Отзывы епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформе. Часть 1

Содержание

См. также: Анализ «Отзывов епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформе» (1905–1906 гг. ) в свете проблемы благоустроения прихода

Часть 2 →

Содержание

Историческое введение

Историческое введение

1

XX век в истории Российской Православной Церкви – как и в истории России в целом – оказался насыщен переломными, трагическими событиями.

Полтора десятилетия в начале XX в. оказались последним «островком» относительного затишья в жизни Российской империи, периодом, когда у предержащей власти был шанс решить многие из социальных, политических и церковных проблем, остро стоявших на повестке дня. К числу последних, безусловно, относились вопросы о роли Церкви в обществе, о её отношениях с государством, об устранении канонических деформаций, возникших в церковном бытии за долгие века русской истории. Для Церкви начало ушедшего уже теперь XX столетия ознаменовалось движением за реформы, в ходе которого она стремилась восстановить каноническую соборную структуру, повреждённую в результате вмешательства государственной власти, заявила о необходимости отказа от синодальной системы, от ставшей чрезмерно тяжёлой опеки самодержавного государства.

Хотя движение за реформы в период до 1917 г. не привело к осуществлению задуманных преобразований, оно имело огромное значение, которое сохраняется и в наши дни. Многие церковные проблемы, о которых писали и говорили в начале прошлого столетия, остаются на повестке дня и сегодня. Вот почему для нас очень важно изучение истории Церкви начала XX века. Надо помнить, что в ходе разработки церковных реформ был очерчен круг проблем, тревоживших церковное сообщество, и намечен ряд мер, многие из которых легли в основу решений Великого Московского Поместного Собора 1917–1918 годов. Нельзя забывать также того, что над разрешением вопросов о церковных преобразованиях трудились выдающиеся церковные историки и богословы, большинство из которых впоследствии погибло в результате репрессий, часть была рассеяна в изгнании по всему миру, а оставшиеся на Родине – не имели возможности продолжать научную работу. Российская Церковь лишилась огромного научного потенциала и те научные потери, которые понесла Церковь в годы гонений, остаются совершенно не восполненными в наши дни.

Однако, милостью Божией, исторические источники донесли до нас плоды научных исследований предреволюционных лет, уцелели многие книги, сохранились Деяния Великого Московского Собора 1917–1918 гг. и подготовительные к нему материалы. Можно сказать, что эти соборные решения (также не воплощённые в жизнь во всей полноте даже до сегодняшнего дня) позволили Церкви перенести тяжкие гонения советского времени.

История Российской Церкви в начале XX в. привлекала внимание западных авторов¹, но осталась почти неизученной в отечественной историографии. До 1917 г. эта тема не успела стать предметом обстоятельного научного рассмотрения, а после революции объективное её исследование стало невозможным. В немногочисленных трудах советских историков православная Церковь, как правило, представала реакционной силой, наделённой огромными привилегиями и полностью покорной государству². Лишь с конца 1980-гг. наметился поворот к более взвешенному и глубокому исследованию проблем церковной истории.

Между тем многие аспекты истории Церкви по-прежнему нуждаются в научном рассмотрении и переосмыслении. Ждёт разрешения целый ряд вопросов: почему власти в начале XX в. вынуждены были открыть дорогу официальному обсуждению преобразований? Почему столь единодушным стал отказ церковных кругов от существующего синодального строя? Почему, наконец, путь к этому единодушию оказался столь долгим – ведь планы широких церковных преобразований выдвигались уже славянофилами в середине XIX в.?

История родившегося в традиционно консервативном православном сообществе движения за церковную реформу может стать темой отдельного исследования. Важнейшим источником по этой теме являются предлагаемые вниманию читателей «Отзывы епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформе», представляющие огромный интерес среди разнообразных материалов, связанных с движением за церковные реформы. «...Собрание «Отзывов», – писал видный церковный историк нашего времени протопресвитер Иоанн Мейендорф, – является наиболее значительным и обширным документом о состоянии Русской Церкви в последние годы старого режима и о её чаяниях на будущее»³. Высказанный в большинстве «Отзывов» решительный отказ епископов поддержать синодальный строй стал для многих современников неожиданностью – ведь именно епископат являлся самой привилегированной и консервативной частью духовенства, неизменно выступавшей за тесную связь Церкви с государством.

Значение «Отзывов» для развития русской богословской и церковноисторической науки подчёркивалось неоднократно. «Эти ответы представляют собой подлинный памятник русской церковной истории, – писал в 1934 г. в эмиграции видный деятель русского религиозного возрождения Η.М. Зернов. – В них русский епископат, хотя и подобранный и проверенный всесильным Победоносцевым, произнёс свой суд над русской церковной действительностью и его голос звучит для нас теперь не только ободрением и помощью, но и предупреждением и даже укором, ибо многое из того, на чём настаивали епископы, так и осталось неосуществлённым и то, с чем они боролись, продолжает отравлять церковную жизнь эмиграции несмотря на то, что она развивается в атмосфере свободы, не скованная контролем советской власти»⁴. «Теперь мы можем только подтвердить оправданность его (русского дореволюционного епископата. – Авт.) опасений и засвидетельствовать разумность его предложений. Может быть, многое было бы предотвращено в трагической судьбе русской церкви, если хотя бы даже часть этих реформ оказалась проведённой в жизнь, но императорская Россия до последней минуты своего существования не решила дать церкви свободу. Последние годы перед революцией вместо ожидаемого обновления принесли русскому православию лишь новые унижения и испытания»⁵. Таким образом, как справедливо замечает Η. М. Зернов, историческая и научная ценность собранного в «Отзывах» материала сопряжена с его практической ценностью для церковной жизни.

Какова же предыстория «Отзывов»? Почему церковное руководство в начале XX в. фактически вынесло «вотум недоверия» традиционной церковно-государственной системе?

Ответить на эти вопросы можно лишь рассмотрев основные особенности предшествующей эпохи, осмыслив её значение, как особой полосы в религиозной жизни России.

2

На протяжении многих лет в церковно-исторической литературе высказывалось мнение, согласно которому начальным моментом «закрепощения» Церкви государством считается церковная реформа императора Петра Великого – отмена патриаршества, учреждение Святейшего Синода, подчинение Церкви надзору светского чиновничества. Именно из этой реформы «протестантского образца» многие историки склонны выводить большинство церковных нестроений последующего времени.

Действительно, церковная реформа Петра I привела к деформации церковного управления, которая со временем отразилась на многих сторонах церковной жизни. Однако преобразования Петра не привели к утрате каноничности Русской Церкви. Реформа эта, по мнению видного церковного историка и богослова XX столетия протопресвитера Александра Шмемана, «...создала для Русской Церкви совершенно новые условия жизни, и Церковь приспособилась к ним. Это был компромисс „каноничности“ с абсолютизмом, введённый в России Петром Великим. Синодальный строй не нарушал „апостольского преемства епископата“ и связанной с ним непрерывности благодатной жизни, – он был „действителен“ и Церковь не лишалась одного из своих „признаков“, без которых она вообще перестаёт быть Православной Церковью. Но, признавая его „действительность“, лучшие силы Русской Церкви не переставали обличать и разоблачать его, как именно компромисс, нарушающий и извращающий полную норму Церкви... А когда настало время, то и открыто заговорили о необходимости вернуться к подлинно каноническим началам церковного устройства. И нужно прочитать увесистые фолианты протоколов Предсоборного Присутствия 1905–1906 гг. и Отзывов Епархиальных преосвященных, чтобы видеть, как ответственно отнеслись живые силы Русской Церкви к этому „продумыванию“ церковного устройства, какое усилие было сделано церковной мыслью, чтобы вечные начала Церкви, идеальную „каноничность“ наилучшим способом воплотить в снова изменившихся условиях жизни. Ибо долг церковного сознания, церковного богословия в первую очередь всегда искать того, чтобы разница между нормой и жизнью, между канонической правдой и канонической практикой стремилась к нулю, хотя бы этого и невозможно было достичь в условиях земного странствия Церкви»⁶.

Было бы неправильно сводить все церковные беды синодального периода к последствиям петровской церковной реформы. Само по себе восстановление допетровского строя не могло привести к устранению основных церковных проблем. Суть реформы, как представляли её себе наиболее выдающиеся церковные деятели рубежа XIX–XX столетий, состояла не в искусственной реставрации архаичного допетровского церковного строя, а в восстановлении соборности церковного управления.

«Соборное начало, – писал в 1906 г. видный церковный деятель Н.Д. Кузнецов, – к сожалению, почти никогда не действовало в Русской Церкви, как этого требовала бы апостольская идея Христианской Церкви (1 послание Апостола Павла к Коринфянам, гл. 12) и как это устанавливается Вселенскими Соборами. По разным причинам в России сейчас же стала усиливаться власть митрополита в ущерб развитию областного управления, окружных соборов, самостоятельности епархиальной жизни и т. п., составляющих необходимые черты соборности. С получением Русской Церковью независимости от константинопольского патриарха значение и власть митрополита сделалась ещё больше, а начало соборности ещё незаметнее. Не соборы, собиравшиеся на Руси, руководили митрополитом, а он сам оказывал на них то или иное влияние. (...) Введение же патриаршества сопровождалось на Руси образованием такой повелительной единоличной власти, да притом ещё смешанной с воздействием на чисто мирские стороны жизни, что власть эта совершенно обезличила перед собой не только духовенство вообще, но и самих епископов, и при ней сделалось уже почти невозможным какое-либо живое проявление соборного начала»⁷.

Российская церковно-историческая наука ещё на рубеже XIX–XX столетий установила, что многие застарелые болезни церковного организма имели свои корни в ранних веках русской истории. Ещё задолго до Петра I русская государственная власть грубо вмешивалась в дела Церкви. Московские князья, хорошо осознававшие огромное значение митрополитов в жизни общества и государства, стремились использовать авторитет духовной власти и убедили перенести митрополичью кафедру в Москву. Достигнув силы и влияния, князья добились от Константинопольского патриарха права избирать митрополитов из русских. Важно заметить, что выбор этот осуществлял великий князь. Так постепенно складывался тесный союз митрополита и великого князя, причём последний при помощи митрополичьего авторитета подавил все удельные княжества, постепенно объединив их под своей властью.

Со временем московские князья добились того, чтобы митрополиты не только избирались по их указанию из русских, но и поставлялись на кафедру в Москве. Этот порядок коренным образом изменил положение митрополита: прежняя его независимость и свобода постепенно утрачивались. Из прежних его прав оставалось только одно – «печалование» перед князем за опальных и обиженных, да и этим правом пользовались не все митрополиты, а если пользовались – то с большой осторожностью.

