵⁰² В виду несоответствия такого поведения лиц монашествующих с принятыми ими на себя обетами, собор возложил на экдика константинопольской церкви обязанность сперва напоминать таким монахам об удалении, а в случае упорства со стороны последних удалять их силой. 23-й канон собора 451 г. имеет очевидную связь с распоряжением имп. Феодосия Великого не разрешать монахам посещать города. Причина, вызвавшая то и другое распоряжение, собственно одна – незаконное вмешательство монахов в дела церковные и гражданские; но тогда как распоряжение Феодосия Великого имело безусловный характер, канон Халкидонского собора разрешает посещение Константинополя тем из монахов, которые являлись к императору с поручениями епископов.

Тремя канонами и ограничивается законодательная деятельность собора 451 г., имевшая в виду внести более определенные руководительные начала в отношения восточного монашества к общецерковному течению дел в христианской церкви. Прежде, чем эти начала привились и проникли в жизнь восточного монашества, предстоятелям церквей и светской власти Византийской империи пришлось выдержать долгую и упорную борьбу с некоторыми монашескими общинами.

Вождём монофизитских волнений в Палестине был монах Феодосий. Церковные историки, писавшие об этих волнениях, изображают нравственный склад монаха Феодосия темными красками; только Захария, еп. Мелитинский, в силу своего сочувствия к монофизитству, называет монаха Феодосия: praeditum zelo virum, а всю деятельность его до и во время Халкидонского собора: борьбой за веру.⁵⁰³ Предвзятость суждений еп. Захарии станет очевидной, если мы, на основании имеющихся данных, укажем действительные цели и стремления монаха Феодосия.

Феодосий не был палестинским монахом; до 451 г. он жил и действовал в Египте. Его приход из Александрии в Палестину был «нечаянным», как заметил Кирилл Скифопольский в биографии Св. Евфимия.⁵⁰⁴ Александрийским⁵⁰⁵ монахом был он и по характеру своему; палестинское монашество в течение всего V-го века не выдвинуло ни одной личности, которая бы, подобно Феодосию, так энергично и сознательно боролась, вопреки истине, за лжеучение александрийцев. Жизнь его в Египте не была жизнью истинного монаха; палестинские монахи в своем письме к еп. Алкисону так охарактеризовали Феодосия: уличенный в злодеянии своему епископу, он был изгнан из монастыря, когда же пришел в Александрию, то, взятый Диоскором, получил много ударов розгами, как возмутитель и, подобно злодеям, возим был на осле по городу.⁵⁰⁶ Такое поведение Феодосия дало полное право биографу Св. Евфимия назвать его монахом лишь по одежде, а по нравам весьма пагубным хитрецом и развратным в мыслях, предтечею антихриста.⁵⁰⁷ Жестокое обращение Диоскора с Феодосием не помешало, однако, последнему преследовать на Халкидонском соборе те же цели, что и Диоскору. Имя Федосия нигде не упоминается в соборных актах, но последующая его деятельность ясно говорит, что мысли, выраженные Каросом и Дорофеем в их посланиях имп. Маркиану и собору, находили себе сочувствие и у Феодосия. Евагрий прямо называет Феодосия: главным виновником смятений на Халкидонском соборе.⁵⁰⁸ Недовольный ни вероопределением собора, ни тем его решением, какое последовало на монашеские послания, Феодосий после IV-го деяния собора, не желая пользоваться данной собором тридцатидневной отсрочкой на размышление о повиновении собору и его определениям, вместе с прочими монахами оставил Халкидон.⁵⁰⁹ По тому настроению, какое господствовало между членами палестинской монашеской общины, бывшими на соборе, по отношению их к деятельности последнего, Феодосий мог предположить, что протест палестинского монашества будет сильным и напряженным. В видах противодействия собору он примкнул к палестинским монахам и вместе с ними явился первым вестником о соборных деяниях иерусалимских монахов. С этого времени деятельность его принадлежит исключительно Палестине.

Палестинское монашество в отношении к Халкидонскому собору заняло двоякое положение: большинство, руководимое Феодосием и теми монахами, которые, присутствуя на соборе, были солидарны с Каросом и др., отрицало вселенское значение собора; меньшинство выдающихся по своей святости палестинских подвижников вполне поняло и оценило его истинно-православную деятельность. Сила первой группы заключалась в общем почти предубеждении монахов, если не против вероопределения соборного, то против антимонашеского настроения отцов собора и тех его канонов, которые подчинили иночество клиру. На стороне первой группы была и вдова Феодосия II,⁵¹⁰ поселившаяся в Иерусалиме и широкой своей благотворительностью приобретшая всеобщее уважение палестинских монахов. Причины её сочувствия монофизитству выяснить довольно трудно. Что оно было вполне искренно и не совмещалось с политическими видами, как полагает Тьерри,⁵¹¹ это подтверждается дальнейшей историей возмущения; когда не оставалось надежды на его успешный исход и все сторонники Евдокии приняли определения собора, она одна твердо стояла при своих убеждениях. Грегоровиус старается объяснить такую стойкость тем, что «Евдокия была не только верующей, но и страстной христианкой. Мистическое учение монофизитства удовлетворяло её дух, потому что оно было просто и понятное”.⁵¹² В защитниках ереси она видела своих бывших друзей, содействовавших некогда её политическим видам; низложенный собором Диоскор участвовал в замыслах евнуха Хризафия, направлявшихся к ослаблению влияния на государственные дела Пульхерии и к возвышению Евдокии. В стремлениях того же Диоскора низложить архиеп. Флавиана она могла видеть род мести за то, что последний раскрыл Пульхерии интригу Хризафия.⁵¹³ Феофан хронограф не без основания посему указывает, как на одну из причин необъяснимого влияния Феодосия на имп. Евдокию, на то обстоятельство, что он сумел воспользоваться её расположением к Диоскору.⁵¹⁴

Что же могла противопоставить вторая, меньшая, группа палестинского монашества общему нерасположению иночества по отношению к собору и имени имп. Евдокии? Авторитет «седого пророка и величайшего чудотворца Палестины»⁵¹⁵ Св. Евфимия. Тогда как большинство палестинского монашества узнало о деятельности IV-го вселенского собора в извращенной передаче Феодосия и других, Св. Евфимию сообщен был устав о вере, составленный и произнесенный на соборе непосредственными его участниками, палестинскими епископами и учениками Св. Евфимия: Стефаном Ямнийским и Иоанном Сарацинским. Как скоро правила веры были написаны, то эти епископы, «взявши оные с собою, со всевозможной скоростью приходят к Евфимию, дабы узнать, одобрит ли он написанное, ибо их не мало устрашило то, что после разбойничьего собора случилось с Авксолаем,⁵¹⁶ и они не знали, соглашаться с ним или отвергать, доколе не услышат на что-нибудь согласия Евфимиева».⁵¹⁷ Состояние сомнения, в каком находились еп. Иоанн и Стефан, будет понятно, если примем во внимание ту борьбу, какую выдержало вероопределение соборное прежде, чем было принято всеми. Всё пятое деяние соборное прошло в спорах и рассуждениях по поводу окончательной его редакции. Проф. Лебедев считает палестинских епископов в числе безусловно благоприятствовавших вероопределению в том виде, в каком оно было первоначально составлено.⁵¹⁸ Когда римские легаты и антиохийские епископы потребовали изменения вероопределения, то палестинские епископы воспротивились этому в числе других. Не смотря на их протесты, изменения были сделаны, и в своем измененном виде вероопределение было принято всем собором; но зародыш сомнения не был уничтожен окончательно, что видим на примере еп. Иоанна и Стефана.

Когда же Св. Евфимий, прочитав эти постановления, нашел, что все написанное в них хорошо и сообразно с общими правилами истины, то скоро разнесся слух по всей пустыне, что и великий Евфимий согласно мыслит с Халкидонским собором. Последнее обстоятельство, замечает Кирилл Скифопольский, всех почти монахов расположило к оным постановлениям.⁵¹⁹

Борьба этих двух групп палестинских монахов продолжается всю вторую половину V-го века, осложняясь тем вмешательством, какое обнаруживала византийская гражданская власть, стремившаяся всеми силами ослабить вредное, и в гражданском отношении, разделение среди христиан по вопросу о Халкидонском соборе. Первый акт этой борьбы составляет деятельность монаха Феодосия, бывшего в течение двадцати месяцев главой не только палестинского монашества, но и всей Палестины. Как человек «довольно интеллигентный, приобретший, вследствие прилежного изучения церковных писателей, репутацию ученого»,⁵²⁰ он понимал, что прежде нужно подготовить теоретически монахов к противодействию соборным определениям и, в случае неуспеха такого протеста, дать место физической силе. Совместно с другими монахами-монофизитами он громко порицал Халкидонский собор, говоря, что он извратил правую веру и утвердил учение Нестория.⁵²¹ Евтихия палестинские монахи-монофизиты, совместно с Феодосием, осудили, анафематствовали;⁵²² но определений Халкидонского собора не приняли, предполагая, что признание двух естеств влечет за собой и признание двух природ. Палестинские монахи, по словам Гефеле, настаивали на признание одной природы, не стремясь объяснить, как Божество и человечество могут составить одну природу. Это новое направление, которое, с одной стороны, не приняло евтихианства, с другой – отвергло и Халкидонский собор, называется монофизитством in specie в отличие от евтихианства.⁵²³

С точки зрения Феодосия, Халкидонский собор «учил почитать двух сынов, и двух христов и два лица»,⁵²⁴ – мысль, которая была пропагандируема им с особенным рвением и по пути в Палестину и в среде палестинской монашеской общины. К такой сознательной лжи он, по словам Тьерри, добавил собственное измышление, утверждая, что «Иисус Христос вовсе не имел истинной плоти, подобной нашей, и что само существо Слова претерпело крестную смерть».⁵²⁵ Последователи Феодосия, утверждавшие, что тело Иисуса Христа не что иное было, как иллюзия или простой призрак, получили название фантасматиков.⁵²⁶

Опасаясь, однако, чтобы клеветы на Халкидонский собор и собственные его измышления не были изобличены подлинными соборными актами, Феодосий распространил среди палестинских монахов ложные поддельные определения собора. В то время особенного напряжения религиозной нетерпимости и старания каждой из противных партий доказать во что бы то ни стало свою правоту, такие подделки практиковались нередко. В грамоте утвердившей определение Халкидонского собора относительно Евтихия и монахов, говорится, что эти последние, «по ненависти к соборным определениям, на весьма многих листах книг и томов ложно понаписывали то, что весьма ясно обличало их безумие против истинной веры“.⁵²⁷ Такие поддельные акты очевидно достигли своей цели, так как имп. Маркиан упоминает о них, как об особенно примечательном действии «лукавства и нечестия монаха Феодосия”. Усмотрев, что если он не произведет чего-нибудь достойного своего лукавства и нечестия, то не будет иметь слушателей. Феодосий измыслил и составил какие-то грамоты, которые мог произвести один диавол, в них он не переставал клеветать на Халкидонский собор.⁵²⁸

Пропаганда Феодосия достигла значительных успехов. Отчасти по душевной простоте, отчасти вследствие упорства в еретических заблуждениях, палестинские монахи приняли его слова за истину, а самого за ревнителя правой веры и стали на его стороне. Не малое значение для успешного хода замыслов Феодосия имело и то обстоятельство, что он выставил себя борцом за независимость монашества и его самостоятельное положение в церкви, льстило честолюбию некоторых из состава палестинской монашеской общины. Последняя причина успехов замысла Феодосия была выяснена, по словам имп. Маркиана, судом; дознано было, что палестинские монахи явились противниками Халкидонского собора не потому, чтобы «хотели защищать или охранять божественную веру, но потому, что старались доставить себе, к пагубе городов, предстоятельских и священнических должностей, которых показали себя совершенно чуждыми».⁵²⁹

Пока не возвратился из Халкидона архиеп. Ювеналий, деятельность монаха Феодосия и др. не встречала серьезного препятствия и настроение монахов-монофизитов было мирное, не предвещавшее открытого восстания. Прибытие в Палестину Иерусалимского патриарха должно было окончательно выяснить положение дела, раскрыть, как смотрит высшая церковная власть на действия и замыслы противников Халкидонского собора. Если бы на месте архиеп. Ювеналия был кто-либо другой, более последовательный в своих отношениях к возбужденным ересями событиям первой половины пятого века, то он, быть может, сумел бы своим нравственным воздействием отвратить палестинскую монашескую общину от монофизитства, разъяснить ей её заблуждения и тем самым предотвратить последующие события. Но авторитет архиеп. Ювеналия в глазах монахов-монофизитов был не велик. Его действия на Халкидонском соборе считали за измену делу правой веры, вызванную честолюбивыми побуждениями, а сам он – изменнически поступившим по отношению к своему союзнику Диоскору. При таких обстоятельствах появление архиеп. Ювеналия в Иерусалиме послужило поводом к целому ряду насилий, произведенных палестинскими монофизитами над многими из лиц, принадлежавших к Иерусалимскому клиру. Захария ритор так передает столкновение монофизитов с церковной властью: «по возвращении Ювеналия, все (монахи), явившись к нему, напоминали о данных и нарушенных им обещаниях и потребовали от него, чтобы он предал анафеме происшедшее. Он, как Пилат, ответил им: что написал, то написал; услышав это, монахи не допустили его к себе, так как он нарушил клятвы и обещания. Ювеналий возвратился к императору, а они, явившись в Иерусалим (предполагается, следовательно, что Ювеналий не был допущен до Иерусалима), созвали епископов своей партии и заместили Ювеналия другим епископом – самим Феодосием, который будто бы сперва отказывался от епископства и только после долгих просьб воссел на епископскую кафедру.⁵³⁰ В приведенных словах историка монофизита верно лишь то, что палестинские монахи не приняли архиеп. Ювеналия и из «прежних друзей и учеников стали, по замечанию папы Льва, его противниками».⁵³¹ Сам же Феодосий вовсе не был таким пассивным лицом, каким представляет его Захария ритор, во время его избрания в Иерусалимские епископы. Обстоятельства, сопровождавшие это избрание, представляются в таком виде. Когда Ювеналий прибыл в Иерусалим, то его встретила возбужденная и нафанатизированная толпа народа и монахов, доходившая до 10.000 чел., с требованием отречься от постановлений Халкидонского собора и признать их противными правой вере. Ювеналий отказался подчиниться требованию монахов. Это дало повод к открытому восстанию последних; опираясь на сочувственное отношение народа и воспользовавшись отсутствием начальника города – Дорофея, монахи захватили власть над городом, образовав род управления, не зависимого ни от государства, ни от церкви. «Мonachorum omnium ordo et universa civitatis muititudo”, так, по свидетельству Никифора Каллиста⁵³² называло себя вновь образовавшееся государство в государстве.

Не долговременное существование монашеского государства ознаменовалось вовсе не монашескими и даже не христианскими поступками. «Ваша дерзость, писал импер. Маркиан, действуя противно монашеским обетам, начала войну против общего благосостояния, и собрав толпу разбойников и привыкших к другим беззакониям и, подняв оружие по закону, стала виной убийств, грабежей и других бедствий для жителей страны».⁵³³ Иерусалим казался как бы взятым варварами.⁵³⁴ Дома были зажигаемы, ворота города запирались будто в независимом государстве, стены города оберегались, и когда насильственно отворена была темница, то доставлено было учинившим злодеяния прощение преступлений и случай к опасному побегу.⁵³⁵ Подвергались грубому позору честные и благородные женщины.⁵³⁶ Помимо насилий физических, производились принуждения свободы религиозной совести; требовалось, чтобы все согласились с превратными монофизитскими учениями, анафематствовали бы восклицаниями и подписями святейший Халкидонский собор, святейшего патриарха апостольского престола великого Рима Льва и других Святых отцов.⁵³⁷

Во главе этого монашеского возмущения стоял Феодосий.⁵³⁸ Его самовластие не имело предела. Всякие одиночные протесты православных лиц не имели успеха и жестоко наказывались. История сохранила нам случай смелого обличения Феодосия диаконом Афанасием, принадлежавшем к иерусалимскому клиру. Выйдя на средину церкви, Афанасий обратился к Феодосию со следующими словами: «перестань, Феодосий, совершать убийства, вести войну со Христом и стадо его, по примеру разбойников, расхищать из божественной овчарни».⁵³⁹ За эти слова он, по повелению Феодосия, силою был вытащен из храма и убит, а тело его, после разных поруганий, было выброшено собакам.

Феодосию казалось, впрочем, недостаточным стоять лишь во главе монофизитского палестинского движения. С целью возвысить свой авторитет в глазах народа, он вооружается и на святейшего епископа Ювеналия, во время волнений скрывшегося в епископском доме, всячески стараясь убить его через подосланную чернь; «ибо таким образом он надеялся достигнуть успеха в своем предприятии, овладев нимало не принадлежавшим ему епископским престолом. Ювеналия, по словам имп. Маркиана, спасла Св. Троица.⁵⁴⁰ Вместо него, был убит Севериан, еп. Скифопольский и др. Ювеналий, после покушения на его жизнь, отправился в Византию к императору с просьбой о помощи, а Феодосий епископами своей партии был поставлен Иерусалимским патриархом. Феофан хронограф говорит, что и Домн Антиохийский удалился от насилий Феодосия в пустыню;⁵⁴¹ но Домн в 451 г. не был уже епископом Антиохийским, его низложил собор 449 г., после которого он возвратился в монастырь Св. Евфимия.