Со временем светская власть убедилась, что русский митрополит есть ещё и подданный князя. Неугодных митрополитов стали свободно низводить с кафедр, заменяя угодными. Так, святитель Филипп митрополит Московский за обличения царя был лишён не только кафедры, но и жизни.

Москва была признана наследницей Византии, «третьим Римом», в силу чего великий князь Московский венчался царским венцом. Но эти представления требовали, чтобы рядом с великим государем был и патриарх, что составляло бы полноту великого православного христианского царства⁸.

Когда в 1588 году в Москву прибыл Вселенский патриарх Иеремия II (Транос), царь, посоветовавшись с царицей и боярами (а не с духовным собором), решился воспользоваться пребыванием Константинопольского патриарха для поставления патриарха Московского. И только когда патр. Иеремия дал согласие – царь созвал Собор и предложил поставить в патриархи митрополита Иова. На это предложение отцы Собора смиренно ответили, что они полагаются на волю государя, и «по избранию и повелению великого Государя» патриарх Иеремия поставил патриархом Московским Святителя Иону. «Характерно для московского теократического строя, – пишет по этому поводу проф. А.В. Карташев, – что всё дело о патриаршестве ведётся целиком государственной властью в её интересах и её вдохновением. И быть может ещё характернее, что иерархия не только считает это не обидным для себя, но искренне отказывается от всякой активности и целиком доверяется царской воле...»⁹

Характер взаимных отношений светской и церковной власти в допетровской России вызывал и продолжает вызывать у историков противоречивые суждения, одно из которых высказано профессором Η.Ф. Каптеревым. «...Патриаршество, – писал Каптерев, – не внесло в тогдашнюю церковную жизнь ничего нового, живого, возвышающего и просветляющего её. Оно даже совсем не имело корней в общецерковной почве, так как своим появлением на свет обязано было не церковному собору, на котором бы были представители всей церкви: архипастыри, пастыри и пасомые, не религиозно-церковным запросам и требованиями всего общества, а только царской власти, которая учредила у нас патриаршество по политическим мотивам, сама избирала и низводила патриархов, зависевших от неё во всём и всецело. О возможности существования какого-то самостоятельного, независимого от светской власти, по собственной инициативе действующего и распоряжающегося патриарха, свободно и без помехи проводящего в общественную жизнь свои христианско-церковные идеалы, древняя Русь даже и не подозревала. (...) Точно так же и епархиальные архиереи патриаршего периода были ставленниками только светской власти, от которой они всегда и во всём зависели: ни местное духовенство, ни паства, как бы следовало, в их выборе на кафедру не принимали никакого участия; им присылали архиереев сверху и они их принимали и подчинялись им, как принимали и подчинялись царским воеводам, не находя особой, заметной разницы в характере власти архиерея и воеводы: тот управлял одним, а этот другим, но оба управляли одинаково, при помощи совершенно одинаковых чиновников и по одинаковой системе». «Таким образом, оказывается, – заключает своё исследование профессор Η.Ф. Каптерев, – что списывать церковные порядки с древней патриаршей Руси, восстановлять их, в видах улучшения и возвышения религиозной жизни современного общества, нам не приходится, так как в этом случае скорее бы получилось ухудшение, чем улучшение»¹⁰.

Церковная реформа императора Петра I явилась, таким образом, продолжением политики его предшественников (в смысле подчинения духовной власти интересам государства). Правда, сам царь Пётр и его наследники воспитывались совершенно иначе, чем московские государи, а послепетровская Россия находилась под сильным западным влиянием, которого не знала Русь Московская. И после смерти Петра всероссийские императоры продолжали строить свои отношения с Церковью на основе сложившейся в России «симфонии» светской и духовной власти. Вместе с тем, петровская реформа, по справедливому замечанию профессора А.В. Карташева, помимо создания новой канонически дефективной¹¹ формы церковного управления, декларировала примат государственного авторитета над властью церковной. Установился «западнический, секулярный, антитеократический дух деспотического преобладания государства над Церковью»¹².

Церковное сознание не примирилось с государственным пленением Церкви. В долгой истории борьбы Церкви против подчинения государству особое место занимает вторая половина XIX в. Именно с этого времени движение за преобразование системы церковного управления на соборных, канонических началах приобретает реальные социальные основания. В общественной жизни происходят глубокие сдвиги, связанные с отменой крепостного права и другими реформами 1860–1870-х гг. Расширяется свобода слова, возникают органы местного самоуправления, независимые от администрации суды и адвокатура, общество получает возможность более свободно обсуждать волнующие его вопросы. Вместе с тем, социальные сдвиги носили отнюдь не только позитивный характер: потрясение традиционного миропорядка отозвалось в России тех лет острым духовно-нравственным кризисом. Тысячи людей оказались лишёнными прежних моральных ориентиров, в городах быстро росла «индустрия развлечений» (азартные игры, кабаки, низкопробные зрелища), резко увеличилось количество самоубийств. Серьёзную угрозу представляло и падение религиозности крестьянства, составлявшего в глазах властей важнейшую опору «старого порядка». Общество остро нуждалось в свободном и авторитетном пастырском голосе Церкви, но Церковь, говоря словами Ф.М. Достоевского, находилась «в параличе», в слишком тесных объятиях государства.

Нельзя сказать, что власти не видели серьёзности проблем и не пытались отреагировать на них в своей церковной политике, однако делалось это зачастую не церковным, а бюрократическим путём¹³. Так, в 1862 г. была введена выборность благочинных, но их статус не был пересмотрен, и они остались всего лишь исполнительными органами епископа для надзора за епархией. Предпринятая мера, таким образом, фактически потеряла смысл. С 1864 г. в приходах открывались церковные попечительства и братства – союзы клириков и мирян с просветительскими, миссионерскими и благотворительными целями. Но попечительства не получили права распоряжаться церковными доходами и приходскими суммами и не улучшили материальное положение духовенства, постоянно требуя в то же время расширения своих прав¹⁴.

Важное место среди церковных проблем занимал вопрос возрождения прихода как основной ячейки церковного организма. Однако предпринятые в эпоху 1860-х гг. неловкие новации светского чиновничества, пронизанные желанием облагодетельствовать Церковь «извне», оказались мертворождёнными и фактически были обречены на провал. В «духовном ведомстве» продолжала углубляться «мертвенность» прихода, усиливалась пассивность мирян, их разобщённость с клиром, что тяжело отразилось на положении Церкви в эпоху революционных потрясений.

Ещё одной проблемой церковной жизни этого времени явилась сословная замкнутость духовенства, ликвидация которой была необходима для преодоления трагического разрыва между пастырем и паствой. Официально упразднив сословные ограничения (в 1867 г. – отменена передача приходов по наследству, в 1869 г. – допущено отчисление детей клириков из духовного звания), власти, тем не менее, не обеспечили пенсиями заштатных священников, вдов и сирот духовенства, в связи с чем принятые меры так и осталась на бумаге.

Реальные пути укрепления общественного авторитета Церкви открывали не бюрократические манёвры светского чиновничества, а преобразования в духе соборности, независимости Церкви от государства.

Освобождение Церкви из-под опеки государства поддерживалось в конце XIX в. представителями самых разных общественных течений. «Задача Церкви, – писала в 1881 г. популярная газета „Церковно-общественный вестник“, – нравственное возрождение человечества, и в этом отношении следует возвратить ей всю необходимую свободу действия... Собственный интерес государства требует наивозможно большей действенности средств нравственного развития человечества, находящихся в распоряжении Церкви, а это возможно только при полной свободе Церкви, при независимости от стесняющих её пут бюрократии».

Либеральная и славянофильская пресса выдвинула программу, включавшую децентрализацию структуры церковного управления, передачу власти на всех уровнях соборным органам, участие в них мирян, восстановление выборности священников, а в дальнейшем – и архиереев¹⁵. Один из наиболее продуманных проектов предлагался в серии статей протоиерея А.М. Иванцова-Платонова «О русском церковном управлении» в газете «Русь» в 1882 г. Однако в условиях самодержавного режима государственный контроль над Церковью оставался неизменным, поэтому реальные возможности для его ликвидации открылись лишь в начале XX в. в связи с движением за политические реформы.

Нельзя, конечно, сказать, что эпоха 1860-х гг. прошла для Церкви бесследно. В эти годы было принято немало полезных мер, создавших базу для последующих церковных реформ (характерно, что многие епископы в своих «Отзывах» призывали возродить многие нововведения 1860-х гг.). Возникла разветвлённая сеть церковных периодических изданий, клирикам (особенно в начале 1880-х гг.) разрешалось проповедовать без предварительной цензуры, свободно печататься в светской прессе¹⁶. Поощрялись сближение духовно-учебных заведений с миром, приток в них воспитанников из других сословий, самоуправление преподавательских корпораций, свободное научное творчество. Приходское духовенство, на которое частично было возложено обеспечение духовных училищ, получило право собираться на окружные и епархиальные съезды¹⁷.

И всё же большинство реформ 1860-х гг., несмотря на их явное соответствие требованиям времени, так и не вошло в то время прочно в жизнь Церкви. В руках государственной бюрократии внешне «либеральные» принципы нередко служили орудием дальнейшего подчинения Церкви светской власти. Даже расширение прав преподавателей и приходского духовенства вводилось не столько для «раскрепощения» Церкви, сколько для ограничения самостоятельности епископов и укрепления позиций государственных чиновников.

Особенно преуспел в этом граф Д.А. Толстой, глава духовного ведомства в 1865–1880 г. «Я смотрю на духовенство... – излагал свои принципы Толстой, – не более, не менее, как на силу, которая должна находиться в подчинении правительству и которою умное правительство может искусно пользоваться для своих целей»¹⁸. Патологически враждебный всему, что выходило за рамки канцелярии, Толстой подозревал каждого архиерея в тайном желании «сделаться папой» и «подчинить государство Церкви». В свою очередь, и архиереи отплатили Толстому неприязнью, провалив в 1870-е гг. предложенную им реформу духовного суда¹⁹.

В подобной обстановке новый обер-прокурор К.П. Победоносцев, пришедший к власти под флагом свёртывания реформ и ограничения либеральных начал в 1880 г., получил практически полную поддержку со стороны епископата. Обер-прокурорство Победоносцева, составившее целую эпоху в жизни Церкви и государства (1880–1905), явилось непосредственным преддверием движения за церковные реформы начала XX века. Поэтому на событиях указанного времени следует остановиться подробнее. С «внешней» точки зрения положение Церкви значительно укрепилось: она выдвинулась на первый план в официальной государственной доктрине и стала важной частью образа самодержавия, складывавшегося в конце XIX в. при императоре Александре III и в начале XX в. при Николае II. В целях официальной пропаганды использовали реставрацию древних святынь, строительство новых храмов в «древнерусском стиле», юбилейные церковно-общественные торжества: 1000-летие со дня кончины св. Мефодия, 900-летие крещения Руси и др. Духовные власти при поддержке государства получили в свои руки надёжное, казалось бы, оружие для борьбы с антицерковными течениями. Были запрещены театральные представления в Великий пост (1881), ведение питейной торговли и строительство мирских зданий вблизи храмов и монастырей (1885, 1886, 1887). Вводились дополнительные торжественные вечерни по воскресным и праздничным дням (1889), хозяевам промышленных предприятий запретили требовать работы от православных в эти дни (1893). В гимназиях расширилось преподавание церковно-славянского языка и Закона Божия. Духовные власти вмешивались в деятельность светской цензуры и бдительно надзирали за литературно-художественной жизнью страны.

С первого дня своей деятельности Победоносцев начал разукрупнение приходов и расширение состава причтов, сокращавшихся в 1870-е годы. В результате этих мер число священнослужителей выросло за 1881–1894 гг. на 20%, достигнув 56 900, а численность чёрного духовенства увеличилась на 60,8% – с 27.700 до 45.500. Ежегодно в России 1880-х открывалось около 250 храмов и 10 монастырей. Особенно внушителен был рост церковных школ для народа. Количество таких школ в 1881–1894 гг. увеличилось в 7 раз, достигнув 31.835. Число учащихся в этих школах возросло в 10 раз (со 105.317 до 981.076), размер казённых ассигнований на них – в 40 раз (с 17.000 до 657.200 руб.)²⁰.

В то же время, непрерывно наращивая дотации Синоду, правительство уменьшило финансирование начальных школ Министерства народного просвещения настолько, что их открытие практически прекратилось. Местным учебным начальствам предписывалось содействовать учреждению церковных школ. В 1884 г. были приняты особые «Правила о церковно-приходских школах», полностью выводившие эти училища из ведения светской администрации и подчинявшие их Синоду. Несколько раз в 1880–1890-е гг. в правительстве ставился вопрос о передаче духовному ведомству всех народных школ.

Все эти меры на первый взгляд должны были прочно утвердить в обществе авторитет церковно-государственной «симфонии». «Это была эпоха великого оживления церковной жизни во всех её сторонах и проявлениях... – писалось в конце XIX в. в официальном „Обзоре деятельности ведомства православного исповедания за время царствования императора Александра III“. Царь „молился единою молитвою с народом и в этом духовном единении почерпал для своей души тот нравственный мир, который сказывался непреоборимо-твёрдой силой во всех её начинаниях“»²¹. Нарисованная официальным изданием картина, однако, мало соответствовала действительности. Режим 1880–1890-х гг. оказался, по существу, очередной формой «внешнего» попечения о Церкви, столь же бесплодной, как и все предыдущие. Выступив в роли «внешнего» попечителя, Победоносцев должен был опираться на какой-то один, определённый слой духовенства, повторив путь прежних обер-прокуроров – мастеров политики «разделяй и властвуй».

Именно архиереи казались К.П. Победоносцеву на первых порах единственной надёжной опорой охранительного курса, и он принял ряд мер для расширения их прав. По почину обер-прокурора после двухвекового перерыва возродились архиерейские съезды, прежде рассматривавшиеся как недопустимая угроза прерогативам государства. В марте 1881 г. выборность благочинных была заменена назначением, собрания духовенства ставились под жёсткий контроль правящего епископа. Согласно духовно-учебным уставам 1884 г. отменялись выборы учебных начальств (в семинариях эта мера коснулась и преподавательского состава), расширялись прерогативы ректора и власть архиерея над духовной школой²². Уверенность Победоносцева и его ближайших сотрудников в необходимости подобных мероприятий была основана также на мнении о том, что приходскому духовенству для успешной деятельности достаточно простоты и смирения, понимаемых как безоговорочное подчинение епархиальному начальству.

В начале 1880-х гг. власти предприняли попытку радикально «опростить» облик клира – привлечь в его состав начётчиков-простолюдинов, решив тем самым раз и навсегда его материальные проблемы и устранив возможность «препираться» с начальством. «Вместо бесплодного пересыпания религиозных понятий, стремления следить за современными идеями и развитием богословствующей мысли, – писал о начётчиках епископ Дмитровский Амвросий (Ключарев) в составленной по поручению обер-прокурора записке (1880), – они будут отличаться практическими подвигами благочестия... Не охлаждённые рационализмом школы, они будут ревнителями церковных уставов и блюстителями дорогой для народа церковной обрядности»²³. «Пастырь Церкви нарушит свой долг, – говорилось в указе Синода 1881 г. – если в своей проповеди выступит судьёй общественных дел и явлений не по разуму Богопреданного учения, хранимого Церковью, а по мудрствованию человеческому, по духу своего века». Священники, в чьих проповедях усматривалось нечто сомнительное, были обязаны предъявлять их начальству для предварительного просмотра²⁴.

Мотив «близости к простому народу» был любимой идеей и самого Победоносцева. Русские священники, подчёркивал обер-прокурор, «из народа вышли и от него не отделяются ни в житейском быту, ни в добродетелях, ни в самых недостатках, с народом и стоят и падают... Избави нас Боже дождаться той поры, когда наши пастыри... станут князьями посреди людей своих, в обстановке светского человека, в усложнении потребностей и желаний посреди народной скудости и простоты»²⁵.

Подосновой «опростительских» планов, нацеленных на сближение пастыря с паствой, была идеализация народной религиозности, нежелание замечать далеко зашедший процесс её разложения. В духовном ведомстве при Победоносцеве утвердился жёсткий дисциплинарный режим; клириков, не соглашавшихся с «опростительским» курсом и пытавшихся отстаивать свои права перед лицом начальства, ждала скорая и решительная кара. «С молодыми либеральными батюшками тогда не стеснялись... – вспоминал о 1880–1890-х гг. митрополит Евлогий (Георгиевский). – Многие оказались со сломанными душами, случалось, попадали под суд и, не выдержав тяжёлых испытаний, кончали идеалисты пьяницами, погибали»²⁶.

Неизбежным следствием подобной политики были настроения пассивности и безразличия среди духовенства. Власти тщетно пытались «сломать» эту пассивность приказами, постоянно предписывая духовенству вдохновение при богослужении, образцовое поведение в быту и др. Результаты преподания таких инструкций были незначительны. «Много тяжкого, – писал в 1885 г. Победоносцев своему близкому другу С.А. Рачинскому, – в инерции или даже в глухом противодействии нашей духовной среды и Боже! какие крепкие нервы нужно иметь и сколько терпения, чтобы в ней вращаться и действовать»²⁷.

Из истории известно, что общее направление действий церковного руководства и отношение к Церкви гражданских властей, как правило, немедленно отражается на положении духовной школы и богословской науки. Излишне говорить, что курс на «опростительство» пагубно повлиял на состояние духовно-учебных заведений конца XIX века. С начала 1880-х гг. тщательная богословская подготовка пастырей стала казаться начальству источником «опасности» и даже неким «излишеством», не оправданным условиями реальной жизни. В духовной школе уменьшалось число «светских» предметов. В академиях большинство учебных курсов стало обязательным для всех студентов, так что время для самостоятельной научной работы ограничилось. Диспут при защите магистерских диссертаций заменялся коллоквиумом без участия посторонних. Докторские степени присуждались вовсе без защиты. С 1887 г. штат студентов-богословов был ограничен в соответствии с потребностью духовно-учебного ведомства в наставниках, в связи с чем число учащихся в академиях сократилось за 1883–1889 гг. на треть (с 1.127 до 765).

В некоторых семинариях и духовных училищах под влиянием утилитарно-прикладных установок возобновилось преподавание иконописания, медицины, агрономии. Усилилась сословная замкнутость духовной школы: вольнослушатели допускались в академии лишь в виде исключения, а своекоштные студенты – только при условии проживания в общежитии. Усложнялся доступ в семинарии лиц, не принадлежавших к духовному сословию. Повседневная жизнь воспитанников проходила под строгим надзором: запрещалось самовольно отлучаться из общежития, участвовать в публичных чествованиях общественных деятелей, собирать сходки, читать «неблагонадёжную» с точки зрения начальства литературу, в число которой попали почти все периодические издания²⁸. Основами церковной проповеди провозглашались простота, опора на традиции, отдалённость от злобы дня. Характерно, что сам Победоносцев с большим недоверием относился ко всякому яркому деятелю в церковной среде, включая убеждённых консерваторов – протоиерея Иоанна Сергиева (Кронштадтского), архимандрита (впоследствии митрополита) Антония (Храповицкого) и некоторых других.

Каков же был итог церковной политики государства к началу XX столетия? Меры по ограждению духовной школы от современности оказались, по сути, бесплодными, что подтверждают «Отзывы епископов» 1905 г. Эти попытки были сродни желанию вычерпать море решетом: обер-прокурору приходилось постоянно напоминать учебным властям о необходимости строгого надзора за воспитанниками. «Нередко случалось, – констатировал Победоносцев в 1890 г., – что то же развращающее чтение, которое запретным своим свойством привлекало воспитанников, составляло в то же время любимую духовную пищу... у самих начальников и преподавателей»²⁹. Когда в академиях и семинариях сокращалась выписка периодики, учащиеся заводили тайную библиотеку, начинали издавать рукописный журнал. Несмотря на преследования, такие «кружки самообразования» возрождались каждые несколько лет. Их руководителей (по признанию администрации, самых способных и прилежных студентов) приходилось исключать из учебных заведений, высылать на родину, отдавать под надзор полиции. Духовная власть, таким образом, сама рубила сук, на котором сидела, а в семинарской среде неизбежно возникали «бунтарские» настроения³⁰.

Насаждаемая государством в духовной школе политика принудительной церковности давала, как правило, обратный эффект. «Нельзя молиться по приказу, из-под палки, в продолжение четырёх часов, – писал преподаватель семинарии С. Любимов. – Воспитанник стоит и проклинает всё. Я никогда нигде не слышал более страшных проклятий, чем за семинарской службой»³¹.

Озлобление учащихся обращалось не только против учебных начальств и Церкви, но и против всего государственного порядка, о чём говорили непрерывные волнения в семинариях; обер-прокурор отмечал в 1890 г., что почти во всех делах о политических заговорах было зафиксировано участие семинаристов³², а в начале XX в. выступления воспитанников семинарий и академий приняли массовый характер.