Неканоническое, при жизни Ювеналия, избрание в Иерусалимские епископы дало возможность Феодосию подчинить своей юрисдикции весь Иерусалимский патриархат. Воспользовавшись отсутствием многих палестинских епископов, не прибывших еще с Халкидонского собора, он «привел в смятение все святейшие церкви в Палестине, совершая бесчисленные преступления против божеских и человеческих прав“;⁵⁴² «поверг их в тягчайшие бедствия, в одних приказывая умерщвлять почтеннейших епископов, а в других рукополагая, кого хотел.⁵⁴³ Избранные прежде епископы были признаны низложенными со своих кафедр, как еретики, и их места заняли сторонники Феодосия. Монофизитствующие писатели признают подчинение Палестины духовной юрисдикции Феодосия добровольным и представляют дело так, что «получивши известие об избрании Феодосия в патрхархи, все города Палестины представили ему своих кандидатов на должность священства”⁵⁴⁴ и, как бы в подтверждение своего мнения, ссылаются на единственного известного в истории «ставленника» Феодосия – Петра-Иберийца,⁵⁴⁵ епископа Маюмского. Но то обстоятельство, что Петр был признан епископом и по удалении Феодосия из Иерусалима, показывает, что его считали достойным этого сана по тем высоким нравственным качествам, какими он обладал, и его временную приверженность к Феодосию, не заслуживающей особого порицания. Самые обстоятельства поставления, как их передает Захария-ритор, дают возможность предположить, что Петр получил епископство от Иерусалимского лжепатриарха далеко неохотно. Когда Петр из пустыни близ Газы, где он вел монашескую жизнь, явился в Маюму, то мужчины и женщины, вышедши к нему навстречу, схватили его силой и повлекли к Феодосию в Иерусалим, прося, чтобы тот посвятил им его во епископа. Феодосий хотел наложить на него руку, не смотря на сопротивление, но Петр назвал себя еретиком. De mе еt de tе рагiter tribunal Сhristi judicabit, отвечал ему лжепатриарх, разумея очевидно, что и его самого считали еретиком. Тогда Петр сказал, что он не еретик, но грешник, и Феодосий, которому были достаточно известны нравы посвящаемого, возвел его в епископы».⁵⁴⁶ В дальнейшей своей деятельности Петр не явил себя сторонником Феодосия, хотя и примыкал по своим богословским воззрениям скорее к монофизитам, чем к православным.⁵⁴⁷

Наряду с той покорностью, какую оказала Палестина патриарху-монофизиту, непреклонная преданность небольшой части палестинской монашеской общины, руководимой Св. Евфимием, Халкидонскому собору и его определениям, невольно должна была обращать на себя внимание Феодосия. По словам Кирилла Скифопольского, в то время, когда Феодосий, преклонивши на свою сторону всех монахов, управлял ими, как хотел, одни только последователи великого Евфимия отвращались его общества, как оскверненного злодеяниями.⁵⁴⁸ Привлечь великого палестинского подвижника на свою сторону – значило для Феодосия стать фактическим руководителем церковной жизни в Палестине. Признание Св. Евфимием Феодосия законным патриархом, а его целей и стремлений истинно-православными могло бы восстановить, ослабленный в глазах жителей Палестины последними событиями, нравственный авторитет лже-патриарха. Результат неоднократных попыток Феодосия посредством голоса Св. Евфимия достигнуть оправдания своих поступков, был неудачен и понесенная им здесь неудача была, можно сказать, предвестником скорого падения как его самого, так и тех монофизитских надежд, которых он был выразителем.

Для Евфимия замыслы Феодосия и его сторонников были вполне ясны. В его стремлениях занять Иерусалимскую кафедру, он видел скрытую цель «получить большее удобство явно вооружаться против божественных правил и законов», а в самом способе достижения этой цели нечто «наглое и постыдное». Те из клира, кого Феодосий лишал кафедр и мест, в глазах Св. Евфимия были людьми «честными и здравомыслящими», наоборот, назначавшиеся им на первосвященнические и священнические места и пользовавшиеся его доверенностью были, по мнению Евфимия, не что иное, как «злодеи и обманщики, более достойные темниц, нежели священных кафедр».

Понятно посему, что то искушение, в которое старался вовлечь Св. Евфимия Феодосий, призывая его к себе, не достигло цели. В виду этого последний послал к Евфимию, как к славному подвижнику, в пустыню двух своих приверженцев: архимандрита монастыря великого Пассариона Елпидия и управлявшего монастырями блаженной Мелании архимандрита Геронтия с прошением, что если Евфимий не может сам прийти к нему и вступить с ним в единение, то назначил бы место, где ему Феодосию, совместно с Евфимием, можно бы было «поговорить, о чем кто имеет нужду». Великий подвижник даже встречу с еретиком счел за уступку ереси. «Не дай Боже, сказал он, чтобы я сделался участником Феодосия в неправедном пролитии крови священников или в его ереси». Ответ Евфимия Феодосию показался посланным архимандритам, видевшим в деятельности последнего борьбу с несторианством, благоприятствующим ереси Нестория: «так ты в согласии с последователями Нестория, поскольку он допускает два естества (чего мы доныне ни от кого не слыхали), и это его учение утверждено собравшимся ныне в Халкидоне собором посредством выражения в двух. Где же мы слышали в Св. Писании, или от кого-либо из Святых отцов приняли, познавать Христа в двух естествах, как утвердил собор».⁵⁴⁹ Упоминание о Халкидонском соборе и то извращение понимания его действий, какое было общим у всех палестинских монахов-монофизитов и ясно выразилось в ответе арх. Елпидия и Геронтия, вызвали Св. Евфимия на защиту вселенского значения Халкидонского собора и полной правоты его вероопределения. Защита эта состоит собственно в раскрытие действительного смысла деяний четвертого собора и в выяснении его отношения к ереси Нестория; но если примем во внимание то враждебное отношение, в какое становился Феодосий и его защитники-монахи ко всякому, осмелившемуся поднять свой голос в пользу Халкидонского собора, то открытое, полное достоинства, положение Св. Евфимия в вопросе столь щекотливом, должно быть признано его величайшей заслугой.

«Всего, что постановлено собором, по частям я еще не пересмотрел, а во взятом в целости его уложении я не нашел никаких догматов, кои бы были достойны порицания».⁵⁵⁰ Собор имел в виду установить правильные руководительные начала для христиан в христологическом вопросе; он одинаково не сочувствует ереси Нестория и Евтихия, ибо «он постановляет уважать определения 318 Святых отец (признание каковых Диоскор и монофизиты считали единственным и вполне достаточным критерием правоверия каждого христианина); убеждает принимать учение Константинопольского собора 150 Св. отец, (к которому, как выяснено, монофизиты относились отрицательно) и повелевает согласоваться с теми, которые собрались в Ефесе (собор 431 г.) против злочестивого Нестория“.⁵⁵¹ Более правильного изъяснения действий и целей собора 451 г. не мог бы дать ни один из современных Св. Евфимию богословов. Елпидию и Геронтию впервые, быть может, пришлось услыхать столь простое разрешение смущавшего весь тогдашний христианский мир вопроса. Но Св. Евфимий не останавливается на этом, он стремится отнять малейшую опору у еретиков в объяснении их ненависти к Халкидонскому собору. Известно, с каким уважением относились палестинские монахи к Св. Кириллу «ревностному защитнику истины против Нестория“. Монофизиты в отношении четвертого собора к Кириллу видели унижение этого отца и на этом основании заключали о сочувственном отношении бывших на соборе к несторианству. Эту мысль они, очевидно, распространяли и среди палестинского монашества. В противовес такой несправедливости и, согласно с истиной, Св. Евфимия заявил посланным Феодосия, что собор Халкидонский «берет себе в поборники престольника Александрийского и признает его учителем православной веры”.⁵⁵²

Перейдя затем к самому вероопределению Халкидонского собора, Св. Евфимий путем самого тщательного анализа раскрыл монахам монофизитам, что их предубеждение против соборного изложения веры не имеет никакого основания. Четвертый вселенский собор одинаково отвергает и «разделение Нестория и «слияние“ Евтихия.⁵⁵³ Св. Деву ясно именует Богоматерью и исповедует, что Единородный Сын Божий от Неё рожден, вопреки утверждению несториан, что Она – только Христородица и в полном согласии с посланием Кирилла к Иоанну Антиохийскому.⁵⁵⁴ Это рождение «безвременное и бесплодное от Отца, а во времени и по плоти от Матери».⁵⁵⁵ Но при двух естествах – божеском и человеческом – не «два Христа и не два сына», какую ересь приписывали Халкидонскому собору монахи монофизиты и, в частности, Феодосий, но «один Христос, неслитно, непреложно, нераздельно, в двух естествах познаваемый,⁵⁵⁶ – вопреки тем, которые допускают некоторое разделение в неизреченном и непостижимом соединении, которое по ипостаси сделалось во чреве,⁵⁵⁷ т. е. несторианам, и против тех, которые говорят, что Слово Божие сделалось плотию через обращение, пременение, и утверждают, что плоть Единородного единосущна Божеству,⁵⁵⁸ т. е. монофизитов. Тогда как несториане, не признавая ипостасного соединения во Христе двух естеств, приходили к учению о разделении одного естества от другого, монофизиты вводили в таинство домостроительства Господня слияние и смешение, безумно вымышляли, что одно естество плоти и божества и утверждали, что божественное естество Единородного по слиянии страдательно.⁵⁵⁹ Св. Евфимий, устранив то предположение, что собор Халкидонский восстановил несторианство, не мог не обратить внимание и на такие крайности монофизитства, приверженцами которого были Елпидий и Геронтий. То, что вместо ипостасного соединения монофизиты вводили «смешение и слияние“, в его глазах было странным, безбожным, а «единосущие», которое они допускали, говоря, «что одно сделалось естество Божества и плоти“, «не могущее оставаться во Христе ни страстным по причине бесстрастия божества, ни бесстрастным по причине страстности человечества» Св. Евфимий называет безрассудными словами.⁵⁶⁰

Как бы в противовес такому безрассудству монофизитов, вселенский четвертый собор и прибавил «в двух естествах» и последние слова, вопреки общераспространенному среди палестинских монофизитов мнению, не то означали, что собор 451 г. признает эти естества во Христе «раздельно и по частям» и тем как бы учит почитать двух христов; нет, он исповедует Христа в том и другом естестве, и то и другое естество в Нем. Думаем, заключил Св. Евфимий свою речь к Елпидию и Геронтию, что словами: в двух естествах, собор не внес некоего разделения или рассечения в единую сложную ипостась Господа, но обозначил различие естеств, по учению Кирилла еп. Александрийского, который говорит: «и не как погибшей через единение разнице естеств, но скорее сохранившейся особенности каждого естества».⁵⁶¹

Анализ вероопределения Халкидонского собора был закончен; истинный его смысл восстановлен; для лиц не предубежденных, с собора 451 г. была снята всякая тень подозрения в еретичестве. Но результат разъяснений Св. Евфимия далеко не соответствовал ни их силе, ни убедительности. Архимандрит Елпидий хотя одобрял речь Евфимия и сознавал, что все сказанное им справедливо и даже, по свидетельству Кирилла Скифопольского: переменился в мыслях, но от общества Феодосия не отстал,⁵⁶² Геронтий же остался при прежних еретических убеждениях. Расставшись в несогласии, они прибыли к Феодосию и сообщили ему об исходе миссии. Последний не потерял, однако, надежды привлечь на свою сторону Св. Евфимия. По своему положению начальника всей Палестины, он тайным образом повсюду ставил ковы великому мужу.⁵⁶³ Почти ежедневно он присылал к Св. Евфимию своих приверженцев, которые старались изменить его взгляды на цели, преследуемые палестинскими монофизитами и побуждали присоединиться к Феодосию, желая тем самым погасить эту единственную, оставшуюся в пустыне, жизненную искру благочестия; но обманулся в своих желаниях. Подобно стреле, встретившей более сильное препятствие, Феодосий отскочил, и, как дикая морская волна, разбился и развеялся от такового оплота и представителя правой веры.⁵⁶⁴ Св. Евфимий собрал подчиненных ему монахов, убеждал их не уступать и не соглашаться на злое учение Феодосия, даже тех, которые уже увлеклись ересью, разубеждать и стараться их выводить на путь истины, а сам со многими другими ушел в пустыню Руву, где оставался до восстановления Ювеналия на Иерусалимском престоле, отстаивая по прежнему истины православной веры и возвращая заблудших в лоно церкви. Благодаря убеждениям Св. Евфимия, оставили злоучение Феодосия – Герасим Иорданский вместе с Петром Горнитом, Марком, Юлианом и Стефаном; пробыв долгое время в Руве у Евфимия, они были убеждены присоединиться к изложенному Халкидонским собором уставу и отложиться от общения с Феодосием.⁵⁶⁵

Нравственное поражение, которое потерпел иерусалимский лжепатриарх в своем стремлении привлечь Св. Евфимия к монофизитству, было началом его падения. Те обстоятельства, какие сопровождали его вступление на иерусалимскую кафедру, возбудили негодование всего христианского мира. Лица, знавшие палестинское монашество и его ревность по правой вере, сперва отказывались даже признать за тем возмущением, какое оно подняло, будучи руководимо Феодосием, еретический характер. Но когда, благодаря еп. Ювеналию и Дорофею, которого Феодосий отказался пустить в Иерусалим, гражданская и духовная власти узнали о поступках монахов-монофизитов, то решено было принять строгие меры к усмирению возмущения. Комиту Дорофею поручено было, при помощи вооруженной силы, восстановить Ювеналия на епископской кафедре, а Феодосия представить в Византию.⁵⁶⁶ По словам Евагрия, усмирение монофизитских беспорядков в Палестине не обошлось без насилия как со стороны православных, так и еретиков. Когда Ювеналий прибыл, та и другая сторона, действуя по внушению раздраженного чувства, подала повод ко многим горестным событиям.⁵⁶⁷ Подробно описывает со своей, конечно, точки зрения, эти события Захария-ритор: Пришедши в Иерусалим, Ювеналий нашел много монахов-простецов, но вооруженных верой и добрыми делами (монофизитов и защитников Феодосия); сперва он лестью склонял их войти с ним в общение, но эти, сказанное им, возвращали обратно, требуя, чтобы он анафематствовал происшедшее на Халкидонском соборе. Тогда, по его приказанию, римляне и самаритане начали бить монахов в то время, как последние пели: Боже, приидоша язы́цы в достояние Твое (Псал. 78). Одни из римлян сжалились, но другие соединенными усилиями вместе с самарянами, убили весьма многих монахов, так что кровью их напоилась земля. Оставшихся в живых начальники изгнали из пределов империи.⁵⁶⁸

Феодосий – главный виновник этих смут – бежал в один из Синайских монастырей,⁵⁶⁹ где продолжал прежние нападки на Халкидонский собор. С его удалением не улеглось враждебное настроение палестинских монофизитов против собора 451 г. и его деятелей. Это настроение испытал на себе восстановленный на Иерусалимском престоле еп. Ювеналий. Один из фанатиков-монофизитов, монах Соломон, приблизившись к Ювеналию в то время, как последний сидел на кафедре, как бы с целью принять от него благословение, посыпал его голову пылью и пеплом со словами: стыдом и бесславием да покроется лжец и гонитель.⁵⁷⁰

Помимо Феодосия, у палестинских монахов был другой авторитет, на который они опирались, быть может, более, чем на силу лжепатриарха, – это личность имп. Евдокии. Последняя в своих религиозных убеждениях оставалась непреклонной; отлучившись от церковного общества, она стремилась к тому, чтобы отщепенцы получили силу и единство, и вооружились на православных.⁵⁷¹ При взятии Иерусалима Феодосием и впоследствии, при низвержении лжепатриарха, её имя не упоминается; вряд ли она и принимала участие в этих мрачных событиях. Как бывшей императрице, ей не могло быть нанесено оскорблений враждующими сторонами. Теперь её противоборство является настолько важным, голос её настолько значительным, что главы церкви и государства как на Востоке, так и на Западе стремятся разубедить её в её сочувствии монофизитам.

Зная о сочувствии к ереси имп. Евдокии, палестинские монахи-монофизиты не сразу подчинились власти патр. Ювеналия и признали свои заблуждения. Насколько велико было в них сознание своей силы, видно из тех прошений, какие они послали на имя импер. Пульхерии. Самые прошения не сохранились, но из ответных посланий имп. Маркиана и Пульхерии видно, что монахи представляли себя невинными страдальцами за преступления, совершенные лицами, не принадлежавшими к иноческому сословию, и потребовали на этом основании удовлетворения за те обиды, какие были нанесены Иерусалимским монастырям солдатами Дорофея. Путем ложных показаний они стремились затемнить действительное положение дела. Вы не показали, писал имп. Маркиан, в просьбах ничего истинного, утверждая, что вы или монастыри не были виновниками ни поджогов, ни убийств, ни других неуместных поступков, а что упомянутые злодеяния были делом жителей города и некоторых чужестранцев. В виду же того, что вы обвинили самарийцев, будто бы они дерзали делать жестокости и беззакония против святейших церквей и совершили убийства и некоторые другие преступления, то знайте, что мы повелели возвратить похищенное церквам и тем, которые потеряли, а найденных виновников подвергнуть законному наказанию... А узнавши, что ваши монастыри подвергаются беспорядкам от воинов, множества лошадей и людей, мы повелели Дорофею избавить вас от этого беспокойства.⁵⁷²

По тону и характеру прошений палестинских монофизитов, церковная и гражданская власть Византии могла заключить, что насильственные меры не достигнут своей цели, не разубедят приверженцев ереси в её ложности и не привлекут их к православной вере. Необходимо было избрать другой путь, хотя и медленный, но более верный. Решили достигнуть раскаяния монахов путем увещательных грамот.

Император Маркиан, Пульхерия, папа Лев – пишут послания и письма ко всей палестинской монашеской общине и к отдельным её личностям (имп. Евдокии, игуменье Вассе). Исторические сведения, в них сообщавшиеся касательно монофизитского движения среди палестинских монахов, сгруппированы нами выше, здесь же мы изложим взгляд византийского правительства на это движение, укажем и охарактеризуем те меры, какими предполагали его уничтожить.

Ответные письма императора и императрицы палестинским монахам свидетельствуют, по словам Вальха, о том удивительном уважении, каким пользовались восточные монахи.⁵⁷³

Действительно, в граматах не мало мест, подтверждающих такой вывод. Но наряду с этим уважением, византийское правительство высказало много горькой правды палестинским монахам; монофизитские волнения в Палестине, главными двигателями которых они явились, прямо приписывались императором Маркианом отступлениям их от аскетического идеала, присвоению не принадлежавшего им права учительства в делах веры.

Грамоты Маркиана, Пульхерии и письма Льва имели, казалось, главной целью обличить Феодосия, раскрыть его заблуждения, пресечь ему дальнейшую возможность работать против православия и ожидать благоприятного для себя времени.⁵⁷⁴ Императрица Пульхерия, в частности, имела в своей грамоте к Вассе намерение утвердить в вере простейших и благоговейных жен, дабы непотребный Феодосий не обольстил каких-нибудь из них и не возмог своими обманами и ложью отвлечь их от истины.⁵⁷⁵ Но, на самом деле, влияние Феодосия на палестинскую монашескую общину, по его удалении из Иерусалима, не было, да и не могло быть, сильно. В чём состояла его работа против православия на Синае – неизвестно; но она не была так успешна, как в Палестине. Личность лжепатриарха Феодосия не упоминается более в истории.

В словах самого императора, что он очень и очень уповает, что пагубное и богоборческое мнение Феодосия никоим образом не может поколебать истинно и твердо укрепившуюся в палестинских монахах веру,⁵⁷⁶ можно видеть, что не Феодосий был главной целью грамот. Патриарх Ювеналий указал⁵⁷⁷ императору основную причину палестинских событий 451–462 г. в том, что главные участники их – монахи, удалившись от первоначальной чистоты своей жизни, вопреки монашеским обетам, вмешиваются в дела, их рассуждению не подлежащие, ложно считают себя исключительными носителями правой веры и не подчиняются иерархии. Выходя из такого взгляда на монофизитские волнения в Палестине, император Маркиан и другие стремятся разубедить монахов в их чрезмерной самоуверенности, выразившейся в том, что тогда, как им надлежало соблюдать спокойствие, подчиняться священникам и заимствоваться от них учением, они вздумали присвоить себе звание учителей, не желая учиться от правоучащих, и неразумно убедивши самих себя, что все должны относительно знания веры следовать более им, нежели книгам Св. апостолов и пророков и постановлениям блаженной памяти отцов.⁵⁷⁸ Вы берётесь учить, вместо того, пишет император Маркиан, чтобы учиться, не зная божественных слов, ясно научающих, что ученик не выше учителя, слуга не выше господина своего.⁵⁷⁹ Следствием подобной самоуверенности явилось напрасное и ложное мнение, что собор Халкидонский ввел нечто новое.⁵⁸⁰ Не многие из палестинских монахов, по мнению Маркиана, были убежденными еретиками (Феодосий и его сообщники); большинство защищало ересь по непониманию, это – простейшие в вере. Их смутило то, что собор признал два естества во Христе но «знайте, что вам не приходится вдаваться в исследование этого предмета, потому что вы не можете понять его тонкость».⁵⁸¹ То ложное положение, в котором очутились палестинские монахи, возомнившие себя ревнителями правой веры, прекрасно очертил папа Лев словами: pro fide vos agere, creditis, et fidei contraitis; Ессlesiae nomine armamini et contra Ecclesiam dimisatis.⁵⁸² Чтобы привлечь их обратно к церкви, Лев Великий напоминает им о той действительно плодотворной борьбе, какую они выдержали с несторианством и другими ересями и убеждает уклоняться от всяких диавольских убеждений.

Император Маркиан и Пульхерия предлагают следующую меру к восстановлению нарушенного монахами мира церкви палестинской: они советуют последним возвратиться к прежней созерцательной жизни и в тиши монастырей, ими оставленных, предаваться занятиям, соответствующим данным обетам. «Если желаение получить от нас почести и благоволения, то удалите из ваших душ всякое сомнение и, пребывая в монастырях, упражняясь в молитвах к Вышнему, делая всегда согласное с обетами, ни мало не отделяйтесь от истинной веры и единения церквей, дабы кто-нибудь не приписал вам имя ереси, враждующей против истины».⁵⁸³

Чтобы выяснить монахам, как далеки они от правильного понимания дел церкви и устава веры, утвержденного собором 451 г., император Маркиан представляет им свое исповедание веры, совершенно согласное с Халкидонским вероисповеданием – анализирует последнее, подобно Св. Евфимию. То же делает и императрица Пульхерия, имя которой, как ревностной защитницы православия,⁵⁸⁴ могло иметь не малое влияние на еретичествующих монахов.

Кроме мер увещательного характера – грамот и писем, византийское правительство издало ряд ограничительных узаконений, направленных к пресечению дальнейшей пропаганды монофизитских учений в восточных монастырях. Инициатива таких узаконений принадлежит папе Льву Великому,⁵⁸⁵ хотя некоторые из них были обнародованы от лица императоров Маркиана и Валентиниана непосредственно по окончании заседаний Халкидонского собора и представляли дальнейшее развитие мер к упорядочению монашеской жизни, предположенных на последнем.⁵⁸⁶ Монофизитство стало недозволенным в империи исповеданием. К монахам-монофизитам применялись те же меры наказания,⁵⁸⁷ что и вообще к еретикам, даже изгнание из пределов римской империи.⁵⁸⁸ Монахи-монофизиты не имели также права строить церкви и монастыри и делать где бы то ни было религиозные собрания.⁵⁸⁹

Эти распоряжения, будучи общими для всех монашеских общин, применялись и в Палестине. Проведение как этих последних мер, так и раскрытие тех мыслей, какие высказаны были в грамотах и посланиях, императором Маркианом и императрицей Пульхерией возложено было на палестинскую иерархию, совместно с гражданской властью. В Палестине, в 453 г. созван был местный собор под председательством восстановленного на иерусалимской епископской кафедре Ювеналия; предметом рассуждений на этом соборе были, как можно предполагать, недавние палестинские события; обсуждались епископами трех Палестин средства и меры к исправлению тех неустройств, какие были внесены в христианскую церковь Палестины Феодосием и монофизитами. Соборные определения были разосланы ко всем палестинским церквам при письме патриарха Ювеналия, сохранившемся в соборных актах. По содержанию своему оно ничего не прибавляет к известным нам грамотам императора Маркиана и императрицы Пульхерии. В нём мы видим то же стремление убедить монофизитов палестинских, что четвертый вселенский собор не внёс своим вероопределением ничего нового, а подтвердил и раскрыл лишь то, что было постановлено собором 318 отцов, и предостережение не верить клеветникам, свидетельствующим ложное против стольких святейших отцов Халкидонского собора.⁵⁹⁰

Грамоты византийского правительства, меры строгости, узаконенные по отношению к монахам-монофизитам, не могли не оказать давления на еретичествующую часть палестинской монашеской общины. Более, однако, чем все эти меры, принес пользы православию последовавший в 456 г. переход в лоно православной церкви императрицы Евдокии.⁵⁹¹ Самый факт её возвращения сообщен выше, здесь же укажем на те попытки, какие употребляло византийское правительство для его достижения и как отразился этот переход Евдокии на сторону православных в среде палестинских монахов.

При том громадном уважении, каким пользовалось имя Евдокии среди монахов на Востоке, отвлечь её от палестинских монофизитов для императора Маркиана было весьма важно, но вследствие оппозиционного положения, занятого вдовой Феодосия II по отношению к византийскому двору, входить в личные сношения с ней ни самому Маркиану, ни Пульхерии не было возможно. Последние избрали для этого иной путь: посредством лиц, близких к императрице Евдокии (игумении Вассы),⁵⁹² или пользовавшихся высоким авторитетом во всем христианском мире (папа Лев Великий), они стараются убедить её в ложности религиозных взглядов палестинских монахов-монофизитов.

Убеждения эти велись чрезвычайно осторожно; примером чего является письмо папы Льва к императрице Евдокии.⁵⁹³ В письме к Юлиану, епископу Косскому (21 Марта 458 г.) последний пишет, что «кротчайший император (Валентиниан, под влиянием Маркиана) секретно поручил мне через сына нашего Павла (?) убеждать кротчайшую нашу дочь августу-Евдокию; я сделал, что он желал“.⁵⁹⁴ В начале письма к Евдокии папа указывает на всем известную его заботу о кафолической вере, обязывающую его предостерегать неопытных и нечестивых, не противиться Евангельской истине. «Посему и в данном случае, приветствуя вашу милость, я молю Бога, чтобы мне радоваться о твоей невредимости и чтобы делу веры, относительно которой смущались сердца некоторых монахов в провинции палестинской, оказана была помощь, чтобы, на сколько возможно для твоего благочестия, у испорченности еретической отнялась всякая уверенность.⁵⁹⁵ Итак, если вышеназванные чтут имя православное, любят его, желают числиться между членами тела Господня, то пусть откажутся от дурных ошибок, принесут раскаяние в нечестивых клеветах и жестоких поступках и покорятся ради своего спасения синодальным постановлениям, утвержденным в Халкидоне”.⁵⁹⁶ В заключение письма папа Лев, просит императрицу Евдокию, в случае успеха её при обращении «вышеназванных», что доставит ей вечную славу, известить его письменно, чтобы и ей самой получить плод благого дела и сам папа мог возрадоваться, что те (монахи) не погибли для Божия милосердия.⁵⁹⁷

Письмо папы Льва Великого к императрице Евдокии осталось без ответа; также были безуспешны убеждения брата царицы Валерия и зятя Олибрия.⁵⁹⁸ Необходим был целый ряд сильных нравственных испытаний, в которых религиозно настроенная императрица увидела бы наказание за свою приверженность к ереси, чтобы убедить Евдокию в ложности монофизитства. Насильственная смерть Олибрия во Фракии, убийство Валентиниана (455 г.), разрушение Рима Гензерихом, взятие варварами в плен дочери её Евдокии вместе с семейством.⁵⁹⁹ Все эти, быстро следовавшие одно за другим события (в течение трех лет), по словам Кирилла Скифопольского, сильно уязвили сердце императрицы Евдокии, потерю драгоценнейших она сочла возмездием за свои дела. По совету Симеона Столпника, она обратилась к источнику правой веры – Св. Евфимию. В перенесенных Евдокией несчастиях Св. Евфимий указал возмездие за увлечение ересью Феодосия, а ревность её назвал безрассудной.

Должно тебе, сказал он, кроме прочих трех соборов, т. е. Никейского против Ария, Константинопольского против Македонии, и первого Ефесского против Нестория, принять постановление нового Халкидонского собора и, разрушив союз с Диоскором, совершенно войти в общение с Иерусалимским Ювеналием и во всем соглашаться с ним.⁶⁰⁰

Принять совет Св. Евфимия значило для Евдокии совершенно разорвать общение с палестинскими монахами-монофизитами, отречься от основных пунктов разногласия последних с православной церковью и присоединиться к меньшей группе палестинского монашества, оставшейся верной евангельской истине. Она так и поступила.

Прибыв в 456 г. в Иерусалим, императрица Евдокия вступила в общение с Ювеналием и с кафолической церковью.⁶⁰¹ Примеру её последовала по словам Кирилла Скифопольского, большая часть палестинских монофизитов-мирских и монахов, так что, как прежде она послужила им примером отступления, так теперь примером соединения.⁶⁰² В числе обратившихся был и архимандрит Елпидий, со времени Халкидонского собора один из самых сильных приверженцев монофизитства, поколебленный, впрочем, несколько в сочувствии к ереси Св. Евфимием. Другой архимандрит – монофизит Геронтий, оставшись в прежнем безумном начинании, отлучил вслед за собой много народа, благодаря чему сделался причиной не только своей гибели, но и других. Геронтию последовали – Маркиан и Роман, устроившие монастыри вблизи Вифлеема и Фекои.

Крайние монофизиты из палестинских монахов не имели, однако, с этого времени большого влияния на дела палестинской монашеской общины. Их безрассудная ревность не находила более сочувствия. Геронтий, пользовавшийся прежде большим влиянием на палестинскую общину, по её же желанию смещен был с занимаемого им места архимандрита палестинских монастырей и вместо него был избран Феодосий.⁶⁰³ Маркиан не долго упорствовал в ереси; его, как вполне православного, патр. Саллюстий назначил архимандритом монахов⁶⁰⁴ и при нем произошло окончательное присоединение отщепенцев (так называли непримиримых врагов Халкидонского вероопределения) к церкви.⁶⁰⁵ Можно думать, что заслуги Маркиана по возвращению отщепенцев к православию, что случилось, согласно пророчеству Св. Евфимия, при патриархе Мартирии⁶⁰⁶ (ум. 486 г.) и были причиной того обстоятельства, что некогда горячий противник Халкидонского собора монофизит Маркиан при патриархе Саллюстии (486–493 г.), поставлен во главе всего палестинского монашества. Рассказ Кирилла Скифопольского о возвращении монахов-монофизитов к православию в высшей степени интересен и характерен по тому способу, какой избран был Маркианом для разрешения постоянных несогласий между враждовавшими сторонами – православными и монофизитами. Вся суть дела как бы сводилась к неудовольствию монахов-монофизитов против епископов-защитников Халкидонского собора. Собравши всех отщепенцев в свой монастырь около Вифлеема, Маркиан обратился к ним с такой речью: доколе братья и отцы, мы станем раздирать на части тело церкви, мы, не знающие, что есть воля Божия, но доверяющие своим мыслям? Итак нам должно смотреть, чтобы тогда, когда мы думаем идти истинным путем, не попасть в непроходимые места. Если угодно, то, подражая примеру апостолов, бросим жребий от имени епископов и монахов. Если жребий падет на монахов, то мы совершенно останемся при том, в чём и теперь пребываем и чего теперь держимся; а если падет на сторону епископов, то приобщимся к ним⁶⁰⁷ Такая мысль – посредством жребия решить смущавшие всех религиозные несогласия, понравилась отщепенцам. Жребий был брошен, и он пал на епископов; вследствие чего все немедленно приобщились к ним, считая, что это дело Божие. По-прежнему остались отщепенцами только Геронтий и Роман, занимавшие не долго башню имп. Евдокии в восточной пустыне Палестины. Отсюда они были изгнаны преп. Саввой.⁶⁰⁸

Почти сорок лет существовавшее⁶⁰⁹ среди палестинских монахов религиозное разделение закончилась победой истинных носителей аскетической идеи над ложными монахами. Благодаря твердой вере и мудрой политике императора Маркиана, церковь приобрела в лице палестинской монашеской общины надежную опору для дальнейшей своей борьбы с противниками Халкидонского собора. На первый взгляд может казаться странной такая перемена в религиозных убеждениях палестинского монашества. По нашему же мнению, она вполне естественна. В среде палестинских монофизитов было мало убежденных еретиков; когда же эти последние были устранены, их клеветы на четвертый вселенский собор раскрыты перед глазами простейших в вере, то заносный, случайный характер на первых порах горячей оппозиции монахов собору 451 г. обнаружился сейчас же. Большинство последних оказались, как предполагал папа Лев, только неумеренными борцами и подвижниками за веру. Лицам, более опытным в теоретической стороне христианства, следовало дать иное направление этой борьбе и подвигам, чтобы прежние еретики оказались ревностными защитниками веры. Такими руководителями палестинской монашеской общины в предстоявшей ей борьбе с многообразными разветвлениями монофизитства конца V и начала VI веков явились преп. Савва Освященный и Феодосий Киновиарх, продолжившие и завершившие начатую Св. Евфимием борьбу с ересью Евтихия. То обстоятельство, что VII вселенский собор за эту, именно, борьбу дал Савве Освященному и Феодосию киновиарху название: корифеев и вождей⁶¹⁰ монашества, дает ясное представление о том, как тяжела и важна была по своим результатам эта черта деятельности палестинской монашеской общины.