Намеченная Победоносцевым реформа приходского клира, доведённая до логического финала, понизила бы духовный, интеллектуальный облик священников до уровня основной массы мирян и, по сути, привела бы к отказу от пастырской роли Церкви. В политике властей, – замечал один из архиереев ещё в 1880 г., – звучит «неладная нота: ни к чему заботиться о духе, была бы соблюдена форма в деле удовлетворения религиозных потребностей нашего тёмного народа»³³. Курс на «опрощение» был симптомом глубокого кризиса самодержавной государственности: он подразумевал возвращение даже не к дореформенным, а к допетровским временам и предполагал отказ от важнейшей государственной традиции времён империи – опоры на просвещение. Это стало проявляться и в церковной печати, содержание многих статей, прошедших жёсткую цензуру, зачастую сводилось к простой назидательности.

Ещё менее успешными оказались меры по отношению к светскому обществу. Эта проблематика также нашла отражение в «Отзывах», но ещё более оживлённо она обсуждалась в прессе в связи с вопросами о церковном суде, о семье и браке. Стремление точно соблюсти многочисленные стеснения и ограничения в сфере брачного права и, прежде всего, бракоразводного процесса привело некоторых современников к мысли, что такое «охранение правил», в конечном счёте, способствует падению прочности семейной жизни, росту проституции, увеличению числа внебрачных детей и незаконных сожительств³⁴.

Бюрократизм духовного ведомства мешал широкому развитию движения церковных братств, не удалось нормализовать и отношения между пастырями и паствой на уровне прихода: миряне по-прежнему были лишены права распоряжаться церковным имуществом, влиять на выбор клира и неохотно жертвовали средства на обеспечение духовенства. Не добившись оживления церковной жизни, Победоносцев в то же время спровоцировал своей политикой трения с рядом гражданских ведомств, прежде всего с учебной администрацией. Чиновники Министерства народного просвещения не без основания видели в экспансии церковных школ угрозу своим позициям и исподтишка вредили духовному ведомству³⁵. Без энтузиазма отнеслось к церковно-школьному замыслу и Министерство внутренних дел – уже потому, что его с 1882 г. возглавил бывший обер-прокурор Д.А. Толстой. «Попы обманывают, что имеются у них какие-либо школы, – откровенно заявлял Толстой. – Я на их школы 15 копеек не дам»³⁶.

В связи с тем, что Победоносцев явно благоволил чёрному духовенству (архиереям отошла большая часть прерогатив, отобранных у преподавательских корпораций и приходского клира, прекратился вызов священников в Синод, к руководству в духовной школе усиленно продвигались представители монашества), его нередко обвиняли в «клерикализме», называли «делегатом монахов перед правительством». Однако на деле самостоятельность высшей иерархии к концу правления Победоносцева существенно не расширилась. Предпринятые попытки возвысить роль епископата в Церкви показали обер-прокурору, что его предшественники оплетали иерархию бюрократическими формальностями отнюдь не по злой воле и не только из-за «чиновничьего недомыслия». Ощутив некоторое увеличение своего влияния, архиереи начали затяжную борьбу с гражданским начальством за верховенство на местах, чем доставили немало хлопот обер-прокурору. Епископы, кроме того, потребовали реального расширения своих прав по управлению епархиями, а Победоносцев всё-таки был не «Никоном в вицмундире», а государственным чиновником, и поступиться прерогативами светской власти он не мог.

Наконец, архиереи, соединяя в своих руках административную власть с судебной, крайне неохотно официально наказывали клириков, виновных в конфликтах с прихожанами (чтобы не создавать впечатления о неблагополучии своей епархии). Это мешало бороться против распространённых пороков духовенства – пьянства, вымогательства и др. В результате обер-прокурору приходилось всё больше и больше ужесточать контроль за местным епархиальным управлением, действуя через консисторских чиновников. Епископов непрерывно перемещали из епархии в епархию, причём зачастую на значительные расстояния: так, в 1882 г. на Кишинёвскую кафедру был переведён архиерей из Казани, на его место поставлен рязанский преосвященный, на место последнего – симбирский. Из 49 епархиальных архиереев, перемещённых в 1881–1894 гг., 8 были переведены по два, и 8 – по три раза. В среднем за год перемещалось по 3 епархиальных архиерея и по 3 викарных епископа, 4 викария получали назначения на самостоятельную кафедру; срок пребывания епархиального архиерея на одной кафедре ограничивался в среднем 5 годами³⁷.

В рамках высшего церковного управления – Святейшего Синода – Победоносцев сохранил и даже ужесточил традиционную практику обер-прокурорского манипулирования. «Главное назначение присутствующих в Синоде – это подписывать, – вспоминал один из крупных иерархов победо-носцевской эпохи, лично близкий к обер-прокурору архиепископ Херсонский Никанор (Бровкович). – Синодальных протоколов и журналов приносят по домам множество, и все их приходится подписывать; согласен ли ты с их содержанием или нет, об этом никому не нужно знать, а всё-таки требуется: „подписать“»³⁸.

Вызванные в Синод архиереи в среднем находились здесь около полутора лет, но с 1888 г. на летние месяцы их стали увольнять в епархии, вызывая на этот срок других епископов, прозванных «статистами». «Вот этим-то статистам, – писал управляющий синодальной библиотекой А.Н. Львов, – предлагают подписать угодное чиновникам решение по тому делу, по которому уже состоялось действительное определение Синода... Те, понятно, подписывают, и вот иногда митрополиты, помнящие, как они решали известное дело, получают указ, где говорится, что... Синод определил по этому поводу совсем другое»³⁹. Сам обер-прокурор, видимо, искренне считал, что заботится таким образом о благе Церкви, но среди епископата его действия со временем стали вызывать острейшее раздражение, вылившееся в 1905 г. в резкое выступление против обер-прокурорского надзора.

Ещё одной важной застарелой проблемой синодального строя Российской Церкви, с которой пришлось столкнуться Победоносцеву, была проблема свободы совести и веротерпимости. Её обострение было связано с последствиями реформ 1860–1870-х гг.

Бурный рост капитализма и крушение старых социальных структур создали в эти годы серьёзную угрозу традиционному статусу Православной Церкви – укреплялось старообрядчество, росли движения протестантского (баптистского) толка (штундизм в Новороссии, на Украине и Северном Кавказе, «пашковщина» в Петербурге и нечернозёмных губерниях)⁴⁰. Осложнилась ситуация и в районах с нерусским населением – Прибалтике, на востоке Польши (Холмский край), в Поволжье, Приуралье и Забайкалье. Здесь было немало очагов религиозных конфликтов, где власти, не желая раздражать население, закрывали глаза на отпадение приписанных к православию «иноверцев» в прежнюю веру. С начала 1880-х гг., под влиянием консервативных веяний происходит отход правительства от этого курса в сторону ужесточения вероисповедной политики. Вопрос о судьбе инославия остро волновал общество в конце XIX в., причём большинство общественных деятелей отстаивало принцип свободы совести⁴¹.

Наиболее активно выступал в этом духе Владимир Соловьёв, видевший в прекращении религиозных стеснений ключ к нравственному оздоровлению России, решению её экономических, социальных и политических проблем. Иначе полагали некоторые представители иерархии и духовенства, а также значительная часть синодального чиновничества. Последние рассматривали инославие как угрозу духовному единству России и плод иностранного подстрекательства, с которыми необходимо бороться через стеснение свободы совести. «Это зло, – заявлял о штунде в 1882 г. экзарх Грузии, – не церковное только, но и политическое, народное... В народной массе, заражаемой штундизмом, готовятся враги России и пособники протестантской Германии»⁴².

Под влиянием подобных установок инославие подверглось репрессиям, которые затронули старообрядчество, сектантство и другие неправославные исповедания на окраинах. Правда, в вопросе о свободе совести и веротерпимости – как и в области внутрицерковного устройства – позиция высших иерархов пережила в 1880–1905 г. примечательную эволюцию: практически никто из епископов в начале XX в., затрагивая проблему иноверия, в своих отзывах не высказался за сохранение старой системы принуждений.

Но к этим выверенным решениям духовные власти подошли далеко не сразу. Выступая за расширение веротерпимости, многие епископы одновременно выдвигали практически невыполнимое требование недопущения иноверной пропаганды как со стороны российских религиозных инославных деятелей, так и со стороны «заезжих миссионеров». И всё же движение и государства, и Церкви к принципу свободы совести стало с начала XX в. неуклонным, что было вызвано сознанием бесполезности и даже вреда принуждений в религиозной сфере.

Осознанию этой истины предшествовал долгий и горький опыт тщетных попыток светских властей совместить государственное принуждение с религиозным «вразумлением». В рамках подобной политики органы администрации должны были взять на себя «оборону» Церкви (пресечь возможные насилия «иноверцев», обеспечить условия для проповеди). На деле такой симбиоз оказался нереальным: имея возможность в любой момент обратиться в полицию, священники и миссионеры порой не утруждали себя духовной работой. Это было заметно в конце XIX в. и в Прибалтике, и в Холмском крае, и в других районах. «Многие несут наказания от судов и высылаются административным порядком... – писал в 1893 г. Победоносцев архиепископу Полтавскому Илариону по поводу штунды. – Но эти меры составляют лишь вспомогательное средство... Главное лекарство против штунды надо искать в Церкви. К сожалению, однако, во всех почти епархиальных донесениях о штунде пишется о формальных увещеваниях да об административных мерах, но не видно исследования о том, каков священник в приходе и как он действует»⁴³.

Итоги неверной принудительной политики по отношению к инославию были весьма прискорбными. В Прибалтике пришлось заводить уголовное дело на каждого пастора, исполнявшего требы для формально приписанных к православию (а таких, по данным властей, числилось свыше 10 тыс. человек). Таким образом, к 1892 г. из 141 пасторов Лифляндской губернии 90 состояли под судом⁴⁴.

В Холмском крае бывших униатов за неисполнение православных обрядов штрафовали, сажали под арест, продавали за неуплату штрафов имущество, наиболее упорных высылали во внутреннюю Россию. Вследствие этого на западных рубежах империи складывался контингент недовольных, озлобленных политикой правительства людей, которые после объявления свободы совести в апреле 1905 г. массами перешли в католичество⁴⁵.

Хотя правительство всеми мерами пыталось закрепить первенство православного исповедания, курс этот наталкивался на объективные преграды – большую роль местных национальных элит в социальной жизни и администрации окраин, государственное узаконение «иноверных» конфессий. В Прибалтике на страже прерогатив лютеранства стояли немецкие дворяне, и хотя правительство в 1880-е гг. сильно ограничило их традиционные привилегии, – коснуться основы дворянского влияния – землевладения – оно не могло.

В польских землях властям приходилось действовать через местное чиновничество, состоявшее, по словам Победоносцева, «из поляков или из русских, принявших польскую окраску». Для востока империи реакционно-охранительная пресса и церковные власти наметили масштабную программу переустройств (ликвидация духовных управлений мусульман Поволжья и Приуралья, ламаитов Забайкалья, сокращение числа мулл, мечетей и ламаитских монастырей-дацанов, ограничение участия иноверцев в сельском и родовом самоуправлении), однако реализовать удалось лишь некоторые из названных мер.

Всё чаще миссионерские устремления поддерживаемого государством духовного ведомства сползали к голому административному принуждению: полиция и сельские власти избивали штундистов, земские начальники штрафовали их и сажали под арест, губернские власти – высылали в отдалённые местности. Подобные меры вызывали шумный резонанс в России и за рубежом, широко использовались левыми в антиправительственной пропаганде, переключали религиозные движения в русло социального и политического протеста, отталкивали от правительства многих вполне лояльных и консервативных людей.

Следует заметить, что гражданские власти в 1880-е гг. далеко не сразу подключились к политике религиозных гонений, которая явно шла вразрез со сложившимся в России общественным и административным строем. Светская администрация отвечала перед своим начальством отнюдь не за вероисповедную чистоту края, а за спокойствие и порядок на местах, и поэтому боялась спровоцировать общественные волнения вмешательством в религиозную жизнь. Типичной была позиция одного из южнорусских губернаторов: он отказался высылать последователей штунды, заявив, что «никакого преступления эти штундисты не сделали – живут они тихо, платят повинности, повинуются властям и потому пусть остаются»⁴⁶.

Однако к середине 1880-х гг., состав местной администрации усилиями Победоносцева удалось значительно изменить. Но тогда преградой на пути религиозных гонений оказался Сенат, призванный блюсти формальную законность. Он протестовал против «растяжимого» толкования местными властями законов о вероисповедных преступлениях: требовал не инкриминировать прибалтийским пасторам совращений из православия, не разлучать супругов – бывших униатов, заключивших брак в костёле (закон карал только за неисполнение православных обрядов крещения и погребения). При наказании штундистов Сенат требовал точно установить факт общественного богомоления и принадлежность сектантов именно к штунде (что было нелегко, ведь по вероучению штундизм фактически был баптизмом, а тот являлся признанным в России исповеданием)⁴⁷. И хотя власти всегда находили возможность обойти решения Сената и наказать инаковерующих административным путём, всё же война между духовным и судебным ведомствами вносила разлад в работу государственного аппарата империи, способствовала его разрушению изнутри. Добавим, что светские власти, раздражая и озлобляя своими гонениями сектантов, по сути своей были бессильны справиться с ними: находившиеся в их руках средства были слишком грубы, чтобы ухватить столь зыбкую и нематериальную субстанцию, как религиозное инакомыслие. Так, например, когда вышло распоряжение изъять из воинских частей «пашковскую» литературу, начальство тифлисского гарнизона, не мудрствуя лукаво, запретило низшим чинам читать какие бы то ни было религиозные издания. Полиция южнороссийских губерний, в которых распространялся штундизм, стала арестовывать всех крестьян, замеченных в хорошем знании Библии, имевших дома Евангелие и религиозную литературу (даже синодального издания)⁴⁸. Сбылось предсказание, сделанное ещё в 1860-е гг. Μ.Н. Катковым: «Успешно противодействовать ереси или расколу может только сама же Церковь... Система религиозных гонений – это значит Церковь, вооружённая и организованная, как государство... Никакое правительство в настоящее время не может стать органом религиозных преследований»⁴⁹.

Осознание этой истины побудило церковное руководство в начале XX в. выступить за отказ от религиозных гонений и пересмотр отношений Церкви с государством. Тем не менее возможность примирения различных точек зрения по вопросу о веротерпимости (и в частности, перестройка отношений с инославием и иноверием) в относительно мирной обстановке была к этому времени в значительной степени упущена.

Нарождавшееся в России секулярное (т. н. «гражданское») общество, равно как и задачи внутренней миссии, требовали наиболее гибких и многообразных форм пастырской деятельности. Однако укреплённая курсом на «опростительство» и архиерейским произволом⁵⁰ инертность и несамостоятельность клира в условиях подъема общественного недовольства, социального брожения и роста атеистических настроений (особенно в радикальных кругах российской интеллигенции) вместе с разрушением народной религиозности представляла серьёзную опасность для авторитета православной Церкви.

В эпоху Победоносцева церковное начальство пыталось достичь пастырского пробуждения самым разными средствами, но политика светской и духовной власти не сломила общей пассивности духовенства. Определённая часть его, как это видно из источников, оставалась безразличной к вопросу о церковных преобразованиях даже в то время, когда тема эта свободно и остро дебатировалась в церковной и светской печати. «Я и раньше думал, – писал в 1905 году в своём письме в редакцию „Русского дела“ епископ Новомиргородский Димитрий, – (...) что единственное спасение России от надвигающихся на неё бед заключается в даровании св. православной русской церкви свободы от владычества чиновников-бюрократов. (...) Не сознает ещё, или плохо сознает эту истину только среднее сельское, приходское духовенство, воспитанное по семинарским учебникам, в которых, согласно Духовному Регламенту, доказывается, что при нынешнем синодальном управлении в русской церкви больше соборности, чем было при патриархах и всероссийских митрополитах. Поэтому предстоит труд ещё много и много раз разъяснять духовенству ту истину, что современное управление в православной русской церкви не всегда согласуется с церковными канонами и что положение её под властью чиновников крайне ненормально, а потому необходима коренная церковная реформа (...)»⁵¹.

Однако причины молчания значительной части духовенства многие видели не только в его слабой образованности, но и в его бесправии, незащищённости, вытекавшей из несовершенств местного (епархиального) управления и, в частности, из факта отсутствия церковного суда. Так, К. Перевозников в статье «Почему молчит духовенство?» указывал, что православное духовенство в России фактически бесправнее и беззащитнее любого мужика. «У мужика, – пишет названный автор, – есть много способов хоть искать (...) удовлетворения своих обид: к его услугам и земский начальник, и уездный съезд, и уездный член суда, и окружной суд, и судебная палата, и сенат. Все это судебные, хотя и не всегда удовлетворительно судящие инстанции. Но кому, кроме Бога, поведает печаль свою духовенство? Кому, например, прикажете жаловаться на о. благочинного, если ему не понравится ваша физиономия и он начнёт вас с достойным лучшей участи усердием теснить и преследовать? Консистории? (...) Доказывайте, сколько хотите, этому почтенному ареопагу, что вы правы (...) доводы ваши будут „оставлены без последствий“. Вы можете, правда, апеллировать к епископу. Но не обольщайтесь сладкими надеждами на непременный успех! Во-первых, благочинный – одно из очей епископа – часто бывает у последнего, втирается в его доверие и потому говорит и действует безапелляционно; во-вторых, многие епископы не менее консисторий повинны в ревнивом, во что бы то ни стало оберегании своей власти; в-третьих, жалоба ваша непременно будет сдана „в консисторию на рассмотрение“, а там по ней будет затребовано объяснение благочинного, которое вам не покажут и возражать на которое не позволят...

Если так трудно тягаться с благочинным, то что же станете делать, подпав воздействию личного усмотрения „епархиального начальства“? И жалобы в Синод нисколько тут не помогут. А между тем епископ может лишить вас и вашу семью куска хлеба, заклеймить вас званием преступника, лишить свободы заключением в монастырь, запретить священнослужение, низвести в причётники, – словом, одним взмахом пера, так часто отражающим минутное настроение пишущего, может отнять у вас всё то, что вправе отнять только беспристрастный, лично не заинтересованный суд»⁵².

Справедливости ради надо отметить, что в «Отзывах» епархиальных архиереев обозначилось стремление некоторых православных епископов пойти на сотрудничество со своими ближайшими помощниками – с белым приходским духовенством через допущение его к делам приходского и епархиального управления, а также – с мирянами. В особенности это проявилось в дискуссии вокруг вопроса о возможности участия клириков и мирян в Поместном Соборе.

Церковь вступила в XX век не только связанной бюрократическими путами, но и во многом отчуждённой от общества, преисполненной обид на светскую власть. Кроме того, в её внешне монолитных рядах давно уже наблюдалось глубокое внутреннее разобщение между белым и чёрным духовенством⁵³, обозначилась зияющая пропасть между епископом и рядовыми клириками, а также между сельским и более обеспеченным городским духовенством. В последние годы перед революцией, ввиду крайней политизации общества, среди духовенства обозначилось постепенно нараставшее разномыслие в политических взглядах. Все эти факторы отчётливо проявились в спорах о судьбах Российской Церкви и о путях её реформирования, а также в подходах к разрешению многих практических вопросов, как, например, в вопросе о восстановлении патриаршества, о составе Поместного Собора и т. д.

3

Начало правительственной дискуссии по вопросу о церковных реформах было положено Указом 12 декабря 1904 г. о предначертаниях к усовершенствованию государственного порядка. В феврале – марте 1905 года Комитет Министров во главе с графом С.Ю. Витте рассматривал «общие вопросы веротерпимости и вопрос об отпавших от православной веры», а также вырабатывал «главные положения о правах старообрядцев и сектантов», рассматривал вопросы, «касающиеся инославных христианских и иноверных нехристианских исповеданий»⁵⁴.

По этим вопросам по инициативе графа Витте Комитет Министров выслушал выступление тогдашнего митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Антония (Вадковского) (1846–1912), Первенствующего члена Св. Синода, выдающегося церковного деятеля своего времени. В преддверии появления нового закона о свободе совести митрополит Антоний представил в Комитет Министров записку «Вопросы о желательных преобразованиях в постановке у нас Православной Церкви», в которой утверждалось, что в новых условиях «господствующая Церковь» под бюрократическим контролем останется беззащитной перед натиском иноверия. Выступление митрополита Антония поддержал председатель Комитета Министров граф С.Ю. Витте, отметивший мертвенность православного прихода, слабое влияние Церкви на жизнь общества и её беспомощность в борьбе с революционными настроениями⁵⁵. О последнем обстоятельстве напоминала недавняя драматическая история со священником Георгием Гапоном.

Записки С.Ю. Витте и митрополита Антония вызвали протест многолетнего главы духовного ведомства – обер-прокурора Святейшего Синода К.П. Победоносцева, решительно отрицавшего факты бюрократического стеснения церковного организма. Престарелый обер-прокурор представил заинтересованным лицам свою записку, в которой, по существу, не нашёл никаких желательных церковных преобразований. «Кажется, – писал обозреватель газеты „Слово“ 24 марта 1905 г., – что в лице составителя этой контрзаписки, поданной от имени К.П. Победоносцева, обер-прокурор нашёл среди своих же собственных чиновников коварного предателя. Дело в том, что вся записка составляет сколок с одной диссертации некоего Рункевича (высокопоставленного чиновника Св. Синода. – Авт.), именно с тех её глав и мест, которые на совете профессоров Санкт-Петербургской духовной академии были официально признаны представляющими церковную жизнь в неверном, предвзятом свете, составленными не научно и узко тенденциозно.