В виду того, что эта борьба велась преимущественно с гражданской властью Византии, из мотивов чисто политического свойства поддерживавшей монофизитство, мы считаем необходимым прежде, чем перейти к подробному её изложению, охарактеризовать в немногих словах то направление церковной политики, какое приняла последняя после имп. Маркиана. Ошибается Вейнгартен, когда предполагает, что в борьбе этой палестинское монашество преследовало свои личные цели и называет одним из замечательнейших памятников её – письмо палестинского иночества к импер. Анастасию.⁶¹¹ Император Анастасий не был враждебно настроен по отношению к монахам; по словам Кирилла Скифопольского, он любил монахов и только некоторые неблагонамеренные люди расположили его вооружиться против православной веры,⁶¹² ревностными защитниками которой были палестинские иноки. Подобно непосредственным преемникам импер. Маркиана, Анастасий практиковал в своих отношениях к ереси и православию особый вид политики, обозначаемой обыкновенно словом икономия.⁶¹³ По словам проф. Курганова, под икономией или домостроительством в политике разумеется проявление любви, гуманности и снисхождения к человеческому роду, по образу любви Божией, проявившейся в воплощении Бога-Слова.⁶¹⁴ В таком понимании икономия не могла не одобряться и церковью, всегда стремившейся достигнуть вразумления иномыслящих в делах веры путем увещания и снисхождения. К сожалению, византийское правительство не всегда держалось подобного понимания икономии. Политическое положение империи иногда побуждало императоров смотреть на неё, как на благоразумное приспособление к обстоятельствам.⁶¹⁵ В последнем случае дела часто получали невыгодный оборот для ревнителей православия; сильные поддержкой императора противники веры стремились достигнуть господства своих еретических убеждений. Главным вопросом, как и прежде, занимавшим умы православных и монофизитов и являвшимся предметом раздоров, был вопрос о Халкидонском соборе и его вселенском значении. Весь христианский мир делился на две половины: одна держалась постановлений собора 449 г. а другая стояла за вероопределение собора 451 г. Найти способ примирения между обеими – было главной задачей византийских императоров от Маркиана до Юстиниана. Как же отнеслась палестинская монашеская община к попыткам гражданской власти достигнуть практического осуществления этой задачи? До вступления (в 491 г.) на византийский престол Анастасия, палестинское монашество не выступает открыто на борьбу с монофизитством в качестве ревностного защитника вселенского значения собора 451 г. В период времени от 457 г. и до 486 г. оно и не могло выступать в такой роли, так как в этот, именно, промежуток шла широкая деятельность по упорядочению внутренней организации общины, так много потерпевшей во время волнения 451–452 гг. Слияние двух групп палестинского монашества – монофизитской и православной – отвлекало внимание иноков от общих церковно-исторических событий. Они более, чем когда либо, жили внутренней, созерцательной жизнью. Потому-то мы не имеем почти фактов, на основании которых можно было бы установить отношение палестинского монашества к таким опасным для православия событиям, как монофизитские волнения в Александрии, возбужденные Тимофеем Элуром, убийство патр. Протерия (458 г.), издание имп. Василиском окружного объявления, анафематствовавшего Халкидонский собор, первых шагов в высшей степени опасной для правой веры деятельности Антиохийского патриарха монофизита – Петра Кнафея и проч. Известно лишь то, что, благодаря окружному посланию Василиска, палестинские апосхисты желали было вновь поднять смущение в Иерусалимской церкви. Утверждаясь на послании, они избрали себе в вожди известного Геронтия, который сделал много перемен в церкви, – не меньше будто бы того, что прежде сделал Феодосий-монах. Но скорое низвержение Василиска прекратило замыслы монофизитов.⁶¹⁶

Когда же с 486 г. внутренние распри в среде палестинского монашества закончились присоединением крайних монофизитов к православию, подчинением общины законной власти епископов, с этого времени общецерковное положение дел на Востоке и происки монофизитов начинают обращать на себя внимание палестинских иноков, направляющих все свои силы сообразно намеченной ими цели – защищать Халкидонский собор и его вероопределение.

Одно из важнейших событий эпохи монофизитских споров – издание императором Зеноном формулы соединения (енотикон), составленной, всего вероятнее, патриархом константинопольским Акакием,⁶¹⁷ несомненно имело на своей стороне сочувствие палестинских монахов. Не смотря на то, что в формуле согласия не было точной и определенной терминологии вероопределения Халкидонского собора, само издание её, как акта, имевшего своей целью достигнуть единения спорящих сторон, не могло стоять в противоречии с их убеждениями. Говорим так на основании того, что Иерусалимские патриархи (Мартирий, Илия), с религиозными убеждениями которых палестинская монашеская община была вполне солидарна, стояли за енотикон. Патр. Илия один, по словам Кирилла Скифопольского, из всех восточных патриархов был в общении с византийским епископом, тогда как, из-за издания енотикона, западные, в лице папы Феликса, отделились от восточных (484 г.), а Палладий Антиохийский († 505 г.) проклинал определения Халкидонского собора и соглашался с александрийцами Петром Монгом и крайними монофизитами.⁶¹⁸

Поддерживая гражданскую власть в тех её действиях, которые направлялись к укреплению православия, палестинское монашество в то же время устраняет всякую попытку ввести в церковную практику что-либо клонящееся к ущербу чистоты веры, хотя бы последнее принадлежало лицам, пользующимся расположением императоров. В жизни пр. Саввы Освященного сообщается,⁶¹⁹ что когда некоторые из армян, подвизавшихся в его лавре, начали читать трисвятую песнь с прибавлением: распныйся за ны, выдуманным Петром Кнафеем; то божественный старец, по справедливости, вознегодовал на сие и приказал им петь сию песнь по-гречески, по древнему преданию кафолической церкви, а не по нововведению Петра.

Преемником Зенона на византийском престоле был силенциарий Анастасий, избранный по смерти Зенона императрицей Ариадной, сенатом и народом⁶²⁰ в византийские императоры (491 г.). В его царствование палестинская монашеская община выступает ревностной защитницей Халкидонского собора, то поддерживая Иерусалимского патриарха в его сопротивлении монофизитским притязаниям (при патриархе Илии (494–516 гг.), то силой своего влияния воздействуя на него в случае замечавшихся с его стороны колебаний и нерешительности. Такое положение палестинских монахов при императоре Анастасии зависело от направления религиозной его политики. Охарактеризовать её – значит выяснить причины ревности последних по вере.

Анастасий следовал, как замечено выше, выработавшемуся вследствие тяжелых политических обстоятельств империи, особому направлению религиозной политики, известной под названием икономия. Но принцип приспособляемости им не был проводим вполне последовательно, чему не мало способствовали его личные религиозные убеждения. Благодаря последним, он в свое управление явился более отважным на дела противные благочестию,⁶²¹ чем на защиту истинной веры. Как ни противоречивы свидетельства византийских историков об отношении императора Анастасия к религиозным вопросам,⁶²² но известные исторические факты скорее доказывают его симпатии к еретикам и их стремлениям, чем к православным. Строго православный константинопольский патриарх Евфимий (490–496 г.), еще до избрания Анастасия в императоры, уличал его в сочувствии евтихианству,⁶²³ а при избрании согласился признать его достойным престола только тогда, когда он дал патриарху письменное обязательство, что принимает догматы Халкидонского собора.⁶²⁴ Но, ставши императором, Анастасий дал свободу отступникам от правоверия,⁶²⁵ был снисходительнее и умереннее к ним, нежели Зенон. В основу своих действий по отношению к церкви он положил изданный Зеноном енотикон, православные и еретики должны были в своих взаимных отношениях руководствоваться теми началами, которые указаны в последнем. При практическом же осуществлении этих начал самому императору пришлось изменяться, по справедливому замечанию Феодора еп. Петрского, как мифическому Протею,⁶²⁶ то употребляя излишнюю строгость к православным, то снисходя до прямых заискиваний к тем из них, голос которых почему-либо казался для него важным. Если принять к тому же во внимание, что свобода мнений, объявленная Зеноном, была значительно расширена Анастасием, то нет ничего удивительного, что истинно православные в его деятельности могли видеть меры, прямо клонящиеся ко вреду веры, а факты пристрастного отношения его к еретикам убеждали их в этом.

До 506 г., до окончания войны с Персами, император Анастасий мало вникал в религиозное положение всей империи, и, в частности, не имел непосредственного отношения и к палестинской монашеской общине. В это время он мог, действительно, казаться последней раем вожделенным,⁶²⁷ хотя частные факты его вмешательств в религиозные дела свидетельствовали о том неблагоприятном направлении, какое примет его дальнейшая церковная политика. Отношение к этим фактам палестинских монахов определялось взглядами и стремлениями их непосредственных руководителей – иерусалимских патриархов.

Первым обстоятельством возбудившим православных против Анастасия, было низвержение константинопольского патриарха Евфимия (496 г.). По словам Кирилла Скифопольского, он был свергнут со своего престола за то, что соборно утвердил определения Халкидонского собора.⁶²⁸ Утверждение на местном константинопольском соборе вселенского значения Халкидонского собора⁶²⁹ было, действительно, одной из причин свержения Евфимия. Но наряду с ней должно быть поставлено и то обстоятельство, что Евфимий был вообще не расположен ни к церковной политике императора Анастасия, ни к нему самому; последний это знал, почему воспользовался мнимыми или действительными симпатиями патриарха к бунту исаврян и повелел епископам, бывшим в Константинополе, признать Евфимия недостойным епископской кафедры, что последние и сделали в 496 г., мотивируя свое определение тем, что Евфимий несторианин и бунтовщик.⁶³⁰ Слово несторианин в устах монофизитов этого времени было как бы синонимом православный, и одного обвинения в несторианстве вовсе не было достаточно для свержения патриарха. Патриарх иерусалимский Илья счёл поэтому поступок Анастасия не каноническим, и не хотел согласиться с ним. Впрочем Македония – преемника Евфимия, как вполне православного и сторонника Халкидонского собора Илья принял в общение.

Согласие и единение двух патриархов – сторонников постановлений собора 451 г. не могло быть приятно Анастасию, так как в этом единении он видел противодействие своей политике слияния монофизитов и православных. Когда же к ним присоединился в 506 г. и Флавиан, архиепископ Антиохийский, то император возненавидел их за это единение и старался послать в заточение.⁶³¹ После долгой борьбы ему удалось, при пособии монофизитов, достигнуть этого. Главным помощником ему в этом деле был Ксеней, еп. иерапольский,⁶³² ученик Петра Кнафея. Его, как одного из наиболее ревностных борцов против Халкидонского собора, в 507 г. император вызвал в Константинополь с целью низложить патриарха Македония. Самому Ксенею не удалось дожить в Константинополе до низложения Константинопольского патриарха, монахи и народ принудили его бежать отсюда в 510 г.,⁶³³ но он успел подготовить почву для этого. Если верить свидетельству Феофана, то палестинские монахи принимали участие в борьбе императора с Македонием в качестве защитников последнего. Когда один из палестинских монахов отщепенцев – Севир,⁶³⁴ с толпой восточных монахов- монофизитов, прибыл в 510 г. в Константинополь с целью противодействовать православным, то вслед за тем явились сюда же многие из палестинских монахов⁶³⁵ – противостать замыслам Севира, пользовавшегося нерасположением палестинской монашеской общины.⁶³⁶ Их намерение не достигло, однако, цели. В 511 г. Македоний был низвергнут с епископской кафедры и отправлен сперва в Халкидон, а затем в Евхаиты⁶³⁷ – место ссылки и его предшественника патриарха Евфимия. Избранный после него Константинопольским патриархом Тимофей (511–518 гг.) был принят в общение как Илией, так и Флавианом, после того, как предложенное им исповедание веры оказалось вполне православным, но к факту нового нарушения императором Анастасием прав церкви и сочувствия ереси (патриарх Македоний тоже низложен по неосновательному подозрению в несторианстве) патриархи иерусалимский и антиохийский отнеслись по-прежнему: не согласились на определение константинопольского местного собора низвергнувшего Македония.⁶³⁸

По свидетельству Кирилла Скифопольского, вновь обнаруженное патриархом Илией неповиновение вызвало сильный гнев императора; он сильно разгневался на обоих епископов, и обеим церквам угрожала великая буря.⁶³⁹ С целью, если возможно, предупредить эту бурю и выяснить императору истинное положение дела в патриархате иерусалимском, патр. Илия послал в Константинополь правосл. Савву и других игуменов.⁶⁴⁰ Это было во второй половине 511 года. Выступивший впервые в качестве защитника православия и представителя интересов палестинской монашеской общины, Савва Освященный не был известен в Константинополе, почему патр. Илия послал императору Анастасию письмо следующего содержания: для испрошения милости от вашей державы, я посылаю к вам рабов Божиих избранных, честных, верных, настоятелей всей пустыни, и в числе их преподобного Савву, который нашу пустыню населил подобно городу и ею управляет, и который есть светильник всей Палестины.⁶⁴¹ Мисcия Саввы не могла изменить составленного императором на патр. Илию взгляда; она лишь временно устранила грозившую патриарху опасность низвержения. Дело в том, что когда Савва был на пути в Константинополь, император издал указ, чтобы в одном из финикийских городов – Сидоне составился собор из палестинских и восточных епископов (до 80). По словам Марцелина, собор этот (511–512 гг.) должен был преследовать православных епископов,⁶⁴² не сочувствовавших религиозным стремлениям Анастасия. То обстоятельство, что главными лицами на соборе император повелел быть Сотериху⁶⁴³ епископу Кесарии Каппадокийской и Филоксену Иерапольскому, которые отвергали Халкидонские определения и защищали Евтихия, Диоскора и их ереси,⁶⁴⁴ подтверждает такое свидетельство. Результат такого собора, неблагоприятный для патриарха Флавиана,⁶⁴⁵ как бы предуказывал, что и патриарха Илию ожидала та же участь, после того, как он отказался быть солидарным с его постановлениями.⁶⁴⁶ Не останавливаясь на тех обстоятельствах, какие сопровождали первое появление преп. Саввы в императорском дворце, мы укажем, какие требования и в какой форме заявил светильник Палестины от всего Иерусалимского патриархата. Когда каждый из игуменов просил чего-либо в пользу своего монастыря (иной полей, иной указа, удовлетворявшего его нужды), а преп. Савва стоял молча, то император спросил: а ты, старче, что же ничего не просишь? для чего ты предпринимал столь дальний путь? Савва Освещенный ответил: я пришел сюда для того, чтобы пасть к стопам вашего благочестия, пока еще нахожусь в сем теле, и просить вас о граде Божием Иерусалиме и о святейшем его архиепископе, и испросить у вас мир святым нашим церквам, чтобы священнический чин оставался при оных в покое. Живя в покое, проистекающем от церковного мира и споспешествующим преспеянию в добродетелях, мы днем и ночью будем молиться о вашем благоденствии, будучи довольны вашими благочестивыми законами.⁶⁴⁷ Просьба о даровании церквам мира предполагала как бы, что цели, преследуемые императором, наоборот, разрушают этот мир; это обстоятельство, а равно и название Илии святейшим не могли быть приятны Анастасию. Потому, выслушав просьбу Саввы, он приказал принести тысячу монет и сказал: возьми их, отче; ибо я слышал, что ты – настоятель над многими монастырями в пустыне. Но Савва, не считая свое посольство оконченным и достигнувшим намеченной цели, попросил у императора Анастасия разрешения перезимовать в Константинополе и удостоиться того, чтобы ходить к нему. Отпустив прочих игуменов, Анастасий приказал ему остаться на зиму в Константинополе, и позволил беспрепятственно и без доклада ходить во дворец.⁶⁴⁸

Этим временем преп. Савва воспользовался с целью выяснить императору Анастасию положение дел в Палестине и определить истинное отношение патр. Илии к ходу церковных событий. Сообщаемые Кириллом Скифопольским сведения о пребывании Саввы в Константинополе в высшей степени ценны и гораздо лучше других источников определяют как взгляды самого Анастасия, так и положение православных в империи и, в частности, патр. Илии.