Утверждают также, что далее в записке К.П. Победоносцева (...) возражения делаются как раз против тех мыслей записки Витте, которые взяты из сочинений, удостоенных премий за учёные труды самим же Св. Синодом. Несомненно одно, что контрзаписка Победоносцева произвела на членов Синода отрицательное впечатление»⁵⁶.

13 марта 1905 г. под влиянием К.П. Победоносцева император Николай II распорядился перенести обсуждение вопроса из Комитета Министров в Св. Синод. Однако и Синод, обычно во всём послушный обер-прокурору, высказался за проведение преобразований и созыв Поместного Собора⁵⁷. Уже 17–22 марта 1905 г. Св. Синодом был составлен доклад императору о восстановлении патриаршества в России и о созыве для сего Собора, состоящего из епископов Российской Церкви. Однако под давлением обер-прокурора 31 марта 1905 г. Николай II наложил на этом докладе резолюцию, согласно которой созыв Собора был признан «неблаговременным», и синодальная инициатива поддержки не получила. Вслед за этим последовала отставка товарища обер-прокурора В.К. Саблера, неосторожно высказавшегося в поддержку программы Синода по преобразованию Церкви, причём на вакантную должность был назначен сочувствовавший К.П. Победоносцеву князь А.А. Ширинский-Шихматов.

Попыткой спасти синодальный строй от намеченных преобразований стала организация опроса епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформе. Победоносцев надеялся, что традиционно консервативный епископат окажет ему поддержку и идея церковной реформы будет похоронена. Поэтому 13–27 июля 1905 г. по требованию обер-прокурора Св. Синод разослал правящим епископам циркуляр за № 3542 с предложением высказаться по заранее намеченному кругу вопросов, касающихся церковной реформы. Свои соображения архиереи должны были предоставить не позднее 1 декабря 1905 г. Так появились «Отзывы епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформе». Однако вопреки воле обер-прокурора в своих ответах архиереи поддержали требования реформ, что стало окончательным поражением К.П. Победоносцева. Потрясённый манифестом 17 октября 1905 г., ещё до получения всех отзывов и опубликования их в печати, он подал в отставку с поста обер-прокурора, который занимал в течение 25 лет.

Весна 1905 года была наполнена размышлениями о церковной реформе, причём, как отмечала печать того времени, тема эта захватила «всю читающую и мыслящую Россию, церковную и бесцерковную, верующую и безверную, консервативную и либеральную». Как и следовало ожидать, в обществе довольно скоро обнаружились расхождения во взглядах на церковную реформу. Правда, движение за реформы в церковном строе никогда не были каким-то направлением сплочённой группы единомышленников. В нём были разные по своим убеждениям люди: либералы и консерваторы, «правые» и «левые». Оттого так много было здесь крутых поворотов, конфликтов, столкновений различных точек зрения, среди которых далеко не всегда можно выделить единственно верную⁵⁸. Это можно проследить на разных сторонах общей дискуссии, развернувшейся в печати в предсоборный период, в том числе, например, на полемике вокруг вопроса об использовании в богослужении русского языка, приобрётшей в наши дни особую остроту.

«Любая попытка систематизации этой дискуссии, – пишет современный историк протоиерей Николай Балашов, – неизбежно страдает известным схематизмом. В частности, говоря о „сторонниках“ и „противниках“ использования в богослужении русского языка, или о «новаторах» и «консерваторах», надо иметь в виду, что речь не может идти о каких-то монолитных и непримиримых лагерях, состоявших из носителей прямо противоположных убеждений. Среди тех, кого условно можно назвать „новаторами“, встречались, конечно, люди, чрезмерно увлекающиеся. Однако, в большинстве своём, они осознавали неизбежные трудности, стоящие на пути при реализации их идей. (...) Граница между „новаторами“ и „консерваторами“ к тому же была подвижной»⁵⁹.

Гораздо острее в церковных и особенно в светских кругах ощущались противоречия по политическим вопросам. При этом сторонники сохранения существующего порядка выступали гораздо решительнее, чем их оппоненты.

Под влиянием столкновения мнений, а также под воздействием церковно-общественных событий, происходивших в России, епархиальные преосвященные совместно со своими советниками осуществляли работу по составлению «Отзывов».

Большое воздействие на судьбу церковной реформы оказал указ императора от 17 апреля 1905 года об укреплении начал веротерпимости. В нём признавалось, что «отпадение от православной веры в другое христианское исповедание или вероучение не подлежит преследованию и не должно влечь за собой каких-либо невыгодных в отношении личных или гражданских прав последствий, причём отпавшее по достижении совершеннолетия от православия лицо признаётся подлежащим к тому вероисповеданию (...), которое оно для себя избрало». С опубликованием этого акта начался повсеместный переход формально православных в другие исповедания, принявший, по данным обер-прокурора Св. Синода, массовый характер. «Главная и общая причина массовых отпадений, – говорилось в отчёте обер-прокурора, – (...) заключается в том, что большинство отпавших и до указа 17 апреля 1905 года в действительности не принадлежало к Православной Церкви, лишь формально числилось в ней и втайне, а иногда и явно, следовало прежней вере или вере своих отцов»⁶⁰.

17 марта 1905 года в столичном «Церковном вестнике» была опубликована статья 32-х петербургских священников «О необходимости перемен в русском церковном управлении». Эта статья являлась своеобразной пояснительной запиской, поданной митрополиту Антонию депутацией от столичного духовенства. Пришедшие к митрополиту священники просили владыку содействовать созыву Собора, который, по их мнению, будет являться первым шагом к обновлению и оживлению церковной жизни⁶¹. По благословению митрополита пояснительная записка «О необходимости перемен...» была напечатана в печатном органе Санкт-Петербургской духовной академии.

Авторы записки говорили об освобождении Церкви от государственной зависимости, как о насущной необходимости времени. «Только церковь, свободная в исповедании полноты своего самосознания, во внутреннем строе своём, в служении слова своего, в управлении всех дел своих и всего ей вверенного, только свободно самоуправляющаяся церковь может поддерживать в совокупности чад своих полную, сыновне чистую веру в себя и вполне обладать необходимым для осуществления её высокого божественного призвания голосом, от которого горели бы сердца человеческие. Вне этой свободы церковь может только пребывать, сохраняться, но жить, влиять, действовать так, как свойственно ей по её природе, она не может». «Знамения времени ярче и властительнее, чем когда-либо, свидетельствуют в переживаемую нами годину, что церкви надлежит выступить из несвойственного и недостойного положения, вследствие которого она является или силой, действующей под влиянием известным образом понимаемых обязательств перед государством, или же ни тёплым, ни холодным спутником и созерцателем человеческих дел и общественной жизни. Необходимо, настоятельно необходимо, чтобы церковь возвратила себе всю силу плодотворного влияния на все стороны жизни человеческой и всю мощь своему голосу. А для этого она должна восстановить себе прежде всего свободу, искони ей принадлежавшую и определённую строем священных канонов, пренебрегаемых и забываемых, но не могущих утратить своей исконной для себя обязательности»⁶².

Авторы записки останавливались далее на «основоположных чертах церковного домостроительства», т. е. на канонических принципах, составляющих церковную конституцию. Речь шла об избрании епископов клиром и мирянами, о неотделимости епископов от своей паствы (т. е. о недопустимости переходов архиереев с кафедры на кафедру, кроме исключительных случаев), о том, что епископ должен нести своё служение в пределах сравнительно малой по своим размерам области, совпадающей «с младшим делением государственной области» «совместно с сонмом пресвитеров, как своих советников, сотрудников и сослужителей, и перед лицом народа, в общении всего тела церкви»⁶³.

В тексте записки говорилось о необходимости созыва областных (митрополичьих) соборов, которые должны быть также судебной властью для епископов, клириков и мирян. Следующей судебной инстанцией должен быть собор всего патриархата, т. е. данной Поместной Церкви. Соборность Церкви, – по мысли авторов записки, – предполагает упорядочение и развитие епархиального управления «в строгой сообразности с духом канонов», а именно через самостоятельную, развитую жизнь приходов, объединённых в епархии, митрополичьи округа, подчинённые Поместному Собору, а в перерывах между его заседаниями Св. Синоду под председательством епископа столичного града.

Эта первая по времени записка 32-х столичных священников получила полное одобрение Санкт-Петербургского епархиального начальства, после чего была напечатана в органе Санкт-Петербургской духовной академии и впоследствии во многих других печатных органах, причём зачастую с одобрительными комментариями.

Так, газета «Новое время» в связи с запиской 32-х обращала внимание на многие канонические нарушения, имевшие место в современном церковном строе. Апостольские правила, – говорилось в статье «Управление и самоуправление в духовном мире», – под угрозой отлучения от Церкви запрещают епископам принимать свою власть и назначение на кафедры, обходя любовь местного народа, через поставление государственной власти. Однако в современной Церкви все без исключения архиереи получили свои назначения по воле государственной власти – императора и светского синодального чиновничества⁶⁴.

Высказанная в записке столичных иереев мысль о необходимости восстановления соборного строя и созыве в ближайшее время Поместного Собора Российской Церкви получила едва ли не всеобщую поддержку в печати, сочувствие абсолютного большинства епископов, многих священнослужителей и мирян. Однако в вопросах о восстановлении патриаршества и о составе ожидаемого Собора высказывались прямо противоположные мнения.

Ещё в марте 1905 г. на вопрос сотрудника «Биржевых ведомостей» о восстановлении патриаршества Первоприсутствующий в Синоде Петербургский митрополит Антоний (Вадковский) давал уклончивый ответ. «Немного могу сказать об этом, – ответил владыка. – Ничего не могу сказать кроме того, что русское духовенство просило Государя разрешить съезд представителей православной Церкви. И если он будет разрешен, тогда выяснится и вопрос о патриархе. (...) Патриарх может быть избран только на строгом основании канонических правил»⁶⁵.

Практически одновременно с выдвижением на общественное рассмотрение вопросов о церковной реформе и о патриаршестве в Москве появилась группа духовенства и мирян во главе с М.А. Новоселовым, которая, не выступая против реформ, предлагала отложить их «до благоприятного времени». Сам Новоселов считал, что Синод предрешал программу занятий Собора, который необходимо отсрочить и воспользоваться этой отсрочкой для всестороннего обсуждения реформы на всех уровнях церковной жизни. Одновременно некоторые члены этой группы вскользь выступили против митрополита Петербургского Антония, который, по их мнению, спешит с преобразованиями потому, что будто бы домогается патриаршего сана. Газета «Московские ведомости» опубликовала две статьи в этом духе, обвиняя столичного митрополита и его сотрудников, а также членов Св. Синода и группу 32-х священников – в «церковном перевороте»⁶⁶.

В ходе обсуждения вопросов о церковной реформе за выборы патриарха стало высказываться большинство русского епископата. Так, например, 20 марта 1905 г. в статье «На заре», опубликованной в «Новом времени», епископ Нарвский Антонин (Грановский) писал: «(...) умножается богатство царствования усилением любви народной. Синод просит у Царя соизволения Его и мановения, чтобы поднялся от лица земли церковный голос рвения на избрание богомольца и тёплого печальника за страждущую отчизну перед престолом Божиим и перед троном земным – всероссийского патриарха»⁶⁷.

В то же время высказывались и противоположные суждения. Возражения светской и церковной печати против восстановления патриаршества во многом сводились к боязни излишней централизации власти в Церкви, сосредоточения её в одних руках, реальной возможности возникновения патриаршего деспотизма.

«Патриарх избирается на всю жизнь, и такая сильная пожизненная несменяемая власть стоящего во главе иерархии менее всего может содействовать истинной свободе церкви и развитию в ней соборного начала, – писал „Сын Отечества“»⁶⁸.

(...) Сан патриарха, с которым в истории Церкви соединялись не всегда одинаковые права, – и положение его среди русских епископов, как своих послушников, ещё скорее может послужить поводом для развития новой формы деспотизма в церковном управлении, – считал видный церковный деятель начала XX столетия профессор Н.Д. Кузнецов.

«Предполагаемое же при этом избрание или приглашение по очереди в Святейший Синод других епископов, послушников патриарха, и даже созыв по их усмотрению периодических соборов, особенно если они будут из одних епископов, могут являться лишь имеющий вид соборности, удобной декларацией для возрастания влияния и значения патриарха. При таких условиях может мало-помалу образоваться уже не деспотизм обер-прокурора, который всё-таки представляет из себя что-то внешнее, а деспотизм, способный глубже владеть сознанием епископов и получать оправдание в обязанности повиновения старшим, а относительно монахов ещё и в необходимости подчинения их воли главному начальнику»⁶⁹.

«Патриаршество не создаст ни самостоятельности и независимости церкви (...) мысль о восстановлении патриаршества могла возникнуть только на свойственном некоторым „онсервативным“ кругам с славянофильской окраской увлечении старинными, отжившими уже формами нашего быта», – писала газета «Киевские отклики»⁷⁰. Власть церковная в России всегда почти шла в фарватере правительственной политики, – считал обозреватель «Русского чтения», – поэтому новоизбранный патриарх также (в той или иной степени) подчинится светской власти, как это всегда было в истории. Но, вместе с тем, вокруг патриарха неизбежно соберутся чиновники, «которые могут злоупотреблять своим положением даже более, чем при нынешнем устройстве»⁷¹.

«Только благодаря освобождению церкви от единовластия патриархов оказались возможными те улучшения, благодаря которым церковь XVIII и XIX веков даже с внешней стороны так резко отличается от предшествовавшего тёмного времени, создавшего раскол и религиозное буквоедство, – писало „Киевское Слово“. – Ошибка Петра I состояла лишь в том, что он смешал соборность с коллегиальностью. (...) Если бы он вместо синодальной коллегии устроил постоянный собор, то те задачи, которые им же имелись в виду, получили бы полное осуществление, и православная церковь была бы организована на истинно христианских выборных началах»⁷².

В то же время сторонники патриаршества указывали на представляющиеся им преимущества этой формы церковного управления. Так, известный столичный протоиерей Николай Добронравов (впоследствии священномученик епископ) доказывал, что патриаршество является лучшей и простой формой устранения бюрократизма, так как патриарх будет иметь право непосредственного доклада царю о церковных делах, и, кроме того, через общение государя с патриархом расширится общение народа со своим царём. Патриарх должен быть ходатаем перед царём о нуждах народа и церкви, для чего он должен знать эти нужды. О них он сможет узнать от Поместного Собора с участием епископов, клириков и мирян, которому и подлежит право избрания патриарха⁷³.

Варшавский архимандрит Дионисий (Валединский) (впоследствии епископ) отметал опасения противников патриаршества о том, что епископы жаждут его восстановления из личных карьерных побуждений. «(...) Каждый здравомыслящий православный христианин понимает, что патриаршество для того человека (...) „его же Бог призовёт, царь восхощет и людие“, будет не „приятность“ и не „карьера“, а крестоносный подвиг целой жизни; ибо и обычное епископское служение, как известно из уст самих архиереев, это – не розы без шипов, а колючее терние, – и только „Божественная благодать, всегда немощная врачующи и оскудевающая восполняющи“ помогает православным архипастырям не изнемогать под тяжестью Креста Христова (...)»⁷⁴.

Тем не менее, многие сходились на мысли о том, что восстановление патриаршества не является главным вопросом церковной реформы. «Не только о князьях церкви надлежит теперь думать, – писал К. Ровинский, – а и о теле церкви – о мирянах, которые только числятся прихожанами и, не принимая никакого участия в жизни приходов, не участвуют в разрешении церковно-общественных вопросов, что породило у нас религиозный индифферентизм и даже отчуждение весьма многих от церкви. Без разрешения этого коренного вопроса нашей церковной жизни восстановление патриаршества явилось бы только простым перенесением власти из рук высшей бюрократии в руки высших представителей чёрного духовенства»⁷⁵.

Проблема возрождения прихода, не решённая в 1860-е гг., дожила до начала XX в. и вызвала в эти годы оживлённую дискуссию, ярко отразившуюся в «Отзывах» епископов. Большинство иерархов (их отзывы в ряде случаев были дополнены материалами епархиальных съездов духовенства) выступили в 1905 г. за самостоятельность прихода в выборе приходских священников и в распоряжении церковными суммами, ограничивая в то же время эти полномочия канонической властью архиерея.

Миряне также отстаивали своё право выбора священника, обосновывая его различными причинами. Так, например, крестьянам нередко приходилось сталкиваться с пастырями, не имеющими в данном селе никакого авторитета, а иногда – ведущими соблазнительный образ жизни, но при этом назначенными епархиальным архиереем. Интеллигенция в городах, – писала «Петербургская газета», – фактически может выбирать себе духовника, но как страдает крестьянство, приписанное к какому-либо приходу, где пастырь даётся как данность. Куда деваться в таком случае крестьянину? Идти в другое село? Но всегда ли он имеет такую возможность и будет ли соседний священник исповедовать приезжего к нему человека, приписанного к другому приходу?⁷⁶

Ещё один довод в защиту выборности священника высказывал А. Слезкинский, указывавший на многочисленные злоупотребления епархиальной власти при назначении священников на приходы. «Сплошь да рядом недостойные, слабые во всех отношениях батюшки настоятельствуют в лучших приходах и живут припеваючи, а батюшки развитые, нравственные, сидят где-нибудь в глуши, лично пашут землю, убирают сено. Какая тут внедряется несправедливость!» Как часто на приходе складывается печальная картина оттого, что правящий архиерей назначил сюда священника не только не по выбору, но прямо против воли прихода. Выборы пастыря паствой прекратят эту печальную картину⁷⁷.

Выборы священника, по мнению многих, писавших на тему о реформе прихода, позволят избежать тяжкого греха симонии. Кроме того, они позволят избавиться от многих язв епархиальной жизни.

Отстраняя мирян от реального участия в жизни прихода и лишая их права выбора священника, епархиальный епископ подбирает настоятелей приходов исключительно по своему личному вкусу. При этом порой отдаётся предпочтение лицам, известным лишь немногими добродетелями, а именно прежде всего своей покорностью по отношению к консистории или умением подольститься к епархиальному начальству. Бывает, что епископ, не обладающий достаточным образованием (несмотря на наличие у него диплома духовной академии), держит «в чёрном теле» священников образованных, любимых интеллигенцией и народом. Бывает, что окружение епископа из боязни «конкуренции» старается выдвигать на ключевые должности в епархиях людей безынициативных и серых, из опасения, что человек яркий и талантливый сможет обратить на себя внимание архиерея и «затмить» их влияние. Случается, что в крупных по размеру епархиях правящий архиерей по каким-либо причинам (чаще по возрасту или «по занятости») передоверяет кадровую политику какому-либо приближенному лицу (например, викарному епископу). В этих случаях не только членам прихода – мирянам, но и духовенству не достучаться до своего архиерея. Наконец, случается, что инициативу в решении кадровых вопросов вместо народа Божия, т. е. самих прихожан, берёт на себя ближайшее окружение архиерея (иногда даже втёршийся в доверие келейник или монахиня, прислуживающая по дому). Со всеми этими злоупотреблениями, по мнению многих авторов, рассуждавших о реформе прихода, можно было бы покончить благодаря выборности священника паствой.

и за автокефалию своей Однако обсуждение вопроса о церковных преобразованиях носило не только полемический (иногда узко-академический) характер. Под влиянием событий в столице весной – летом начинается «пробуждение епархиальной жизни», безусловно повлиявшее на составление «Отзывов» епархиальных архиереев. Во многих епархиях созываются съезды духовенства (в отдельных случаях с участием мирян), которые носят порой чрезвычайный характер. Так, например, епархиальный съезд в Гродно, открывшийся с участием мирян в Красностокском монастыре, рассматривал вопросы оживления деятельности приходов по противостоянию латинству, окрепшему после указа о веротерпимости. Киевский, черниговский, курский, иркутский, подольский, рижский, омский епархиальные съезды высказались за созыв Поместного Собора, а также окружных Соборов, за управление епархиями при помощи епархиальных пресвитерских советов, за восстановление прав прихода, выборность духовенства, преобразование духовно-учебных заведений в духе соборности и т. д.⁷⁸. На этом фоне майский съезд грузинского духовенства высказался за автономию Грузинской Церкви, за что власти разогнали отцов-депутатов казацкими нагайками, а через некоторое время Синодом был смещён Экзарх Грузии. Результатом разгона съезда стало то, что оскорблённое грузинское духовенство решительнее стало высказываться уже не только в пользу автономии, но Церкви.

Вторая половина 1905 года была отмечена многочисленными волнениями в духовных семинариях: из-за беспорядков было закрыто почти 50 средних духовно-учебных заведений. Принятие 27 августа временного закона об автономиях Университетов всколыхнуло учащихся и преподавателей духовных академий.