Вины патр. Илии, по мнению императора, были таковы: во-первых, он был защитником Халкидонского собора, утвердившего Несториевы мнения, во-вторых, привлек (совратил) на свою сторону Флавиана, патриарха Антиохийского и, в-третьих, не только воспрепятствовал Сидонскому собору анафематствовать собор 451 г., но и то обстоятельство, что император приказал распустить Сидонский собор без окончания дела, приписал своим стараниям и влиянию на императора.⁶⁴⁹ Анастасий сообщил и содержание письма, написанного патриархом Илиёй в ответ на требование императора.⁶⁵⁰ Это письмо, в сообщении Кирилла Скифопольского, устраняет всякую мысль об анафематствовании Халкидонского собора патр. Илиёй и вполне согласно с тем, что сообщает об Иерусалимском патриархе Евагргий.⁶⁵¹ Само письмо написано в духе Зенонова енотикона и является уступкой правильно понимаемой икономии: всякую ересь, которая вводит что-нибудь новое в православную веру, мы отвергаем; впрочем, не соглашаемся и на деяния Халкидонского собора, по причине происшедших от него соблазнов.⁶⁵²

К представленным трем обвинениям император присоединил, что патр. Илия всегда был защитником Халкидонского собора и всей Несториевой ереси, потому что и прежде не хотел согласиться на низвержение Евфимия и Македония, которые были несториане. Всё это в совокупности и побудило Анастасия лишить патр. Илию епископского престола и возвести на оный человека, исповедывающего православную веру, дабы богоприемные места не были оскверняемы несториевыми мнениями. Обвинения императора Анастасия не представляли, в существе дела, ничего нового сравнительно с тем, что приходилось слушать истинно православным о себе от крайних монофизитов, или же от сочувствовавших ереси Евтихия. За те же вины был низложен и Флавиан антиохийский и мн. др. Савва Освященный счёл излишним представлять апологию всех поступков своего патриарха; он ограничился лишь тем, что выставил на вид императору православие патр. Илии и неосновательность упрека в несторианстве. «Да будет известно вашему величеству, сказал он, что архиепископ нашего града, будучи научен догматам благочестия древними светоносными и чудодействующими отцами нашей страны.⁶⁵³ совершенно отвергает и разделение Несториево и смешение Евтихиево и ходит по среднему пути православной веры, не терпит уклонения ни направо, ни налево. Мы знаем, что он дышит божественными догматами Св. Кирилла, а тех, кои противились или противятся его догматам, он проклинает. Посему умоляем сохранить в спокойствии Св. град Иерусалим и оставить неизменным священноначалие наше».⁶⁵⁴ Низложение патр. Илии было пока отдалено; но император не согласился с убеждениями преп. Саввы. В той простоте, с какой защищал преп. Савва своего патриарха, в его убежденности император Анастасий видел искренность человека, расположенного к патриарху, – не более. Заметив старцу, что хорошо сказано в писании: кто ходит просто, ходит в уверенности, он добавил: молись о нас; мы за твою святость ничего не повелеваем делать против вашего архиепископа.

Остальное время своего пребывания в Константинополе преп. Савва употребил на распространение и укрепление православных убеждений среди высшего византийского общества;⁶⁵⁵ желал он, между прочим, привлечь на сторону защитников Халкидонского собора и императрицу Ариадну, указывая ей на пример твердой веры её отца Льва I, но, по своим нравственным качествам, императрица Ариадна не была способна к таким трудам за веру, какие перенесли Пульхерия и Евдокия. Старец получил от неё прямой и правдивый ответ: хорошо ты говоришь, только некому тебя слушать. Неуспех у Ариадны вознаградился для преп. Саввы обращением из ереси акефалов⁶⁵⁶ в православие архимандрита монахов, живших вблизи Елевтерополя – Мамы; последний прибыл в Константинополь вместе с Севером, духовным вождем акефалов и приобрёл у Анастасия большое расположение. Вместе с Мамою обратилось в православие много монахов-еретиков, не признававших доселе Халкидонского собора. Это обстоятельство, по словам Кирилла Скифопольского, немало раздражило императора.⁶⁵⁷ Перед своим отъездом из Константинополя преп. Савва еще раз выступил перед императором в качестве просителя от лица жителей Палестины. Просьба его заключалась в ходатайстве об отмене одной из обременительных податей, наложенных византийским правительством на жителей Св. города. Напомнив императору об отмене им несправедливой подати хрисаргир,⁶⁵⁸ преп. Савва просил его уничтожить и другую подать, которая наложена на церковь Св. Воскресения и на жителей Иерусалима совершенно несправедливо. Никогда сборщики, не могли собрать с бедных и несчастных лиц ста литр золота, принуждены были возложить уплату их на иерусалимских жителей, на церкви и монастыри.⁶⁵⁹ Просьба Саввы, не смотря на уважение к его святости, не была удовлетворена Анастасием. Этому воспрепятствовал некто Марин Сириянин. Этот Марин,⁶⁶⁰ человек несправедливейший, пользовался большим влиянием на императора как в гражданских, так и в церковных делах, причем, как враг Халкидонского собора внушал Анастасию злобу против его чтителей. Видя влияние преп. Саввы на императора, он начал клеветать на жителей Иерусалима, называя их несторианами и иудеями, не заслуживающими царских милостей.⁶⁶¹ Савва предостерегал его против борьбы с истиной, угрожая ему Божьим наказанием,⁶⁶² и в присутствии царя предсказал ему те смуты, какие он произведет в Константинополе, но не успел разуверить Анастасия.

Марин и другие преверженцы ереси (Сотерих, Филоксен) достигли того, что временно разрушенное преп. Саввой предубеждение против защитников Халкидонского собора опять было восстановлено. Флавиан, патриарх Антиохийский, был сослан в 512 г. в заточение и на его место назначен Север, начальник акефалов.⁶⁶³ Последний, ставши патриархом, много зла делал не принимавшим его ереси.⁶⁶⁴ Между прочим он посылал свое исповедание веры и к патриарху Илии, но последний не принял его. Когда же Север вторично, с некоторыми служителями церкви и императорским войском, послал свою общительную грамату, как бы желая принудить патриарха Илию войти с ним в общение, то против него вооружились и палестинские монахи. Савва пришел в Иерусалим с прочими пустынными игуменами (513 г.), и выгнал из города людей с Северовым исповеданием при криках: анафема Северу и его сообщникам.⁶⁶⁵

Ненависть к Северу палестинской монашеской общины вполне понятна будет, если примем во внимание, что он принадлежал к палестинским апосхистам, и в царствование императора Анастасия был одним из наиболее ревностных и непримиримых противников Халкидонского собора, не только отвергавшим вселенское значение последнего, но и доводившим крайности монофизитства до абсурда. Признавая вселенское значение собора разбойничьего, его председателя Диоскора считая таким же учителем церкви, как и Св. Кирилла Александрийского, Север вводил еще следующие новые еретические мнения: 1. учил, что в Господе Иисусе Христе, по его воплощениями от Девы, было только одно тленное естество, и 2. разделил единое и нераздельное в Троице Божество, говоря, что в Боге лицо есть естество и естество есть лицо, и таким образом не полагая никакого различия в сих именах, Св. Троицу осмелился называть троицей естеств, божеств и богов.⁶⁶⁶ При еретическом образе мыслей, Север в то же время был человеком высокомерным, и при том пользовался большим расположением императора Анастасия. Последний приказал, наконец, Илии принять в общение Севера. Поддерживаемый монахами, иерусалимский патриарх отказался сделать это.⁶⁶⁷ Тогда военачальнику Палестины Олимпию поручено было силой низложить Илию; причем, в качестве обвинительного документа, было представлено собственноручное письмо патриарха, в котором он отказывался принять определения Сидонского монофизитского собора. Олимпий, употребивши всякие способы и хитрости, в 616 г. низложил патр. Илию и заточил в Айлу – близь нынешней Акабы. Преемник патр. Илии – Иоанн из иерусалимских ставрофилаксов не имел энергии своего предшественника; избрание его в иерусалимские патриархи случилось лишь потому, что он обещал принять в общение Севера, отвергнуть Халкидонский собор и содействовал ссылке патр. Илии.⁶⁶⁸ Если при Илии палестинская монашеская община не являлась действующей самостоятельно, но в зависимости от патриарха, поддерживая его сопротивление преобладавшему в империи монофизитскому влиянию, то при Иоанне она уже воздействует на патриарха, побуждает его изменить данному им обещанию, и, в сознании своей силы, предъявляет к византийскому правительству требования, направленные к защите веры.

Феофан хронограф, говоря об избрании Иоанна, замечает, что тот сперва согласился сделать все то, что желали (избравшие его), но, будучи рукоположен, ничего не сделал.⁶⁶⁹ Такую перемену Кирилл Скифопольский объясняет тем, что когда Св. Савва узнал о данном патр. Иоанном обещании, то, вместе с другими игуменами (Феодосием), явился к нему и советовал, не принимать Севера в общение, но в защите Халкидонского собора подвергаться даже опасностям, в чем и сам обещал участвовать.⁶⁷⁰ Из уважения к отцам, или вернее – из страха перед ними, Иоанн объявил себя защитником Халкидонского собора. Раздраженный последним обстоятельством, император Анастасий сменил Олимпия, назначил на его место Анастасия – приверженца ереси акефалов, который дал обещание убедить Иоанна, войти в общение с Севером: «если не сумею убедить Иоанна – дам триста литр золота»,⁶⁷¹ обещал он императору. Явившись в Иерусалим, Анастасий схватил патриарха и посадил его в общественную тюрьму. Один из сочувствовавших ревнителям веры – Захария, правитель Кесарии, дал совет Иоанну такого рода: если ты желаешь себе благополучия и не хочешь лишиться епископства, то ни в каком случае не склоняйся к общению с Севером; но перед палестинским правителем притворись, что ты согласен быть в общении с Севером и скажи: находясь в сем месте, я не отрекаюсь исполнить предлагаемого мне, но дабы иные не стали говорить, что я исполнил это по принуждению, пусть меня выведут отсюда, и я по прошествии двух дней, в воскресенье, охотно сделаю, что вы мне прикажете.⁶⁷²

Патриарх Иоанн исполнил совет Захарии, и был отпущен на свободу. В течение двух дней извещены были и собрались в Иерусалим многие из палестинских монахов (до 10.000), с преп. Саввою и Феодосием во главе. В воскресный день церковь Св. Стефана, построенная императрицей Евдокией, наполнилась монахами и народом, под предлогом встречи двоюродного брата императора Анастасия – Ипатия, возвращавшегося из Виталианова плена. Здесь, в присутствии Ипатия, Анастасия и др., патриарх Иоанн взошел на амвон, вместе с Феодосием и Саввою, и на громкие просьбы народа проклясть еретиков и утвердить собор, единогласно прокляли Нестория, Евтихия, Севера, Сотериха и всякого не принимающего Халкидонский собор.⁶⁷³ Св. Феодосий, обратившись к народу, произнес: кто не принимает четырех соборов, как четырех Евангелий, да будет анафема.⁶⁷⁴

Событие это, историческая достоверность которого вне всяких сомнений,⁶⁷⁵ привело императора Анастасия в сильное раздражение; когда же он узнал, что возмущение не ограничилось одним Иерусалимом, но распространилось, благодаря преп. Савве и Феодосию, по всей Палестине, то вознамерился послать в заточение как архиепископа Иоанна, так Феодосия и Савву.⁶⁷⁶ Однако намерение это не было приведено в исполнение. Тяжелое положение империи, вследствие поднятого Виталианом возмущения, вынужденные, благодаря этому возмущению, уступки Анастасия в деле веры православным, неудовольствие жителей Константинополя против всей вообще религиозной политики императора – эти обстоятельства не дозволили Анастасию обратить на действия палестинской монашеской общины того внимания, которого она заслуживала по своему непреклонному, шедшему в разрез с планами византийского правительства, строго православному характеру.

Тем не менее преп. Савва и Феодосий, узнав о намерении императора – сослать их, как патриархи монахов, подвижники благочестия и поборники православия, собрали в Иерусалим⁶⁷⁷ всё пустынное монашество и по единодушному согласию составили и послали Анастасию прошение или защитительную грамату.⁶⁷⁸ По своему содержанию, прошение это представляет одно из наиболее замечательных явлений эпохи монофизитских споров и волнений на Востоке. Историческая ценность этого документа определяется не только тем его значением, какое он имеет для выяснения мотивов, руководивших палестинской, монашеской общиной в её борьбе с гражданской властью, но и теми взглядами, какие проведены в нём, на участие императорской власти в деле веры, её отношение к церковной иерархии, еретикам и проч. По смелости и искренности, с какой ведут защиту палестинские монахи, их прошение имеет мало себе подобных.

В подтверждение данной оценки этого прошения и в виду его важности, мы сделаем свод более важных и характерных его мест.⁶⁷⁹

Полученной от Бога властью император должен распоряжаться во благо Христовой религии – поддерживать мир во всех церквах и особенно в матери церквей, в которой явлено и совершено великое таинство благочестия и с которой начиная, оно как свет, воссияло во всех концах земли посредством божественной и евангельской проповеди, т. е. церкви Иерусалимской. Желание пользоваться миром и спокойствием со стороны палестинских монахов тем естественнее, что в своей внутренней религиозной жизни они держатся истинной и невымышленной веры, издревле принятой ими от блаженных и святых пророков и апостолов и сохраненной, при помощи Божией благодати, невредимой и неприкосновенной. Помня наставления апостола Павла (Фил.1:28; Еф.4:14), палестинская монашеская община и впредь будет чуждаться тех, которые обольщают сердца простодушных обманчивыми и гибельными для души мудрованиями, и чистую и светлую струю православной веры возмущают своим неправоверием.

В святой и непорочной вере родился и воспитан сам император, и в ней же от Бога, как верят монахи, принял правление всем государством.⁶⁸⁰ При таких обстоятельствах является в высшей степени странным то, что, именно, в царствование Анастасия в Иерусалиме произошло столь сильное возмущение и волнение, увеличившиеся до такой степени, что даже церковь Св. Воскресения обратилась в мирское судное место. И как ни удивительно, но тем не менее близко к истине, что причиной таких смущений является вера, исповедуемая поборниками благочестия, потому что они, в лице священников, принадлежащих к клиру и посвятивших себя монашеской жизни, явно и насильственно, перед глазами язычников, иудеев и самаритян, изгоняются из церкви Воскресения и с самого Св. Сиона, влекутся в срамные и нечистые места и принуждаются к принятию того, что противно вере. Происходит, таким образом, что в тех местах, куда стремятся отовсюду получить пользу и назидание, находят только соблазны. Но если только за веру воздвигнуто гонение против Св. города, то гонители не достигнут своих целей, так как жители Иерусалима ежедневно как бы собственными руками осязают те самые священные места, в которых совершалось таинство вочеловечения Бога Слова, отрицаемое еретичествующими гонителями.⁶⁸¹ Уже то одно, что нас, жителей Иерусалима, по прошествии более пятисот лет от пришествия Христова, снова учат вере, доказывает, что ныне вводимое учение, исправляющее прежнюю Христову веру, есть учение не Христа, но Антихриста, и именно Севера – акефалита и отступника от правоверия.⁶⁸²

Только в отказе от требуемого императором общения с этим еретиком можно видеть причину тех бесчестных оскорблений и опустошений, которым подвергается мать церквей – Иерусалим, всегда служивший защитой благочестивых византийских императоров. Пусть благоволит император, чтобы буря, угрожающая Св. городу, была остановлена; ибо если в учении о вере предложат им жизнь или смерть, то для них предпочтительнее смерть.⁶⁸³

Мы никоим образом, и ни по какой причине, писали составители грамот, не сообщимся с врагами церкви Божией, не устрашимся их тщетных проклятий, но, при помощи Божией, будем твердо держать апостольскую веру. В сей вере мы, жители Св. земли, стоим и хвалимся, имея одни мысли и одну веру.

Чтобы утвердить императора в мысли об их православии, палестинские монахи представляют те источники религиозного ведения, которыми они руководятся, и в которых почерпают свою ревность по вере. Мы охотно принимаем четыре Св. собора, которые ознаменованы евангельской печатью и совершенным согласием в духе и мыслях, и различны между собой одними словами, а не силою. Из сих наиболее славен собор 318, которому последовали и прочие три: собор 150, Ефесский, собравшийся против проклятого и обожающего человека Нестория⁶⁸⁴ и Халкидонский, сошедшийся для утверждения проклятия на нечестивого Нестория, а также для отлучения от церкви родоначальника новой ереси – Евтихия. Жители Св. земли, приняв веру этих соборов, не могут соединиться с тем человеком, который им не повинуется (Север), хотя бы им угрожали тысячи смертей.

Чтобы окончательно разубедить императора в его сомнениях относительно религиозных их симпатий, палестинские монахи анафематствуют в конце защитительной граматы как Нестория со всеми теми лжеучениями, какие приписывали монофизиты им –защитникам Халкидонского собора, так и Евтихия, с крайними еретическими мнениями его последователей.

Император, получивши письменное удостоверение православного образа мыслей палестинской монашеской общины, да благоволит повелеть прекратить те непрестанные смятения и бедствия, которые наносятся врагами истины под предлогом благочестия Святому городу и патриарху Иоанну. Без утвержденного правилами и законного суда не может быть ни единения монахов с отщепенцами, ни согласия на какое бы то ни было нововведение относительно веры, – не может рассчитывать и никто из рукоположенных акефалов на их сочувствие.

Если же будет попытка силой принудить их к противному, то все они уверяют императора Святой и Единосущной Троицей, что охотно прольют кровь свою, и что все Св. места будут сожжены прежде, чем это явится в Святом граде Божием. Ибо какая польза в том, что сии места называются святыми, если они так опустошаются и подвергаются такому посрамлению?

Прошением палестинского монашества Кирилл Скифопольский заканчивает борьбу его с императорской властью и монофизитами. Феодор еп. Петрский сообщает еще ответное письмо императора Анастасия Феодосия архимандриту. Оно упреки, делавшиеся от лица монахов императору, переносит на них самих, и, по содержанию своему, вполне отвечает характеру и взглядам императора на религиозные споры. Вейнгартен, видевший в защитительной грамате монахов, произведение ложной ревности по вере, письмо Анастасия считает в высшей степени интересным в вежливой форме отклоняющим требования аввы Феодосия.⁶⁸⁵ Такую снисходительную оценку письма императора Анастасия можно было бы признать справедливой в том только случае, если бы в своих религиозных убеждениях он был так тверд, как император Маркиан, но при том ложном направлении, какое приняла церковная политика при императоре Анастасии, письмо к Феодосию должно считаться фактом, подтверждающим его монофизитские симпатии и не понимающие сущности религиозных споров, которые он считал напрасной болтовней.⁶⁸⁶

Император Анастасий умер в 518 г.; в самом роде его смерти палестинские монахи видели Божие наказание за ту борьбу, какую он вёл с ними.⁶⁸⁷ При его преемнике Юстиниане палестинская монашеская община не вступает уже в подобную борьбу с гражданской властью. Все действительные стремления последней к упорядочению церковных дел на Востоке в лице палестинских иноков находят искренних и усердных помощников и это объясняется тем обстоятельством, что стремления эти не клонились к преобладанию ереси над православием.

Сочувствие монахов палестинских император Юстин приобрёл по двум причинам: он, во-первых, сложил со Св. мест Палестины часть того несправедливого налога, о котором говорил преп. Савва имп. Анастасию⁶⁸⁸ и, во-вторых, издал повелиние возвратить всех посланных Анастасием в заточение, а определения Халкидонского собора внести в церковные постановления.⁶⁸⁹ Последнее распоряжение императора Юстина произвело чрезвычайное впечатление в Иерусалиме. Когда в Иерусалим были привезены указы, представлявшие постановления Константинопольского местного собора 20 июля 518 г.,⁶⁹⁰ то собралось бесчисленное множество монахов и мирян, прибыл также Св. Савва, и составился собор из 88 епископов. В день Преображения (6 августа) божественные повеления и определения четырех соборов объявлены были народу и внесены в священные диптихи.⁶⁹¹ С целью известить все церкви Иерусалимского патриархата о состоявшимся торжестве православия, патриарх Иоанн убедил Св. Савву, Феодосия и др. игуменов, вынесших всю тяжесть предшествующей борьбы, самим обнародовать постановления соборов Константинопольского (20 июля) и Иерусалимского (6 августа 518 г.). С этой целью они посетили Кесарию, Скифополь и др. города, где встретил их знаменитый пустынник – епископ Иоанн Хозевит,⁶⁹². Везде объявлению указов предшествовало торжественное богослужение с псалмопением.⁶⁹³

Но когда тот же император в угоду папе Ормизду хотел принудить православных исключить из диптихов имена патриархов: Акакия, Евфимия и Македония, за то лишь, что они приняли энотикон Зенона, палестинская монашеская община, вместе со всеми православными империи, протестовала против этого намерения, не видя, чтобы признание патриархами Зенонова энотикона могло быть поставлено им в вину. Не смотря на меры строгости, какие император Юстин употреблял по отношению к противившимся его желанию, согласие палестинских монахов не было достигнуто. По словам Барония,⁶⁹⁴ вследствие требования императора, антиохийские и иерусалимские клирики и монахи вновь представляли исповедание веры, в конце которого, засвидетельствовав перед императором свое православие, требовали от него подвергнуть суду тех, кои уличают их в несторианской ереси, сами будучи неправомыслящими, т. е. монофизитов.

К концу пятого века на смену ослабевавшему монофизитству в Палестине появилось новое еретическое движение – оригенизм. Споры о том, что нужно принимать и что отвергать из учений Оригена, иначе говоря, споры об авторитете Оригена, как церковного учителя, поднялись в конце IV в. и на первых порах представляли борьбу богословского направления исходящего от Оригена с другим – твердо державшимся буквы церковного учения; но впоследствии теологический интерес этих споров потерялся в борьбе другого рода, в которой действовали более мирские, чем духовные побудительные причины.⁶⁹⁵ Местом первоначальных оригенистских волнений был Египет, где велась борьба между монахами – противниками Оригена, представлявшими Бога человекообразным и – сторонниками Оригена, утверждавшими, что приписывать Богу форму или цвет, вообще что-либо чувственное, было бы явной хулой на Высочайшее Существо.⁶⁹⁶ В волнениях этих принял непосредственное участие Феофил, патриарх Александрийский, бывший сперва на стороне защитников Оригена, и затем перешедший, по чисто личным побуждениям, на сторону их противников.⁶⁹⁷ Из Египта, благодаря пасхальным окружным посланиям патриарха Феофила, недоверие к Оригену и его догматической системе было перенесено и в Палестину, где до того времени этот великий церковный учитель пользовался большим уважением со стороны таких церковных писателей, как блаж. Иероним и Руфин. Палестинская христианская община, подобно египетской, разделилась на две, враждебные друг другу, части. Во главе одной из них стал блаж. Иероним, во главе другой – иерусалимский епископ Иоанн. Блаж. Иероним, из почитателя Оригена ставшего его врагом, стремился побудить еп. Иоанна к таким насильственным мерам по отношению к палестинским оригенистам, какие применял патр. Феофил в Египте. Сторону блаж. Иеронима принял Св. Епифаний еп. Кипрский, с давних пор не любивший сочинения Оригена и запретивший, согласно предложению патр. Феофила, чтение их в собрании кипрских епископов.⁶⁹⁸

Когда стоявшие во главе египетских оригенистов, так называемые: длинные братья, вынуждены были оставить Египет и, вместе со своими последователями (около 80 чел.), поселились, с дозволения еп. Иоанна, вблизи Скифополя, то патр. Феофил написал последнему, что он не должен был, против его воли, принимать в свой город монахов, изгнанных из Египта за преступления, и требовал от иерусалимского епископа, чтобы тот воздерживался впредь от общения с теми людьми, которые будут отлучены им, Феофилом, и не позволял им жить в своем округе.⁶⁹⁹ Епископ Иоанн, смотревший на те мнения Оригена, которые не согласовались с общецерковным учением, не как на непреложные истины, а как на простые предположения, следовавшие духу Оригена, а не его вере,⁷⁰⁰ отвечал, что Палестина не знает ереси Оригена. Такой ответ вызвал неудовольствие не только Феофила, но Епифания и Иеронима. Последние как бы взяли на себя задачу оберегать палестинских христиан от вредного влияния на них еп. Иоанна. Св. Епифаний прибыл в Иерусалим с нарочитой целью разоблачить действительные и мнимые заблуждения Оригена и его защитников; в церкви Св. Гроба Господня он сказал речь против Оригена, имея в виду иерусалимского епископа, как его последователя, так что стрелы его проповеди направлялись, в действительности, не столько против Оригена, сколько против Иоанна.⁷⁰¹ Когда же обличения Св. Епифания не достигли желанной цели, и еп. Иоанн не только не выразил намерения изменить раз составленному им взгляду на догматическое учение Оригена, но даже потребовал от Св. Епифания прекратить свою речь против оригенистов, то Св. Епифаний, совместно с блаж. Иеронимом, направили все усилия к тому, чтобы возбудить против епископа Иоанна немногочисленную еще тогда палестинскую монашескую общину. Как ученик Илариона Великого, строгий подвижник и основатель монастыря близ селения Визандухи, Св. Епифаний пользовался большим уважением среди восточных христиан, почему его старания достигли отчасти своей цели; В письме своем к монахам Вифлеемских монастырей, направленном против епископа Иоанна, Св. Епифаний мог сослаться на авторитет египетского подвижника Пахомия, который предостерегал своих учеников от увлечения мнениями Оригена, как опаснейшего из соблазнителей, учение которого может привести читателя к гибели.⁷⁰² Вифлеемские монастыри, руководимые блаж. Иеронимом, отказались от общения со своим епископом, вопрошали его о вере; Иерусалимские же обители, где пользовался уважением Руфин, стали на сторону епископа Иоанна. У нас нет данных для того, чтобы охарактеризовать вызванное таким разделением палестинской монашеской общины смятение; история не указывает ни одного из палестинских иноков, который бы выступил выразителем взглядов защитников или противников Оригена. Можно, однако, допустить, что споры оригенистские в Палестине несколько отличались от таких же споров в Египте. Внутри египетских монастырей шла борьба между оригенистами, признававшими Бога безтелесным, и державшимися противоположного мнения – антропоморфистами; иноки же палестинских обителей возбудили споры и о других не ясно выраженных пунктах догматического учения Оригена. Блаж. Иероним упоминает об одном палестинском оригенисте, который хотел привлечь на свою сторону блаж. Павлу, предлагая ей те вопросы, разрешение которых, несогласное с учением христианской церкви, составляет слабую сторону догматической системы Оригена. «В каком возрасте, спрашивает оригенист Павлу, мы воскреснем? Если в том, в каком умираем, то по воскресении нужны будут кормилицы; если в другом, то будет не воскресение из мертвых, а превращение в других людей. Равным образом будет ли различие полов мужеского и женского, или не будет? Если будет, то будут, естественно, браки и сожительство и рождение детей; если не будет, то, с уничтожением разностей пола, воскреснут не те же самые тела, но тела тонкие, духовные». Всем этим оригенист хотел доказать Павле, что разумные твари впали в тела за некоторые проступки и древние грехи, при этом, по различию и важности грехов, они рождаются в таком или другом состоянии, и потому, или пользуются здоровьем телесным, богатством и знатностью, или, входя в тела болезненные и в домы бедняков, несут наказания за прежние преступления и заключаются, как в тюрьму, в настоящую жизнь и в тела.⁷⁰³

По отношении к Павле оригенист не достиг своей цели. После разъяснений блаж. Иеронима, она стала гнушаться этим человеком и всеми, разделявшими его учение; открыто провозглашала их врагами Господа. Но такого рода совопросничество могло сопровождаться и успешным для ереси исходом, т. е. отклонением смущенного вопросами от церковного учения, если предположить, что тот, к кому направлялись эти вопросы, не имел руководителя, подобного блаж. Иерониму. Впрочем, оригенизм не сделал больших успехов в это время среди обитателей палестинских монастырей; расположенные в иудейской пустыне лавры были, насколько нам известно, совершенно чужды этому движению. Решение вопроса о еретиках – оригенистах из Египта и Палестины было перенесено на этот раз в Константинополь; сюда же перенес свое внимание и Св. Епифаний Кипрский, авторитет которого противопоставляли еп. Иоанну его противники. Споры между оригенистами и сторонниками блаж. Иеронима закончились в Палестине в 404 году. Епископ Иоанн, пользовавшийся уважением большей части палестинского иночества за свою строго подвижническую жизнь, сумел успокоить вызванное сторонними влияниями смущение, так что ни при нём, ни при его преемниках Праилии и Ювеналии споры оригенистские больше не возникали. Взамен их явились новые, более упорные, лжеучения, которые были гораздо опаснее для церкви, чем неясные пункты учения Оригена. Несторианство и монофизитство надолго заняли умы всего христианского мира. Во время возбужденных этими еретическими движениями христологических споров имя Оригена упоминалось нередко как православными так и еретиками.⁷⁰⁴ Были церковные писатели, настолько благоговевшие перед именем Оригена, что даже ошибочные его мнения принимали как несомненные истины; один из них (Викентий Леринский) свое глубокое уважение к Оригену выразил в следующих словах: кто не сказал бы, я хочу лучше заблуждаться с Оригеном, чем найти истину с другими?⁷⁰⁵

Особенно часто прибегали к сочинениям Оригена еретики, желавшие авторитетом великого александрийского учителя обосновать свои шаткие мнения. Видя это, православные стали относится к ним осторожнее.

Потом само имя Оригена стало ненавистным. Часто защищали и предлагали, как несомненные, религиозные взгляды, буквально заключавшиеся у Оригена; но коль скоро кто-нибудь указывал на источник этих взглядов, то тотчас же отступались от них, как еретических.⁷⁰⁶

Подобные факты говорили о том, что учение Оригена в его системе не было ясно представляемо и что со временем вопрос об Оригене поднимется вновь.

По свидетельству Либерата, спустя немного после Халкидонского собора, церковь снова начали волновать не только ереси несторианские и монофизитские, но и устаревшие заблуждения Оригена. Два монаха Новой лавры в Палестине выбрали из сочинений Оригена его важные ошибки и рассеяли их по всему Востоку, таковы: душа существует прежде своего тела и, быть может, согрешила еще на небесах; в воскресении, тела восстанут в круглой и шаровидной форме; мучения всех нечестивых людей и даже самих демонов будут иметь конец, так что все будут возвращены в прежний свой вид и состояние.⁷⁰⁷ Вряд ли можно сомневаться в том, что своим возобновлением в Палестине после Халкидонского собора оригенизм обязан той школе, которую некогда основал в Кесарии Ориген. Уважение к личности великого учителя, сохранявшееся в кесарийской школе, было перенесено и на его сочинения; плодом чего явилось распространение среди палестинских христиан ошибочных эсхатологических воззрений Оригеновой догматики. В житии Св. Евфимия говорится, что он неоднократно и долго противостоял единомышленникам Оригена, которых было много вообще в Палестине, а особенно в местностях около Кесарии и которые под видом благочестия, часто приходили к нему. В борьбе с этими последователями Оригена Св. Евфимий поступал, как лев с лисицами; был так непобедим в словах, что нельзя было не согласиться с ним, ибо доказательства его, приводимые из Св. Писания, были весьма сильны и разумны и производили то, что упомянутые противники веры постыжались от своего похваления.⁷⁰⁸ Борьба Св. Евфимия с бреднями кесарийских оригенистов велась преимущественно из-за двух пунктов догматики Оригена: учения о преждебытии и восстановлении. Он, по словам монаха Кирилла, всячески опровергал вымышленное ими предсуществование и следующее за ним чудесное востановление и клеймил возникавшие из этих пунктов безбожные и нечестивые учения.⁷⁰⁹

Борьбу Св. Евфимия с кесарийскими оригенистами Вальх относит к последним годам жизни сего подвижника.⁷¹⁰ С 472 по 504 г. нет никаких сведений о распространении оригенистских мнений среди палестинских иноков; известно только, что оригенизм сделал в это время большие успехи на Востоке.⁷¹¹