Подготовка государственного закона о цензуре также затронула духовенство. Присутствующие в комиссии по разработке закона о цензуре епископ Антонин (Грановский) и профессор-протоиерей Санкт-Петербургской духовной академии А.П. Рождественский высказались против института предварительной духовной цензуры, что нашло отражение в законе о печати, обнародованном 4 декабря 1905 г.

Важнейшим фактором, повлиявшим на церковную жизнь, стал конституционный манифест 17 октября 1905 года. Вскоре после его подписания, как уже отмечалось выше, К.П. Победоносцев ушёл в отставку и на его место 20 октября был назначен князь А.Д. Оболенский, сочувствовавший реформе и находившийся под влиянием некоторых идей покойного В.С. Соловьёва. Одновременно на место ушедшего в отставку товарища обер-прокурора А.А. Ширинского-Шихматова был назначен б. Директор хозяйственного управления Синода П.И. Остроумов. Смена руководства обер-прокуратуры, естественно, повлияла на настроения епископата.

Новые веяния в Церкви отразились и на составе самого церковного правительства – Св. Синода, в состав которого 4 ноября были введены представители белого духовенства – протопресвитеры придворного духовенства Иоанн Янышев и военного духовенства Александр Желобовский.

Наконец, на составление «Отзывов» не могли не повлиять многочисленные беспорядки, прокатившиеся по всей стране в 1905 году, в том числе волна забастовок и вооружённые выступления в Москве и в некоторых других городах и сёлах, еврейские погромы и т. д.

В то самое время, когда в Москве раздавались залпы вооружённого восстания, государь император счёл «благовременным» созвать чаемый духовенством и мирянами Российской Церкви Поместный Собор. В середине декабря императору Николаю II была предоставлена сводка мнений, высказанных епископатом в «Отзывах по вопросу о церковной реформе». 17 декабря 1905 года в Царское Село были приглашены митрополиты Санкт-Петербургский и Ладожский Антоний, Московский Владимир (Богоявленский) и Киевский Флавиан (Городецкий). На этой встрече царь осведомился о ходе подготовительных работ и заявил, что считает необходимым «приложить особое старание к исполнению всего, что требуется для созвания Собора в ближайшее по возможности время»⁷⁹ 27 декабря 1905 г. это решение было объявлено публично в рескрипте на имя митрополита Петербургского Антония.

Таковой, в самых общих чертах, была историческая обстановка, в которой российскому епископату пришлось составлять свои «Отзывы» о церковной реформе. Год 1905, по признанию «Церковного вестника», «был исключительным, несравнимым, небывалым в летописях русской жизни. Как для русской государственности, так и для русской Церкви, это был год кризиса, перелома, неотвратимой коренной реформы с симптомами революций». «Целая пропасть отделяет нас от вчерашнего застоя, который – даст Бог – уже не вернётся»⁸⁰.

4

Важнейшими вопросами, по которым епархиальным преосвященным предстояло высказать свой отзыв, были следующие:

– о составе предстоящего Поместного Собора;

– о разделении России на церковные округа;

– о преобразовании церковного управления;

– о преобразовании церковного суда и пересмотре законов по брачным делам;

– о епархиальных съездах;

– об участии духовенства в общественных учреждениях;

– о благоустроении прихода;

– о порядке приобретения церковной собственности;

– о предметах веры, богослужении, единоверии, постовой дисциплине, церковном пении и проч.

Разумеется, что этот перечень вопросов не охватывает всех тем, которые затронули архиереи в своих «Отзывах».

По вопросу о составе ожидавшегося Всероссийского Поместного Собора архиереи высказали четыре основных мнения. Во-первых, шесть епископов высказались за присутствие на Соборе одних епископов с допущением мирян и клириков в качестве слушателей, но без права голоса.

Во-вторых, подавляющее большинство епископата (23 архиерея), в том числе Московский, Петербургский и Киевский митрополиты высказались за участие в Соборе представителей клира и мирян.

При этом большинство архиереев полагало, что решающий голос на Соборе должен принадлежать епископам или их заместителям; 11 епископов считало, что миряне имеют право на совещательный голос. Вместе с тем, было высказано четыре мнения за предоставление клирикам и мирянам равного с епископами решающего голоса.

Против разделения России на митрополичьи округа высказалось только три епископа. Сторонники введения митрополичьих округов опирались в своих суждениях на доводы, исходящие из догматического учения Церкви, из её канонического права, из данных церковной истории, а также из потребностей современной Российской Церкви. К числу последних архиереи относили неудобство существующей централизации власти, когда в синодальной канцелярии скапливается столь огромное количество церковно-административных дел, что большинство из них решаются зачастую лишь формально, к тому же без учёта местных особенностей епархиальной жизни и без достаточно объективного представления о самих лицах, дела которых приходится решать.

Централизованная церковная власть (церковное правительство) зачастую издаёт распоряжения, не учитывающие особенностей местной жизни епархий. Бесспорно, что, например, потребности епархий Северо-Запада отличаются от нужд епархий Средней Азии и вообще восточных. Ясно, что в разрешении этих вопросов более компетентны местные церковные власти, чем чиновники в столице.

Часть иерархов считала, что централизация церковного управления в том виде, как она сложилась к рубежу XIX–XX столетий, поддерживает только формальное единство церковно-административного организма. Введение же окружных митрополичьих Соборов даст местной епархиальной власти новую энергию и оживит местную епархиальную жизнь. Кроме того, митрополичьи Соборы рассматривались во многих отзывах как первая и вторая церковно-судебная инстанция⁸¹.

В вопросе о преобразовании Высшего церковного управления обозначились как сторонники, так и противники установления патриаршества. Последние оставались в меньшинстве. В общем в «Отзывах» епископами предложена следующая схему Высшего церковного управления:

А. Поместный Собор, как высшая церковно-правительственная инстанция.

Б. Священный Синод, как исполнительный орган Поместного Собора и как канонически «меньший» Собор, заведующий текущими церковными делами.

В. Патриарх, как предстоятель и первоиерарх Российской Церкви, Председатель Собора и Синода.

о За восстановление патриаршества было высказано большинство голосов, однако в среде епископата не было единодушия в вопросах о правах и полномочиях первоиерарха, а также в вопросе о его ответственности перед Синодом и Собром.

В вопросе об отношении Церкви к государству большинство архиереев считало, что Церковь должна быть автономна по отношению к государству, но пользоваться покровительством государственной власти.

В вопросе о местном епархиальном управлении многие епископы высказывались за учреждение особого епархиального пресвитерского совета или даже местного епархиального Собора.

По вопросу о церковном суде абсолютное большинство иерархов высказывалось негативно, полагая, что его современное состояние имеет значительное число недостатков. При этом архиереи обратили внимание на необходимость существования признанного текста канонического кодекса с определёнными требованиями и предписаниями, т. е. фактически речь шла о кодификации церковного права. Было обращено внимание на многочисленные недостатки консисторского устройства, а также на факт смещения в лице епархиального архиерея всех судебных функций – обвинительной, следственной и собственно судебной.

Следствие, отмечалось в некоторых отзывах, зачастую проводится несведущими или, что ещё хуже – пристрастными людьми. Митрополит Киевский предполагал ввести в церковной судопроизводство элементы суда присяжных. Архиереи обратили внимание на затруднительность процедуры церковной апелляции. Высказывалось мнение о том, что церковный суд должен быть гласным.

Относительно небольшое место уделено в «Отзывах» вопросам семейно-брачного права. Тем не менее, большинство архиереев высказалось за упрощение «предбрачных формальностей», связанных с обязанностью священника собирать документальные сведения об отсутствии препятствий к совершению брака. Кроме того, в отзывах ставились вопросы о днях венчания, о браках с инославными, о заключении браков между лицами, не достигшими совершеннолетия.

Высказывались мнения о возможном уменьшении числа дней, в которые не совершается бракосочетание, два епископа (в том числе будущий патриарх Сергий Страгородский) допускали второбрачие духовенства, а один епископ полагал необходимым вынести этот вопрос на рассмотрение Поместного Собора.

В вопросе о допущении участия духовных лиц в органах светского управления большинство епископата высказалось за прямое участие духовенства во всех государственно-общественных учреждениях с целью христианизации общества, «во благо Церкви Православной и Государства Российского».

Общее мнение в вопросе о благоустроении прихода свелось к тому, чтобы «был восстановлен приход, как церковная община, сплоченная вокруг своего приходского храма и пастыря и одушевлённая общностью духовных интересов и религиозно-нравственным взаимодействием её членов». При этом в отзывах часто подчёркивалась необходимость укрепления начал соборности на приходах, а также предоставления приходу определённой свободы и самостоятельности, в пределах канонической законности.

В 29 отзывах говорилось о необходимости дарования приходу статуса юридического лица. Речь шла о придании правоспособности приходской общине, так как до этого времени приходское имущество закреплялось не за нею, а за данным приходским храмом.

При этом особняком стоял отзыв Екатеринбургского преосвященного, считавшего, что приходское имущество следует считать собственностью епископа.

Четырнадцать епископов высказались против участия прихода в распоряжении и заведывании церковными суммами, сохраняя это право за причтом и церковным старостой. В отзывах экзарха Грузии и Могилёвского епископа ставился вопрос о чине диаконисс.

Во многих отзывах ставился вопрос о пересмотре и исправлении богослужебных книг, в том числе и со стороны языка. В отзывах Алеутского, Иркутского, Полтавского и Смоленского архиереев говорилось о необходимости создания нового перевода Священного Писания на церковно-славянский язык. В ряде отзывов ставился вопрос о регулировании богослужебного Устава, четыре епископа высказывались за чтение вслух тайных молитв, два – за сокращение ектеньи об оглашенных и т. д.

В вопросе о единоверии высказывалось мнение о возможности употребления в богослужении старопечатных книг. Многие епископы высказывались за пересмотр существующей постовой дисциплины. Один из преосвященных прямо вопрошал о том, какие можно было бы сделать уступки в этом вопросе. Пост рассматривался не как орудие или проводник благодати, ибо сам по себе он, по мнению некоторых авторов отзывов, не имеет благодатной силы.

В ряде отзывов говорилось о необходимости принятия мер к упорядочению церковного пения.

Подробный обзор мнений епархиальных преосвященных, высказанных в их «Отзывах», был предпринят в отдельном издании, вышедшем в свет в Петербурге в 1906 г.⁸²

* * *

Редакция выражает благодарность за поддержку издательского проекта «Отзывы епархиальных архиереев» организации «Помощь Церкви в нужде» и лично протоиерею Феодору ван дер Воорту (Голландия) за его содействие выходу в свет книг серии «Материалы по истории Церкви».

А.Ю. Полунов, И.В. Соловьёв