В 504 г. была основана Саввой Освященным Новая лавра; первыми подвижниками её были те из монахов, которые оставили великую лавру вследствие недовольства своим игуменом Св. Саввой. Первоначальное положение Новой обители (ссоры, безначалие) было удобной почвой для развития ереси. Далёкие от истины мнения Оригена о конечных судьбах мира и человека в глазах подвижников Новой лавры были несомненными догматами веры, – это были еретики, готовые с упорством отстаивать свои ложные мнения. Первый игумен Новой лавры Иоанн-грек видел в подчиненной ему общине тот возмутительный дух, который более всего способствует зарождению ереси; обладая пророческим даром, он незадолго до своей кончины (514 г.) предсказал уклонение Неолавритов в ересь: вот наступают дни, в которые жители сего места чрезмерно возвысятся и отступят от правой веры; но высота их унизится и они за дерзость будут изгнаны.⁷¹² Предсказание Иоанна начало сбываться тотчас же после его смерти. Его преемник Павел, который был весьма прост, не долго управлял Новой лаврой; беспокойный, еретический дух её подвижников побудил его оставить лавру. Отцы Новой лавры сообщили Св. Савве о Павловом побеге и просили дать им нового игумена. Савва Освященный назначил им одного из наиболее приближенных к нему учеников – Агапита. Среди иноков вверенной ему общины Агапит нашел четырех, тайно внушавших братии заблуждения Оригена. Приняты они были в лавру игуменом Павлом, который, по простоте своей, не представлял их еретиками. Главным между оригенистами Новой лавры был Нонн-палестинец. Кирилл Скифопольский считает его виновником всех зол, происшедших в палестинских обителях в конце V-го и первой половине VI века; это был вполне убежденный еретик, глава всех палестинских оригенистов. Его ближайшими помощниками были византийцы Леонтий и Петр, и Петр из Александрии.⁷¹³ Успешный ход пропаганды мнений Оригена в палестинских обителях много зависел, по словам монаха Кирилла, от того, что Нонн притворно выказывал себя (православно мыслящим) христианином, и был по наружности весьма благочестив.⁷¹⁴ Руководимые Нонном оригенисты Новой лавры вступают в такую же борьбу с Агапитом, какую вели прежде непослушные монахи Великой лавры с Саввой Освященным. Но Агапит, основываясь на предоставленном Иерусалимским патриархом архимандритам палестинских монастырей праве изгонять непокорных и упрямых членов общины и опасаясь, чтобы зараза ереси не распространилась и на других, удалил их из Новой лавры. Оставив гористую местность, на которой была расположена Новая лавра еретики оригенисты ушли в страну обильную полями, чтобы рассевать там свои плевелы.⁷¹⁵ В 516 г., пользуясь сменой патриарха Илии Иоанном, оригенисты сделали попытку возвратиться в Новую лавру. Сообщники Нонна пришли в Св. город к патриарху и просили позволить им жить в Новой лавре. Патриарх Иоанн пригласил к себе Св. Савву и блаж. Агапита и спросил у них совета, можно ли принять их обратно в лавру. Агапит твердо отстаивал справедливость того наказания, какому подверглись, еретики. В глазах Агапита, те ложные мнения, какие распространяли оригенисты, вели к внутреннему разложению палестинской монашеской общины, были для неё язвой. Как духовный вождь братии, блаж. Агапит предпочитал лучше оставить порученную ему обитель, чем вновь принять оригенистов. Патриарх согласился с его доводами, сказав, что он хорошо и богоугодно рассуждает и отказал еретикам в их просьбе. По смерти Агапита игуменом новой лавры избран был Мамма, по всей вероятности оригенист; при нем Нонн и его сообщники тайно были приняты в число братии. В душе своей монахи-оригенисты по-прежнему скрывали свои пагубные мысли, но, боясь Св. Саввы, не предлагали их монахам. Одного авторитета Саввы Освященного не достаточно было для того, чтобы совершенно задержать распространение оригенизма в палестинских обителях. При том же, будучи занят окончательным подавлением монофизитства, Св. Савва не мог уделить достаточно внимания новому еретическому движению. Чтобы подавить его, необходимы были совокупные усилия церковной и гражданской власти Византии. В последнее свое путешествие в Константинополь Савва Освященный просил имп. Юстиниана искоренить ересь Оригенову и освободить церковь от дальнейшей заразы⁷¹⁶ просил потому, что между монахами, при нем бывшими, нашелся один – Леонтий Византиец, притворно защищавший Халкидонский собор, а на самом деле державшийся оригеновых мыслей. Кончина Саввы Освященного была сочтена Нонном и его последователями выгодным случаем для беспрепятственного развития зловерия. Непосредственный свидетель усиления оригенизма в Палестине, Кирилл Скифопольский, изображает такими словами значение кончины Св. Саввы для развития оригенизма среди палестинских монахов: пока преславный отец, наш Савва был во плоти, то во всех монастырях пустыни было одно исповедание веры. Тогда все сыны Иерусалима ходили в доме Божием в единомыслии и в согласии относительно божественных догматов, все были в неразрывном союзе. Но, по преставлении из сей жизни искуснейшего пастыря, стадо его пришло в бедственное положение, потому что было пасомо неискусным пастырем.⁷¹⁷

Неискусным, беспечным и склонным к бездействию пастырем явил себя в деле оригенистов авва Мелит, преемник Саввы Освященного в звании архимандрита палестинских монастырей. Приняв под свое смотрение монашескую общину в цветущем состоянии, он не мог поддержать её на прежней высоте. Оригенисты Новой лавры, в большинстве люди образованные, успели при Мелите увлечь в свою ересь искуснейших иноков не только в Новой лавре, но и в обителях Мартирия, Фирмина, в Великой лавре, и прочих монастырях пустыни.⁷¹⁸ Кроме Нонна, Кирилл Скифопольский указывает еще на Дометана, игумена обители Мартирия и Феодора Аскиду, настоятеля Новой лавры, как на особенно упорных оригенистов. Оба они отплыли в Константинополь и там, совместно с Леонтием Византийским, вошли в доверие к папе Евсевию, а через него и к императору. Скрывая свои еретические стремления и выдавая себя за защитников Халкидонского собора, Дометиан и Феодор Аскида заняли епископские кафедры – первый – в г. Анкире в Галатии, второй – в Кесарии Каппадокийской. Вследствие этого последователи Нонна получили еще более силы и тщательно и неусыпно сеяли Оригеновы семена по всей Палестине. При Мелите и его преемнике Феодуле (ум. 537 г.) распространение оригенизма в палестинских монастырях не встречало противодействия. Принявший, после Феодула, начальство над Великой лаврой архимандрит Геласий, бывший ближайшим сподвижником Св. Саввы, видя, что многие из его общины подвержены Оригеновой заразе, решил вступить в борьбу с еретиками. По совету Иоанна Молчальника, архим. Геласий прочел в лаврской церкви одно из сочинений, направленных против крайних мнений Оригена, принадлежавшее еп. Вострскому Антипатру.⁷¹⁹ Оригенисты были раздражены брошенным им вызовом и, под руководством одного из братий Великой лавры, диакона и канонарха Иоанна, начали возмущать иноков против их настоятеля, составляя незаконные собрания, на которых защищались мнения Оригена и осуждались действия Геласия. Православные отцы Великой лавры положили конец нестроениям, возбужденных оригенистами, отделив и изгнав их, с общего согласия, из лавры.⁷²⁰

Изгнанные из Великой лавры оригенисты, в числе сорока человек, направились в Новую лавру, где в это время собрались все главные виновники ереси: Нонн, Леонтий и другие. Монахи-оригенисты принесли им жалобу на те притеснения, каким подвергал их авва Геласий и православные отцы Великой лавры. Леонтий Византиец, исключенный из палестинской монашеской общины Св. Саввой, перенес ненависть свою к великому подвижнику на его лавру и подал совет всем смело вооружиться и приступить к разрушению Великой лавры, т. е. поступить так же, как поступили первые оригенисты Великой лавры при жизни Саввы Освященного. Совет был одобрен; для большего успеха решили привлечь на свою сторону Софрония – архимандрита монастыря Феодосия Киновиарха и, когда последнее не удалось, сообщники Леонтия пришли в бешенство против Геласия, собрали нужное для разрушения оружие и направились к Великой лавре. Но Бог аввы Саввы сделал великое чудо. Во второй час дня напал на оригенистов мрак, так что они весь день провели в странствовании по трудным и непроходимым местам. В следующий день они пришли к обители аввы Маркиана и, увидавши солнечный свет, без успеха и со стыдом возвратились в свои места.

Неудачная попытка разрушить Великую лавру и тем отомстить архим. Геласию за его строго-православную деятельность по отношению к последователям Нонна не образумила оригенистов. В Палестину в 541 г. прибыли Ефрем, патр. Антиохийский, и папа Евсевий для низложения александрийского патриарха Павла. Пользуясь присутствием папы Евсевия в Иерусалиме, Леонтий Византиец привел к нему изгнанных архим. Геласием монахов, которые обвинили последнего в том разделении, какое представляло палестинское монашество, а себя назвали невинными страдальцами. Обманутый словами Леонтия и монахов-оригенистов, Евсевий призвал к себе архим. Геласия и предложил ему одно из двух – или принять изгнанных обратно в лавру, или изгнать их противников, т. е. тех, которые старались уничтожить ересь. Как первое, так и второе требование вело к торжеству оригенистов над православными, но сила и влияние папы Евсевия в Византии не допускали и мысли о протесте, и посему отцы Великой лавры, избрав второе требование, по взаимному согласию, выслали из лавры Стефана Иерусалимского, Тимофея Гевалина и других четырех иноков, бывших главными противниками оригенистов.⁷²¹ Несправедливо удаленные из состава палестинской монашеской общины, защитники православия решили перенести свое дело на суд высшей церковной иерархии, для чего направились не в Иерусалим, где влияние оригенистов было сильно, а в Антиохию к патр. Ефрему, рассказали ему о всех событиях, происходящих в Палестине, и представили книги еп. Антипатра, чтение которых положило начало упорной борьбы оригенистов с православными. Патр. Ефрем прочел книги еп. Антипатра, и узнал из них, насколько опасно для чистоты веры и нравственности распространение крайних и ошибочных мнений Оригена. С целью положить предел успешному ходу оригенизма на Востоке, в 542 г. в Антиохи был составлен собор, определением которого Оригеновы догматы предавались проклятию. Палестинские оригенисты хотели было лишить неприятные для них определения Антиохийского собора всякого значения в Палестине. Нонн, Дометиан еп. Галатийский, и Феодор еп. Кесарийский, принуждали патриарха Иерусалимского Петра исключить патр. Ефрема из церковных помянников, признать его не православно мыслящим, чем, само собой разумеется, лишены были бы своей обязательности и постановления созванного им местного собора. Такое несправедливое требование возбудило большое негодование среди православных. Патр. Петр, опасаясь, с одной стороны, сильных в империи защитников ереси, с другой – вполне сознавая невозможность выполнить их требование, решил отклонить от себя окончательное решение всего дела, предоставив его на рассмотрение императора. Призвав в Иерусалим архим. Софрония и Геласия, представителей всей палестинской монашеской общины, он предложил им написать прошение на оригенистов, в котором бы заклинали его (патриарха) не исключать из священных помянников имя патриарха Ефрема. Когда челобитная такого рода была подана патр. Петру, то он, вместе с собственным письмом, в котором указывались нововведения оригенистов, представил её имп. Юстиниану.⁷²²

Император Юстиниан был очень доволен, когда представитель церкви Иерусалимской обратился к нему с аппеляцией по вопросу, относящемуся к области религиозного ведения.⁷²³ В обширном слове к патр. Мине против нечестивого Оригена и его непотребных мнений имп. Юстиниан впервые выяснил опасность, грозившую вере от распространения среди христианского общества, как несомненных истин, тех из мнений Оригена, которые были лишь простыми и ошибочными его гаданиями. Те пункты догматического учения великого александрийского учителя, которые ввели в соблазн палестинских монахов, были, по мнению имп. Юстиниана, плодом стремлений Оригена передать христианам то, что измыслили язычники, манихеи, ариане и др. еретики, и, следовательно, защищающие эти пункты, как несомненные истины, не знают отличия правых догматов. Оригенисты отстаивают лжеучение, давно осужденное Церковью и признанное такими столпами православия, как Св. Кирилл Александрийский, плодом сумасбродства Оригена, который мыслил не как христианин, а следовал языческим бредням. Деятельность его в Палестине, вблизи Кесарии, наряду с пользой, принесла также много вреда, так как, подобно шинкарю еврею, он, под личиною добра, примешал к сладкому горькое. Приверженцам Оригена как будто недостаточно нечестивого его учения о предсуществовании душ и богохульств о Св. Троице, руководствуясь превратно понятыми словами его, они присоединили и то мнение, будто мучения всех нечестивых людей и даже демонов не вечны и будто те и другие возвратятся в свое первобытное состояние. Говоря так, они дают людям повод быть нерадивыми относительно исполнения заповедей Божиих, отвлекают их от тесного и узкого пути и заставляюсь их блуждать по пути широкому и пространному. Если и мучение и блаженство имеют конец, то для чего вочеловечение Господа нашего Иисуса Христа? Для чего и распятие, и смерть, и гроб и воскресение Господа? Какая выгода тем, которые подвигом добрым подвизались и подверглись мучению за Христа, если и демоны нечестивые через восстановление достигнут того же состояния, что и святые?⁷²⁴ Посылая патр. Мине свое слово против Оригена и оригенистов, император просил его собрать епископов и игуменов константинопольских монастырей и устроить так, чтобы все решительно анафематствовали нечестивого и богоборного Оригена, а копии слова послать ко всем епископам и игуменам честных монастырей. Остальным патриархам Востока тоже были посланы императорские грамоты, в которых предлагалось им озаботиться прекращением смут, возбужденных оригенистами.

Под словом имп. Юстиниана против Оригена, или эдиктом императора против оригеновых догматов, подписался патриарх Мина с членами местного Константинопольского собора (543 г.), принуждены были подписаться и епископы-оригенисты Дометиан и Феодор Аскида, хотя их притворство в сем случае всем было известно.⁷²⁵

Когда акты константинопольского собора 543 г. и слово имп. Юстиниана были обнародованы в Иерусалиме, то все палестинские епископы и игумены монастырей пустыни Св. Града подписались под ними, исключая Александра еп. Авильского и вождей-оригенистов – Нонна, Петра и др. Последние отделились от кафолической церкви, оставили Новую лавру и направились в ту страну, в которой находились плодоносные поля. Отделением небольшой группы монахов-оригенистов от кафолической церкви, оригенистские волнения в Палестине могли бы и закончиться, если бы в дело не вмешался сильный при дворе имп. Юстиниана еп. Феодор Аскида, ставший, после смерти папы Евсевия, ближайшим помощником императора в церковных делах. Через апокрисиариев Иерусалимской церкви он передал патр. Петру, что если тот не удовлетворит монахов-оригенистов и не возвратит их в лавру, то будет лишен епископства. Удаленные оригенисты, по совету того же Аскиды, со своей стороны обратились к своему патриарху со следующего рода письмом: Умоляем твою милость исцелить наши души какой-нибудь малой милостью и перед всей церковью объявить нам и сказать: да разрешится и разрешено, во имя Отца и Сына и Св. Духа, всякое проклятие, не угодное Богу. Мы примем сие прощение, хотя оно и не будет иметь строгой справедливости (?). Патр. Петр сперва не хотел дать прощения еретикам, нисколько не помышлявшим о раскаянии и не отказывавшимся от своих еретических заблуждений, вполне сознавая незаконность подобного прощения, и опасаясь произвести возмущение среди православных; но зная коварство и силу Аскиды, он призвал к себе последователей Нонна и дал им наедине прощение.⁷²⁶ Оригенисты возвратились в Новую лавру и по прежнему неприязненно относились к отцам Великой лавры. Таким образом ересь не только не прекратила своего существования, как желал того Юстиниан, но даже восторжествовала над православием. Оригенисты Петр Александриец и Иоанн Стронгил, по требованию Феодора Аскиды, были назначены патр. Петром синкеллами Иерусалимской церкви. По сему случаю последователи Нонна получили более смелости и начали проповедывать свое нечестие всенародно и по домам, возбуждая различные гонения против отцов Великой лавры.⁷²⁷ Православных монахов оригенисты называли Савваитами, а лавру Св. Саввы считали главным оплотом православия; если они встречали какого-либо православного монаха в Св. городе, то побуждали мирских людей бить его и изгоняли из Св. города. Защитниками несправедливо гонимых правоверных монахов явились грузины, населявшие монастыри, расположенные вблизи Иордана («Иорданские Вессы”); будучи побуждены божественной ревностью, они пришли в Иерусалим на помощь православным. Произошло открытое сражение между оригенистами и православными; последние удалились в гостиницу, принадлежавшую Великой лавре. Оригенисты устремились за ними и сюда, проломали окна и непрестанно бросали камни на укрывшихся в гостинице. Только благодаря смелости одного из грузин, по имени Феодула, православные освободились от ярости еретиков.

Отцы Великой лавры решили через авву Геласия донести императору о тех печальных для христанской веры событиях, которые происходили в Св. городе. При отправлении своем в путь, авва Геласий собрал православных отцов своей лавры и, прощаясь с ними, просил и впредь, чтобы ни случилось, не позволять жить с собой никому из защитников Феодора Мопсуетского и Оригена, ибо и Св. Савва гнушался ими. Миссия архимандрита палестинских монастырей не достигла, однако, своей цели. Феодор Аскида был заранее извещен своими приверженцами об отплытии Геласия в Константинополь, и издал посему приказание, чтобы никто не принимал к себе никакого Иерусалимского монаха. Не будучи никем принят, архим. Геласий отправился обратно в Палестину и на пути, во Фригии, скончался (546 г.).⁷²⁸ Оставшись без вождя, православные палестинские монахи направились в Иерусалим к патриарху испросить себе игумена, но синкеллы-оригенисты приказали изгнать их. Поражение, понесенное архим. Геласеем и православными отцами Великой лавры, было причиной того, что во всех палестинских монастырях все присоединились к оригенистам или по нужде, или будучи привлечены лестью, или по неведению, или, наконец, опасаясь силы нечестия.⁷²⁹ Верной православию осталась одна только лавра Св. Саввы, и против Савваитов направились теперь все силы еретиков. Последним весьма важно было поставить во главе противившейся общины своего сторонника, чего они и достигли, употребивши многие обольщения. Игуменом Великой лавры избран был оригенист Георгий, которого ввели в лавру при помощи военной стражи и посадили на седалище Св. Саввы. Появление архимандрита-оригениста, или волка, как называет его Кирилл монах, в Великой лавре повлекло за собой рассеяние православных отцов. Иоанн Молчальник оставил свою келью, в которой пробыл много лет и удалился в монастырь, устроенный Св. Меланией на Масличной горе; его примеру последовали и другие питомцы благочестия, рассеявшись по разным странам.

Подчинение лавры Саввы Освященного, казавшееся еретикам окончательным торжеством над православными, положило, в действительности, начало постепенному упадку оригенизма в Палестине. Те из отцов, которые увлечены были в ересь лестью или по неведению, увидели, в лице оригениста Георгия, человека недостойного не только того высокого звания, какое он носил, но даже и названия монаха. Роскошная и непотребная жизнь Георгия была причиной того, что единомышленники его вынуждены были изгнать своего архимандрита из лавры, спустя семь месяцев по избрании. По определению патриарха, отцы получили себе в игумена авву Кассиана, сперва ученика Саввы Освященного, затем пресвитера Великой лавры и настоятеля Суккйской лавры. Отзыв биографа Св. Саввы о религиозно-нравственном складе аввы Кассиана побуждает нас предположить, что он не был сторонником оригенистов. То обстоятельство, что преемником оригениста Иерусалимский патриархи назначил православного, указывало на ослабление, прежде сильного, влияния оригенистов на церковные дела в Палестине. Причины такого ослабления можно видеть в смерти главы палестинских оригенистов Нонна (546 г.) и в тех несогласиях, какие возникли среди его последователей.⁷³⁰ Бог, всегда промышляющий о своей церкви, разрушил единение оригенистов; ибо когда был потреблен Нонн, то монахи Фирминовой лавры пришли в несогласие с монахами Новой лавры в рассуждении своих догматов и занимались взаимными между собой спорами.⁷³¹ В споры оригенистов вмешались многие из православных монахов, обличая обе спорящие стороны и внося, таким образом, в среду их еще более разделения. Монахи новой лавры называли монахов лавры Фирминовой протоктистами или тетрадитами,⁷³² а Фирминовы новолаврских – исохристами.⁷³³ Сторону последних держал Феодор Аскида и защищал их; понятно посему, что исохристы получили перевес над своими противниками. Многие из них, при содействии Аскиды, успели занять епископские кафедры, а настоятель Новой лавры Феодор сделался хранителем Святого Креста и митрополитом Скифопольским. Враждующие стороны гнали друг друга с неменьшей яростью, чем православных. Побежденными оказались протоктисты, и вождь их, Исидор, решил присоединиться к немногочисленной группе православных монахов, во главе которых стоял преемник Кассиана – Конон, муж славный исполнением монашеских обязанностей и твердостью в православных догматах; он пришел в Великую лавру из Киликии, по смерти Св. Саввы, и, поселившись в лавре, научал всех своей духовной мудростью, соединенной с благоразумием. Принявши в 548 г. в управление уменьшенную и умалившуюся паству Св. Саввы, он умножил её, сделал славнейшей и собрал отовсюду православных отцов, рассеявшихся при Георгии. В присутствии аввы Конона, в Сионской церкви Исидор дал обещание не защищать догмата предсуществования, и всеми силами бороться со сторонниками Аскиды.⁷³⁴

Православные отцы хорошо понимали, что окончательно сломить силу оригенизма можно только в том случае, если будет ослаблено влияние Феодора Аскиды на императора Юстиниана; посему решено было отправить в Константинополь авву Конона и Исидора, которые должны были искать удобного случая для осуществления своего намерения. Феодор Аскида хотел было посредством разного рода притеснений побудить защитников православия оставить Константинополь, как удалось ему сделать относительно архимандрита Геласия, но авва Конон через терпение сделался победоносцем. Удобный случай для раскрытия императору действительного положения церковных дел в Палестине был представлен самими оригенистами. Уверенность в своей силе и влиянии на императора Аскиды побудила их решиться на чересчур смелый шаг: они возвели, по смерти патриарха Петра (550 г.), на Иерусалимскую кафедру оригениста Макария. Происшедшие по этому поводу в Иерусалиме беспорядки стали известны императору Юстиниану, который сильно вознегодовал на Аскиду и оригенистов и приказал низложить Макария с епископской кафедры. Конон и другие защитники православия воспользовались охлаждением императора к епископу Феодору и, получив доступ в императорский дворец, рассказали императору о своих делах и подали письменное объяснение всего нечестия оригенистов. В этом объяснении было выяснено явно языческое происхождение религиозных взглядов оригенистов, которые к главным своим учениям о предсуществовании и восстановлении присоединили и другие темные пункты оригеновой догматики, отразившие на себе влияние нечестивых заблуждений Пифагора, Платона и др.⁷³⁵ Император Юстиниан предоставил православным палестинским монахам право выбора преемника оригенисту Макарию; они избрали иерусалимским патриархом Евстохия из Александрии, жившего тогда в Константинополе. Юстиниан утвердил их выбор, и вместе повелел составиться вселенскому собору для обсуждения дел оригенистов и решения вопроса о православии Феодора Мопсуетского» и др.

Провожая из Константинополя вновь назначенного иерусалимского патриарха, авва Конон просил его прислать для участия в предстоящих соборных рассуждениях Евлогия, игумена обители блаженного Феодосия. Представителями иерусалимского патриарха на соборе 553 г. были заступавшие место его епископы: Стефан, Георгий, Дамиан и аввы: Конон, Евлогий, Руф, Кириак и Панкратий.⁷³⁶ Во время пятого соборного заседания было прочтено представленное отцам собора православными палестинскими монахами опровержение ложного учения оригенистов, и это учение было осуждено. Ориген с его нечестивыми сочинениями и то, что говорено было в защиту его мнений о предсуществовании и восстановлении всех вещей Дидимом и Евагрием были преданы всеобщему и вселенскому проклятию⁷³⁷ (анафематизмы 1, 5, 13 и 15).

После вселенского осуждения на соборе 553 г. оригенизм и оригенисты не могли быть терпимы в палестинских обителях; их необходимо было изгнать из ограды православной церкви. Так и было поступлено с упорными палестинскими оригенистами. Когда в Палестину были присланы деяния собора 553 г., то все палестинские епископы, исключая Александра Авильского, письменно и устно утвердили их; но монахи Новой лавры по-прежнему упорствовали в своих заблуждениях и отделились от общения с церковью. Патриарх Евстохий всячески старался склонить их к раскаянию; в продолжение восьми месяцев он увещевал и убеждал их, но не будучи в состоянии приобщить упорных к вселенской церкви, изгнал их из Новой лавры. Впоследствии, в силу императорских указов, светская власть очистила от еретической заразы всю палестинскую область.

Не желая, однако, оставить не заселенным место, где находилась Новая лавра, патриарх собрал 120 православных монахов и поместил их в келиях оригенистов. Половина братии и игумен обновленной лавры, были взяты из монастыря Саввы Освященного, остальные из других православных пустынных монастырей. По желанию Иоанна Молчальника, пережившего торжество православия над оригенизмом тремя годами († 556), в состав братии Новой лавры поступил иКирилл Скифопольский. Иноки, избранные для Новой лавры, собрались в Св. городе, и отсюда, вместе с патриархом и новым игуменом, направились к Фекое и в двадцать третий год по кончине Св. Саввы (554(5) г.) заняли оставленную оригенистами лавру. Сими происшествиями, заключает Кирил Скифопольский свое повествование о божественном старце, окончилось гонение против правоверных. Бог умилосердился над сынами пустыни, посетил и спас нас от порабощения оригенистов, изгнал их от лица нашего и вселил нас в селениях их.⁷³⁸

Такова в общих чертах внешняя история оригенистских волнений в палестинских монастырях до осуждения оригенизма, как ереси, на соборе 553 г. Возбужденные оригенизмом религиозные распри, как и ранее монофизитство, разделили монашескую общину на две части: сочувствующую ереси и защищающую истинное, принятое церковью, учение. Но в характере спорных вопросов, возбудивших это разделение, нет ничего общего. Монофизитские споры велись из-за таких сторон христианского вероучения, превратное понимание которых вело к ниспровержению всего здания веры; во время оригенистских волнений подняты были вопросы христианской эсхатологии, сторонники ереси распространяли и защищали мнения скорее философского, чем богословского характера. Если таков внутренний смысл оригенистских волнений, то чем объяснить, с одной стороны, ту совершенную ненависть, какую питали великие палестинские деятели: Евфимий, Савва, Феодосий и Иоанн Молчальник не только к палестинским оригенистам, но и к самому Оригену;⁷³⁹ с другой – увлечение большей части палестинских иноков не столько христианским, сколько языческим учением о преждебытии и восстановлении?

Беспристрастный историк, по словам Геттэ, вправе допустить, что Ориген был одним из самых ученых и самых добродетельных людей в церкви, и что, если он ошибался, то никогда не имел в намерении своем учить заблуждению, противному вероучению церкви; что никогда он не был еретиком, а еще менее начальником еретической партии.⁷⁴⁰ Ошибочные взгляды Оригеновой догматики – это не еретические заблуждения, которые обыкновенно выдаются и упорно отстаиваются еретиками как догматы, равные догматам, утвержденным авторитетом церкви; это – простые гадания, предположения, летучие думы философа, от которых он готов даже отказаться, когда бы ему было доказано, что эти думы противны смыслу церковного учения, и, вместо них, указаны были точно определенные догматы веры.⁷⁴¹ Некоторые из отцов IV в. так и смотрели на означенные пункты Оригеновой догматики. Григорий Богослов находил возможным и позволительным представлять учение о вечности мучений и неугасаемом адском огне человеколюбивее и сообразно с достоинством наказующего. Григорий Нисский повторил от лица своего в главном и существенном учение Оригена о значении адских мучений и об окончании их полным восстановлением всей разумной твари в её первобытное состояние святости.⁷⁴² Оставляли без нарочитого опровержения и обсуждения мнения Оригена и др. церковные учители, касавшиеся вопроса о вечности мучений. Столь же неопределенное, снисходительное отношение к ошибочности этих мнений проявили и некоторые из палестинских иерархов в первый период оригенистских волнений в Палестине (конца IV и начала V вв.). Между тем представители палестинской монашеской общины сразу же заявили полную свою нетерпимость к ложным мнениям о преждебытии и восстановлении, а измыслившего эти мнения александрийского учителя, вместе с его защитниками Евагрием и Дидимом, поставили наряду с такими ересиархами как Несторий, Евтихий, Арий, Аполлинарий.⁷⁴³ Подобная ненависть к Оригену может быть объяснена тем, что великие палестинские аскеты обратили внимание не столько на то место, какое занимали ошибочные и несогласные с церковной традицией взгляды Оригена в его догматической системе, сколько на те практические результаты, к каким привело бы признание их за неоспоримые догматы веры. В догматической системе Оригена восстановление – последняя цель мира, совершенное, без всяких изъятий, восстановление в первоначальное состояние святости всей полноты духов; спасется диавол и все вообще злые духи.⁷⁴⁴ В таком учении православные палестинские монахи увидели много опасного для христианской нравственности. Невечность адских мучений, предположенная Оригеном и принятая, как неоспоримая догматическая истина, его палестинскими почитателями, не только противоречила ясному учению слова Божия, колебала веру в то, что с полной положительностью было открыто Сыном Божиим о последних судьбах человечества, но прямо вела к ослаблению нравственной строгости в христианском обществе. Дать возможность утвердиться этому учению в церкви – значило устроять слабым в вере и добре опасное возглавие беспечности в обольстительной надежде на раннюю или позднюю скончаемость адских мучений, вместо того, чтобы учить их, в ожидании последнего суда, постоянно бодрствовать над делом спасения и заботиться во всю жизнь свою о том, чтобы не только избежать адских мучений, но и заслужить жизнь вечную.⁷⁴⁵ Принимая во внимание столь безотрадные для христианской нравственности практические выводы из учения Оригена о восстановлении, палестинские отцы имели полное основание ненавидеть и самого Оригена, подавшего, хотя и ненарочито, повод к соблазнам в делах веры вследствие того, что им примешивались к чистому учению апостолов эллинские и демонские догматы;⁷⁴⁶ на развитие оригенизма в обителях они смотрели как на язву, свидетельствовавшую об упадке высоты нравственно-аскетической жизни монашества, – о вторжении в них элемента прямо враждебного христианскому аскетизму. Необходимый практический вывод оригенизма, соединявший беззаконников с теми, которые вели жизнь, исполненную чистоты, допускающий как тех, так и других наслаждаться одинаковыми благами, ни во что вменял все сверхчеловеческие подвиги аскета.

Несмотря, однако, на очевидный антимонашеский характер распространявшихся в Палестине ошибочных взглядов Оригеновой догматики, последние нашли, как мы видели, полное сочувствие в палестинских обителях. Та смелость и те грубые насилия, которыми сопровождалась пропаганда оригенизма в палестинских монастырях, указывают на явно еретический, нетерпимый по отношению к православным, характер всего оригенистского движения, сторонники которого скорее были согласны подвергнуться отлучению от церкви, чем отречься от своих заблуждений. Монофизитские волнения в Палестине объясняемы были неразумной ревностью по вере монахов; в оригенистских же следует видеть одно лишь еретическое упорство, которое тем более непонятно, что к числу упорных принадлежали искуснейшие и более образованные члены палестинских монашеских общин.

На наш взгляд обширные завоевания, сделанные оригенизмом среди членов палестинской монашеской общины, должны быть объясняемы упадком прежней высоты жизни палестинского монашества. Широко развившееся в палестинских обителях учение о восстановлении прямо указывает на уклонение многих палестинских монахов от первоначальной строгости жизни, полнейшее непонимание ими цели и смысла взятых на себя подвигов.⁷⁴⁷ Авва Варсанофий, очевидец и участник борьбы православных с еретиками-оригенистами, так отвечал одному из братий, который, будучи введен в смущение и увлечен книгами Оригена, Дидима, Евагрия и их учеников, просил научить его истине: Брат, горе роду нашему! Что мы оставили и что исследуем, о чем стараемся и обо что претыкаемся? Оставили мы правые пути и хотим идти по стропотным, чтобы и на нас исполнилось слово Писания: горе оставляющим пути правые, еже ходити в путех стропотных (Притч.2:13). Небеса ужасаются, о чем любопытствуют люди! Земля сотрясается, когда они хотят исследовать непостижимое. Их догматы – догматы языческие; это пустословие людей, которые думают о себе, что они нечто значат. Это слова людей праздных, они не к свету ведут тех, которые им веруют, но во тьму; не из тины извлекают, но погружают в неё; они совершенная ложь, совершенная тьма, совершенная прелесть, решительное отчуждение от Бога. Бегай их, брат, чтобы учение их не утвердилось в твоем сердце. Не от того ли ты и другие сим занимаетесь, что находитесь в праздности?⁷⁴⁸

Монахи-оригенисты забыли, очевидно, те неоднократные поучения о полном соответствии между образом жизни монаха на земле и небесным воздаянием Праведного Судии, какие неоднократно предлагали им их великие аввы. Для них, как более образованных, казалось постыдным следовать по тому пути, какой указывали им их простые аввы. Первые оригенисты требовали от патриарха смены их игумена Саввы Освященного на том основании, что он прост; неуважение к своим духовным руководителям ясно сказывается и во всем последующем ходе оригенистских волнений. Умствовавшие о предсуществовании душ и других заблуждениях Оригена, по словам аввы Варсанофия занимались только словами, вместо того, чтобы множеством слез омыть свои грехи и сделаться из нечистых – чистыми, из грешных – праведными, из мертвых – живыми. Плоды такого нерадения о своем спасении – надмение, расслабление, леность, претыкание, отчуждение от закона. Исследуя то, что превышает силы и не пользует душу, еретики пришли в гордость, считают только себя мудрыми, при всяком случае сравнивают себя с другими и чуждаются смиренномудрия. Не того требует от подвижников Бог, но освящения, очищения, молчания и смирения.⁷⁴⁹

Возможность нарушения со стороны монахов главного обета монашеской жизни – послушания легко объясняется тем вредным влиянием, какое несомненно оказали на строй палестинской монашеской общины споры и волнения по поводу разных религиозных вопросов, непрерывно продолжавшиеся с 448 и до 553 г. Непосредственные свидетели постепенного распадения внутреннего строя палестинской монашеской общины замечали, что прежняя монашеская добродетель – кротость заменилась дерзостью, а относительно расколов и ересей говорили, что они ничего другого в церкви не произвели, кроме того, что христиане ни Бога, ни друг друга не любят.⁷⁵⁰ Такое суждение, несомненно ошибочное, если смотреть на него, как на оценку значения ересей в истории всей христианской церкви, глубоко справедливо в отношении к палестинской монашеской общине. Не смотря на те примеры апостольской твердости в вопросах веры, какие представила лучшая её часть в течение V и VI веков, религиозные споры принесли всему палестинскому монашеству гораздо более вреда, чем пользы. Они удалили из среды иноков любовь, главное связующее звено во всяком обществе, а, вместо неё, внесли рознь и взаимное недоверие.